- Нет, не совсем… Мы просто изобразили приход Круглоголовых и захват поместья. Потом была сцена реставрации королевской власти - таким образом мы как бы связали историю семьи Рокуэллов с историей Англии.
- А еще вы, кажется, изображали само аббатство до его роспуска и разорения - это должно было быть очень интересно.
- Так оно и было, и поэтому я хочу поставить похожую сцену будущим летом. Мне кажется, это основа всего действа, а кроме того, эта сцена дает возможность всем, кто хочет, сыграть хотя бы маленькую роль.
- Представляю, как впечатляюще выглядели ваши монахи в черных рясах на фоне развалин. Наш Люк, наверное, был еще слишком мал, чтобы участвовать во всем этом.
- Вовсе нет - он у нас был чуть ли не лучшим монахом! И он так рвался играть! При этом он уже был довольно высокого роста - Рокуэллы ведь все высокие, вы же знаете.
- И сколько же всего у вас было монахов?
- Очень много. Мы почти всех уговорили участвовать, даже доктора Смита пытались завлечь.
- И удалось?
- Нет, все происходило в тот день, когда он обычно посещает… то заведение, а кроме того, он сказал, что не может пренебречь своими обязанностями дежурного доктора и должен быть наготове на случай вызова.
- Ну а его дочка?
- Она, конечно же, участвовала - она изображала юного принца Чарльза и выглядела просто очаровательно - черный бархатный костюм, длинные волосы… Всех очень тронула сцена, где принца спрашивали: "Когда вы в последний раз видели своего отца?"
- Значит, монаха она не играла?
- Нет, но ее принц Чарльз был незабываем. Но вообще все были хороши. Даже мистер Редверс, хотя уж от него-то никто не ожидал, что он примет участие.
- И кого же он изображал?
- Всего-навсего монаха, но мы были рады, что он не остался в стороне.
- Как… интересно.
- Хотите еще кофе?
- Нет, спасибо, это было замечательно, но мне уже пора идти.
- Так мило с вашей стороны, что вы зашли, и я надеюсь, что ваши покупки вас порадуют.
Мы расстались под аккомпанемент взаимных благодарностей, и я направилась домой. Мне казалось, что тайну монашеской рясы я разгадала. Кто-то воспользовался оставшимся от спектакля костюмом, чтобы меня напутать.
Но вот кто? Теперь я знала, что такой костюм в свое время был у Люка и у Саймона. Однако, когда я рассказала ему о своем ночном госте, Саймон ни словом не обмолвился о том, что у него была ряса…
* * *
Сначала я решила обсудить все с Хейгэр, но потом передумала. Ведь о нашем с ней разговоре может услышать Саймон, а мне теперь не хотелось, чтобы он узнал, как много мне уже известно.
Конечно, нелепо было подозревать Саймона, хотя бы потому, что он никак не мог среди ночи оказаться у нас в доме, чтобы изобразить монаха. Тем не менее я не должна была забывать о том, что после Люка наследником Киркландского Веселья был не кто иной, как Саймон.
Мне было очень тяжело сознавать, что я никому не могу доверять, но именно так оно и было. Поэтому, когда на следующий день я пришла навестить Хейгэр, я ничего не сказала ей об эпизоде с моей накидкой, хотя, видит Бог, мне очень хотелось с кем-нибудь поделиться. В тот момент, когда мы с Хейгэр обсуждали рождественские подарки, которые я вызвалась купить по ее списку во время поездки в город с Рут и Люком, в комнату вошел Саймон. Услышав, о чем идет речь, он сказал:
- Если вы хотите поехать в Несборо, я могу вас взять с собой. Я еду туда по делам.
Я не сразу согласилась. Не то чтобы я думала, что мне эта поездка с ним реально может чем-то грозить, но все-таки я не забыла о том, что поначалу он ко мне очень плохо относился, и его неприязнь ко мне прошла только благодаря моей дружбе с его бабкой. Мне вдруг стало необъяснимо грустно оттого, что по логике вещей я не должна была ставить Саймона вне своих подозрений.
