* * *
В последующие две недели Габриэль регулярно навещал меня и Пятницу. Мой пес к концу первой же недели совсем оправился. Раны его зажили, и он перестал быть похожим на скелет.
Ночью он по-прежнему спал в корзинке в моей комнате, а днем ходил за мной по пятам, не отставая ни на шаг. Жизнь в доме для меня изменилась, так как появилось существо, по-настоящему привязанное ко мне и ценившее мою заботу о нем.
Пятница сделался не только моим другом, но и защитником. Он помнил, что был обязан мне жизнью и платил мне поистине собачьей преданностью.
Каждый день мы вместе ходили гулять. Я оставляла его, только когда отправлялась на верховую прогулку, и когда я возвращалась, он с радостным визгом кидался на меня, и мне становилось тепло от того, что меня кто-то ждет и счастлив меня видеть.
Ну и, конечно же, был еще Габриэль.
Он продолжал жить в "Черном олене", и я не понимала, что его там держит. Я вообще многого не понимала в связи с ним. Иногда он вполне откровенно и свободно говорил о себе, но даже в такие минуты чувствовалось, что есть что-то, что он скрывает. Мне казалось, что он не раз был на грани того, чтобы поделиться со мной чем-то, что он очень хотел этого, но не мог решиться.
Мы стали хорошими друзьями. Моему отцу он вроде тоже нравился, по крайней мере, отец не возражал против его частых посещений. Слуги привыкли к его визитам, и даже Фанни перестала их комментировать, правда, следя при этом, чтобы мы не виделись в доме наедине.
В конце первой недели Габриэль сказал, что скоро едет домой, но в конце второй он был все еще с нами. У меня было чувство, что он сам себя обманывает, обещая себе, что уедет, и находя всякие предлоги, чтобы остаться.
Я не спрашивала его о доме, хотя и умирала от желания что-нибудь узнать о его жизни. Я помнила, что в пансионе, когда меня спрашивали о моем доме, мне было не по себе, потому что я не знала, что говорить. Я не хотела быть причиной подобного замешательства Габриэля, поэтому и сдерживала свое любопытство, надеясь, что рано или поздно он сам мне что-нибудь расскажет.
Таким образом, наши разговоры в основном вертелись вокруг меня, причем Габриэль как раз не стеснялся задавать мне вопросы, и странным образом меня это совсем не раздражало. Я с удовольствием рассказала ему о дяде Дике, нарисовав самый яркий портрет этого веселого чернобородого и зеленоглазого человека, на который была способна.
- Мне кажется, что вы с ним должны быть похожи, - как-то сказал Габриэль, когда я в очередной раз говорила о нем.
- Да, наверное.
- У меня сложилось впечатление, что он - человек, который любит жизнь и стремится взять от нее все, что она может ему дать. По-моему, он сначала действует, а уже потом задумывается о последствиях. Скажите, вы тоже такая?
- Возможно.
Он улыбнулся.
- Я уверен в этом, - сказал он, и в его глазах появилось какое-то отстраненное выражение, как будто, глядя на меня в этот момент, он представлял себе меня не здесь, а где-то в другом месте, в другой ситуации.
Мне показалось, что он был готов сказать что-то еще, но промолчал, и я ни о чем не спросила.
Я уже давно поняла, что в Габриэле было что-то неординарное, что-то странное, и, казалось бы, это должно было предостеречь меня против слишком тесной дружбы с ним. Но ведь я была так одинока и мне так не хватало друга, что я и думать не хотела о том, чтобы порвать знакомство с ним или хотя бы сохранять какую-то дистанцию.
Поэтому, даже когда я заметила, что он начал привязываться ко мне, я не сделала ничего, чтобы прекратить наши встречи.
* * *
Нашим любимым времяпрепровождением были верховые прогулки на вересковой пустоши. Часто во время этих прогулок мы спешивались, привязывали лошадей и ложились на теплую землю около какого-нибудь валуна. Мы лежали, положив под головы руки, глядя в небо и лениво разговаривая обо всем и ни о чем. Меня забавляла мысль, что Фанни, увидев нас в такой момент, упала бы в обморок оттого, сколь неприлично это выглядело бы в ее глазах. Но меня не волновали приличия, и я чувствовала, что Габриэлю это нравится.
Я взяла за правило выезжать ему навстречу в какое-нибудь заранее условленное место, потому что я не могла выносить косые взгляды, которыми награждала его Фанни, когда он появлялся в доме. В то же время я знала, что его частые визиты в наши края не могли остаться незамеченными в нашей маленькой деревушке, где жители были наперечет и все знали друг друга, но ни меня, ни Габриэля это не беспокоило.
Я уже несколько недель не получала ничего от Дилис - думаю, потому, что она была слишком погружена в вихрь светских удовольствий, чтобы находить время для написания писем. Мне же теперь наконец было, что рассказать ей, и я написала ей об эпизоде с собакой и о том, как я к ней привязалась, но, конечно, главным предлогом для моего письма был Габриэль. Но писать о нем было трудно, так как я не могла до конца разобраться ни в нем самом, ни в своем отношении к нему.
Я всегда с нетерпением ждала наших встреч - и не только потому, что они скрашивали мое одиночество. Мне кажется, больше всего меня притягивала загадочность Габриэля и то, что я ежеминутно была готова услышать от него какие-нибудь невероятные откровения. Я была уверена, что, как и мой отец, Габриэль нуждается в помощи и утешении, только в отличие от отца, который отверг мою попытку помочь ему, Габриэль просто ждал момента, чтобы поделиться со мной своей печалью.
Конечно, рассказывать обо всем этом в письме к Дилис не имело смысла, тем более что я сама-то не все понимала и, возможно, многое существовало только в моем воображении. Поэтому я написала легкое, шутливое письмо, в котором только упомянула Габриэля в связи с приобретением Пятницы.
Прошло три недели с нашего знакомства, когда Габриэль вдруг решился сам заговорить о своем доме. Мы лежали, греясь на солнце на вересковой пустоши, и он вдруг сказал:
- Интересно, чтобы вы подумали о Киркландском Веселье.
- Я уверена, что мне бы там понравилось. Дом ведь, наверное, очень старинный? Меня всегда интересовали по-настоящему старинные дома.
Он кивнул.
- "Веселье"… - пробормотала я. - Мне так нравится это название. Тот, кто так назвал поместье, наверное, рассчитывал на жизнь, полную удовольствий.
Он невесело засмеялся, и после недолгого молчания начал говорить:
- Дом был построен в середине XVI века. Когда Киркландское аббатство было распущено, его, вместе со всеми землями, отдали в собственность моих предков. Они разобрали аббатство на камни и построили дом. Ну и по контрасту с аббатством, они и назвали его Киркландским Весельем. Руины аббатства существуют до сих пор. С моего балкона видны остатки стен и каменные арки. В сумерках можно легко представить себе, что это вовсе не развалины… Иногда так и кажется, что среди камней бесшумно разгуливают монахи в рясах.
- Как я вам завидую! Это должно быть так интересно жить рядом со средневековым аббатством!
- Да, эти руины притягивают всех, кто хоть раз увидит их. Ведь старина всегда привлекает нас, не правда ли? Представляете, дому всего каких-нибудь триста лет, но камни, из которых он построен, были обтесаны еще в двенадцатом веке. Ничего удивительного, что это всех впечатляет. Вы тоже, когда…
Он вдруг замолчал, и на его губах появилась улыбка.
Я не выдержала и спросила:
- Вы хотите сказать, что я могу увидеть ваш дом?
- Я несколько раз был гостем в вашем доме, и я хотел бы пригласить вас в свой.
И вдруг он выпалил:
- Мисс Кордер, мне пора возвращаться домой.
- Вам ведь не хочется уезжать отсюда, правда?
- Мы стали друзьями, - сказал он. - Во всяком случае, мне так кажется.
- Мы знакомы всего три недели.
- Да, но обстоятельства, при которых мы познакомились, были весьма неординарными. Кстати, пожалуйста, называйте меня Габриэль.
Я засмеялась.
- "Что есть имя?" - процитировала я. - То, как я буду вас называть - по имени или по фамилии - не повлияет на нашу дружбу. Что вы на это скажете, Габриэль?
- Кэтрин, - он почти прошептал мое имя, повернувшись на бок, чтобы видеть меня. - Вы правы, я не хочу уезжать.
- Почему вы боитесь возвращаться домой?
Он снова отвернулся от меня.
- Боюсь? Кто сказал, что я боюсь?
- Значит, это мне показалось.
Воцарилось молчание, и через некоторое время он сказал:
- Мне хотелось бы, чтобы вы увидели мой дом и аббатство.
- Расскажите мне о них, Габриэль. Если, конечно, хотите.
- Я хотел бы рассказать вам о себе, Кэтрин.
- Так расскажите.
- Вы знаете, эти три недели были самыми счастливыми и интересными в моей жизни - и все благодаря вам. Я не хочу уезжать, потому что не хочу расставаться с вами.
- Может быть, мы еще встретимся, - сказала я.
Он резко повернулся ко мне.
- Когда? - почти сердито спросил он.
- Когда-нибудь.
- Когда-нибудь! Откуда мы знаем, сколько нам отпущено времени.
- Как странно вы говорите… Словно вы думаете, что кто-то из нас может вдруг умереть.
На его щеках вспыхнул слабый румянец, а глаза как-то странно заблестели.
- Кто знает, когда придет смерть?
- Что за мрачные мысли! Мне девятнадцать лет. Вам, как вы сказали, двадцать три. В нашем возрасте люди не говорят о смерти.