Мои колебания его позабавили - ему, конечно, не пришло в голову, что я могу подозревать его в злодействе, и он принял их за боязнь нарушить приличия.
Усмехнувшись, он сказал:
- Пусть с нами поедут Рут или Люк. Если будет кто-то из них, то и вы, возможно, снизойдете до моего предложения.
- Я буду очень рада, - ответила я.
Скоро было условлено, что, когда Саймон поедет в Несборо, он возьмет с собой Люка, Дамарис и меня.
День, когда мы отправились в Несборо, был удивительно теплым для начала декабря. Мы выехали сразу после девяти утра, рассчитывая вернуться засветло, то есть не позднее четырех часов.
И Саймон, и Люк в дороге были очень веселы и разговорчивы, и мне невольно передалось их хорошее настроение. Одна только Дамарис по своему обыкновению молчала.
Мне пришло в голову, что, как только я удалилась от Киркландского Веселья, ко мне вернулся мой здравый смысл и мне показалось, что мне совершенно нечего опасаться. Слушая веселую болтовню Люка, я готова была поверить в то, что он подстроил все эти фокусы исключительно шутки ради - просто, чтобы меня разыграть. Что касается истории с "монахом", возможно, он понял, что немного перестарался, и поэтому теперь развлекался невинными проделками вроде похищения медных грелок. Он ведь с самого начала разговаривал со мной в ироническом тоне, и все эти шутки, которых я по глупости испугалась, были просто проявлением его юношеской фантазии и любви к розыгрышам.
Таковы были мои мысли, когда мы въехали в Несборо. Я немного знала этот городок, и он мне всегда очень нравился.
Мы подъехали к гостинице, где мы немного перекусили с дороги и потом разделились, договорившись встретиться в этой же гостинице спустя два часа. Саймон пошел по делам, ради которых он приехал, а Люк, Дамарис и я отправились по магазинам.
Очень скоро я потеряла из виду Люка и Дамарис, которые, как я подозреваю, нарочно оторвались от меня в каком-то магазине, чтобы остаться наедине.
Тем временем я купила все, что было в списке Хейгэр, а также то, что нужно было мне самой, и, поскольку до условной встречи у меня был еще целый час, я решила просто погулять по городу - благо погода была чудесная, а на улицах совсем не было толчеи. Полюбовавшись на крытые красной черепицей дома, я отправилась к реке Нид, гладь которой приветливо блестела под лучами декабрьского солнца, отражая развалины замка с его некогда грозной старинной башней.
Меня вдруг окликнули по имени, и, обернувшись, я увидела Саймона, шедшего в мою сторону.
- Вы уже сделали все свои покупки?
- Да.
Он достал из кармана часы.
- Почти час до встречи с остальными. Что вы собираетесь делать?
- Я хотела погулять по берегу.
- Если вы не против, я пойду с вами.
Он взял у меня свертки с покупками и зашагал рядом со мной, и в этот момент я вдруг ощутила исходящую от него силу, а также то, что около реки, к берегу которой мы подошли, кроме нас не было ни души.
- Я знаю, что вы хотели сделать, - сказал он. - Вы хотели попытать счастья у колодца.
- У какого колодца?
- Неужели вы не слыхали о знаменитом колодце? Разве вы раньше не бывали в Несборо?
- Бывала - раз или два с отцом.
Он насмешливо прищелкнул языком.
- Миссис Кэтрин, в вашем образовании есть серьезные пробелы.
- Так расскажите мне об этом колодце.
- Давайте пойдем к нему, хорошо? Говорят, что если опустить в него руку и подержать в воде, затем загадать желание и дать руке обсохнуть на воздухе, не вытирая ее, желание обязательно сбудется.
- Не может быть, чтобы вы верили таким сказкам.
- Вы далеко не все обо мне знаете, миссис Кэтрин, хотя этого вы тоже еще пока не осознали.
- Во всяком случае я знаю, что вы самый что ни на есть практичный человек и никогда не будете желать того, что не может стать вашим.
- Вы как-то однажды сказали, что я - надменный и самовлюбленный человек. А раз так, то я должен полагать, что мне все подвластно и что любое мое желание осуществимо. Так вы хотите увидеть наш волшебный колодец?
- Да.
- А загадать желание?
- И загадать желание.
- А вы мне скажете, если оно сбудется, хорошо? Только до того, как сбудется, нельзя говорить, что вы задумали. Ваше желание должно быть известно только вам и силам тьмы… или же света, как вам угодно. Так вот, у нас есть этот волшебный колодец, а еще пещера матушки Шиптон. Ваш отец вам рассказывал ее историю?
- Он мне вообще никаких историй не рассказывал: Он очень мало со мной разговаривал.
- Тогда слушайте. Старая матушка Шиптон была ведьмой и жила в этих краях почти четыреста лет назад. Родилась она как дитя любви - от связи деревенской девушки и незнакомца, который уверил свою возлюбленную в том, что он был духом, обладавшим магической силой. Вскоре он исчез, как будто его и не было, и маленькая Урсула родилась уже без него. Она росла, набираясь неземной мудрости и колдовской силы. Потом она вышла за человека по имени Шиптон, и ее стали звать старой матушкой Шиптон.
- Да, я слышала это имя, но не знала, о ком речь.
- Так вот, она делала всякие пророчества, и некоторые из них сбылись. Например, она якобы предсказала падение кардинала Вулси, поражение Великой Армады и последствия Гражданской войны для наших краев. В детстве я помнил некоторые из ее пророчеств наизусть. В одном из них говорилось, что конец света наступит в тысяча девятьсот девяносто первом году.
- В таком случае у нас есть еще время пожить, правда? - сказала я, и мы оба рассмеялись.
Тем временем мы уже подошли к колодцу.
- Вот это и есть волшебный колодец, - сказал Саймон. - Про него еще говорят, что его вода превращает в камень все, что в него упадет.
- А почему?
- Здесь матушка Шиптон уже не причем, хотя многим хотелось бы приписать это ее чарам. На самом деле все более прозаично - здесь известковая почва, и известь просачивается в воду. Так вот, если хотите загадать желание, нужно намочить ладони в колодце и высушить их. Кто будет первым, вы или я?
- Сначала вы.
Он наклонился над колодцем и опустил в него руку. Потом он обернулся ко мне, подняв мокрую руку.
- Я задумал желание. Теперь ваша очередь.
Я подошла к краю колодца, где стоял Саймон, и сняла перчатку. Вокруг стояла мертвая тишина, и мне снова стало не по себе оттого, что я была наедине с ним в таком пустынном месте. Я наклонилась и подставила руку под воду, которая каплями просачивалась через боковые стенки колодца. Вода была по-настоящему ледяная.
Саймон вдруг оказался за моей спиной, и меня охватил панический страх. На какой-то момент я представила себе его в монашеской рясе с капюшоном, и все мои желания исчезли, оставив только одну мысль, которая заполнила собой все: "Только не Саймон, - повторяла я про себя, - только бы это не был Саймон".
Он стоял так близко, что я ощущала тепло его тела, и у меня вдруг перехватило дыхание. Я была почти уверена, что со мной вот-вот что-то случится.
Я резко повернулась к нему, и он отступил на шаг назад. "Зачем он так близко подошел ко мне?" - подумала я.
- Не забудьте, - сказал он, - вода должна высохнуть сама - не вытирайте ее. Кстати, я знаю, что вы задумали.
- И что же?
- Нетрудно догадаться. Вы загадали, чтобы у вас родился мальчик.
- Мне холодно, - сказала я.
- Это из-за воды. Она невероятно холодная, возможно, из-за извести.
Он собрал мои пакеты, и мы пошли назад в город. Люк и Дамарис уже ждали нас в гостинице, и мы все вместе выпили чаю, после чего отправились домой.
Когда мы подъехали к Киркландскому Веселью, уже наступили сумерки. Мое настроение по возвращении тоже было сумеречным. Я пошла к себе в комнату, стараясь побороть свои новые страхи и опасения, но они не отступали. Чего я вдруг так испугалась около колодца? О чем думал Саймон, стоя рядом со мной? Может, он что-то замышлял, и если бы я не обернулась…
Что же со мной происходит? Я сама себе удивлялась. Вместо того, чтобы посмеяться над суеверными сказками о волшебном колодце, я загадала желание и, более того, страстно желала, чтобы оно исполнилось. Только бы это не был Саймон…
А какая, собственно, мне разница, Люк это или Саймон? Но разница была, я знала это, и поэтому впервые задумалась всерьез о своих чувствах к этому человеку. Нет, нежности к нему я не испытывала, но в его обществе я чувствовала себя так, как ни в чьем другом. Я часто злилась на него, но даже злиться на него было Приятнее, чем вести чинный любезный разговор с кем-то еще. Я дорожила его мнением о себе, и мне даже нравилось, что он ценит мой здравый смысл выше других моих качеств.
Каждый раз, когда я с ним встречалась, мое отношение к нему менялось в лучшую сторону, и теперь я понимала, что уже успела попасть под обаяние его личности.
Вместе с этим пониманием пришло и понимание того, что я в свое время чувствовала по отношению к Габриэлю. Я поняла, что я как бы любила его, не будучи в него влюбленной. Я вышла за него замуж, потому что ощутила в нем потребность в защите и хотела ему ее дать. Для меня было совершенно естественно стать его женой, так как я знала, что могу принести ему покой и радость, а он, в свою очередь, даст мне возможность вырваться из родительского дома, который все больше и больше угнетал меня своим беспросветным унынием. Вот почему я с трудом могла вспомнить, как выглядел Габриэль, вот почему даже после его смерти я могла смотреть в будущее с надеждой. Мне в этом помогали Саймон и ребенок, которого я ждала.
Поэтому желание, загаданное мною у колодца, было как вопль души: кто угодно, только не Саймон.
* * *
Я начала остро ощущать, как изменилось поведение всех в доме по отношению ко мне. Я замечала многозначительные взгляды, которыми они обменивались, и даже сэр Мэттью, казалось, наблюдал за мною с каким-то напряженным вниманием.
Так случилось, что смысл всего этого мне невольно раскрыла Сара, и это открытие оказалось для меня более тревожным, чем все, что беспокоило меня до тех пор.
Как-то раз я пришла навестить ее в ее комнате и застала ее за вышиванием крестильного наряда для младенца.
- Я рада, что ты пришла, - приветствовала она меня. - Тебя ведь раньше интересовали мои гобелены.
- Они и сейчас меня интересуют, - заверила я ее. - Они изумительны. Покажите мне, пожалуйста, тот, который вы сейчас вышиваете.
Она недоверчиво посмотрела на меня.
- Ты и вправду хочешь его увидеть?
- Ну конечно.
Она довольно засмеялась, отложила в сторону крестильную рубашечку и встала со стула, взяв меня за руку. Вдруг ее лицо приняло расстроенное выражение.
- Я ведь держу его в секрете, - прошептала она. - Пока не закончу.
- Ну, тогда я не должна настаивать. А когда он будет готов?
Я думала, что она вот-вот расплачется, такой у нее был обиженный вид, когда она сказала:
- Как же я могу его закончить, если я не знаю! Я думала, ты мне поможешь. Ты же сказала, что он не убивал себя. Ты сказала, что…
Затаив дыхание, я ждала, что она скажет, но она уже потеряла мысль и, после паузы, совершенно другим тоном произнесла:
- В крестильной рубашечке была прореха.
- Правда? Но расскажите же мне о гобелене.
- Все дело в тебе, - вдруг пробормотала она. - Я не знаю, куда тебя поместить на моей картине, вот почему…
- Вы не знаете, куда меня поместить? - озадаченно повторила я.
- У меня уже есть Габриэль и собака. Это была очень славная собачка. Пятница! Такое странное имя.
- Тетя Сара, скажите мне, что вы знаете о Пятнице.
- Бедный Пятница. Такая славная собачка, такая преданная. Наверное, поэтому и… Ох ты, Боже мой, хоть бы твой ребенок вел себя хорошо во время крестин! Правда, никто из Рокуэллов не вел себя хорошо. Ничего, я потом сама постираю крестильную рубашку.
- Что вы хотели сказать о Пятнице, тетя Сара? Пожалуйста, скажите мне.
Она озабоченно посмотрела на меня.
- Это же была твоя собака, так что ты сама должна всё знать… Я никому не позволю трогать крестильный наряд. Я сама его отглажу.
- Тетя Сара, - сказала я, - покажите мне, пожалуйста, ваш гобелен. Вы же показывали мне предыдущий, когда он еще не был закончен.
- А-а, тогда было другое дело, тогда я знала…
- Что вы знали?
- Я знала, где тебя поместить. А сейчас я не знаю.
- Но я же здесь.
Она наклонила вбок голову, так что стала похожа на какую-то птицу с блестящими глазами, и произнесла:
- Сегодня… завтра… может еще и на следующей неделе… А потом… кто знает, где ты будешь потом?
Я во что бы то ни стало должна была увидеть, что она изобразила на своей вышивке.
- Прошу вас, покажите мне гобелен.
- Ну ладно, тебе я покажу, но больше никому.
- Я никому не расскажу о нем, - пообещала я.
Она подошла к шкафу и вынула оттуда канву с вышитой на ней картиной. Когда она ее развернула, я увидела на ней южный фасад дома, перед которым на камнях лежало мертвое тело Габриэля. Все было изображено так детально и реалистично, что у меня к горлу подступила тошнота. Рядом с Габриэлем лежало что-то еще - это было застывшее в неживой позе тельце моей собаки. Мне стало не по себе, и я, должно быть, вскрикнула от неожиданности, потому что Сара усмехнулась. Ужас, который я испытывала, глядя на ее творение, был для нее лучшей похвалой.
- Все выглядит так по-настоящему… - запинаясь, сказала я.
- Уж конечно… Я ведь видела, как он лежал там, на камнях. Я была внизу еще до того, как они пришли и забрали его. И я сказала себе тогда: это и будет моей следующей картиной.
- А Пятница? Вы его тоже видели?
У нее вдруг стал такой вид, как будто она пытается что-то вспомнить.
- Он был очень преданным псом, - наконец сказала она. - За это он и погиб.
- Так вы видели его мертвым или нет?
Она снова надула губы и обиженно произнесла:
- Но вот же он - на картине.
- Но он здесь лежит рядом с Габриэлем. На самом же деле его там не было.
- Не было? Они просто его унесли.
- Кто его унес?
- Кто его унес? - повторила она мой вопрос, как будто ждала ответа от меня.
- Вы же знаете, кто, правда ведь, тетя Сара?
- Я-то знаю, - сказала она беспечным тоном. - И ты тоже знаешь.
- Если бы я знала! Ну, пожалуйста, скажите мне, тетя Сара. Для меня это так важно!
- Я не помню.
- Вы так много всего помните. Вы не могли забыть такую важную вещь.
Вдруг она просияла и сказала:
- Я знаю, кто, Кэтрин. Это был монах.
Глядя на нее было ясно, что она не разыгрывает меня и не притворяется. Если бы она действительно что-то еще знала, она бы мне сказала. Просто она как бы существовала в двух разных мирах одновременно - в реальном и в воображаемом. Эти два мира постоянно смешивались в ее сознании, и она временами переставала их различать. Обитатели дома явно недооценивали ее, считая, что при ней можно говорить что угодно, так как она все равно не поймет. На самом деле у этой женщины память цепкая, как клюв галки, хватающей блестящие предметы и уносящей их в свое гнездо, чтобы припрятать.