- Смотря кто. Кэтрин, вы выйдете за меня замуж?
У меня, наверно, был такой изумленный вид, что он рассмеялся и сказал: - Вы так смотрите на меня, будто я сумасшедший. Неужели так странно, что кто-то хочет на вас жениться?
- Но я не могу принимать это всерьез.
- Вы должны принять это всерьез, потому что я не шучу.
- Но как же можно серьезно говорить о браке при таком коротком знакомстве?
- Мне оно не кажется коротким. Мы с вами встречались каждый день, и я понял, что вы - это то, что мне нужно, и для меня этого достаточно.
Я молчала. Несмотря на подмигивания и косые взгляды Фанни, я вовсе не думала о том, чтобы выйти замуж за Габриэля. Мы действительно стали хорошими друзьями, и мне будет очень грустно, когда он уедет, но одно дело дружить с малознакомым человеком, а другое - выйти за него замуж. Да, он возбуждал мое любопытство и притягивал меня своей неординарностью и таинственностью, но вплоть до этого момента я думала о нем просто как о человеке, которого в нужный момент послала мне судьба, чтобы скрасить мое одиночество. Я по-прежнему почти ничего не знала о нем, я не встречала никого из его родных. Причем, когда о них вообще заходила речь, Габриэль всегда старался перевести разговор на другую тему, как будто его семью окружала некая тайна, которой он не хотел делиться со мной. Ввиду всего этого было очень странно, что он вдруг предложил мне стать его женой.
- Так что же вы ответите мне, Кэтрин? - спросил он, выждав паузу.
- Я отвечу "нет", - сказала я. - Мы так мало знаем друг о друге.
- Вы хотите сказать, что вы мало знаете обо мне.
- Да, возможно, именно это я и хочу сказать.
- Но что вы хотите знать? Мы оба любим лошадей и собак, нам доставляет радость общество друг друга, когда я с вами, я смеюсь и чувствую себя счастливым. Чего еще я могу желать?
- А разве с вашими родными, когда вы у себя дома, вы не можете смеяться и чувствовать себя счастливым?
- Я ни с кем никогда не смогу быть таким счастливым, как с вами, и ни с кем я не чувствую себя так легко.
- Мне кажется, это не очень крепкий фундамент для создания семьи.
- Вы осторожничаете, Кэтрин. По-вашему, я поторопился с предложением?
Я знала, как одиноко и грустно мне будет, когда он уедет, и я подхватила его слова:
- Да, вы поторопились, в этом все дело.
- По крайней мере, мне не нужно опасаться соперника. Прошу вас, Кэтрин, не говорите "нет". Подумайте о том, как я желал этого, и постарайтесь хоть чуть-чуть захотеть этого сами.
Я встала. Мне не хотелось дольше оставаться на пустоши. Он не возражал, и мы молча доехали до деревни, где он попрощался со мной.
У конюшни меня ждал Пятница. Когда я слезла с лошади и вручила поводья конюху, он бросился ко мне и я подхватила его на руки. Ни одно живое существо никогда так не радовалось моему появлению, как эта несчастная дворняга, вдруг обретшая дом. Прижав к себе Пятницу, который норовил лизнуть меня в лицо, я вошла в дом. Наш разговор с Габриэлем не давал мне покоя, и я волей-неволей задумалась о том, какой может быть супружеская жизнь с ним. И чем больше я думала об этом, тем больше понимала, что на самом деле меня эта перспектива не пугает.
* * *
Что меня пугало, так это мысль о том, как я буду жить, когда Габриэль уедет. Я буду по-прежнему ездить верхом, гулять с Пятницей, но ведь проводить все время вне дома невозможно. Тем более, что рано или поздно наступит зима, а зимы в наших краях суровые, и иногда по несколько дней кряду нельзя выйти из дома, не рискуя заблудиться во время метели и замерзнуть насмерть. Значит, мне предстоит длинная вереница безрадостных, ничем не отличающихся друг от друга дней, проводимых в обществе вечно недовольной мной Фанни и погруженного в свои мрачные мысли отца. Конечно, рано или поздно должен возвратиться из плавания дядя Дик, но ведь он никогда не задерживается у нас надолго, а после его отъезда жизнь кажется еще тоскливее.
Думая об этом, я поняла, что должна вырваться из дома и что предложение Габриэля для меня ничто иное, как вариант спасения, освобождения из моей "темницы". Если я отвергну его, не буду ли я сожалеть об этом всю оставшуюся жизнь?
Габриэль несколько раз ужинал с нами, и в такие дни мой отец вел себя как вполне гостеприимный хозяин Я видела, что Габриэль не вызывает у него антипатии. Что касается Фанни, то она молчала, но ее насмешливая улыбка в его адрес была достаточно красноречива. Я знала, что по ее мнению он просто пользуется нашим гостеприимство, пока живет вне дома, а как только уедет, сразу о нас забудет. Фанни не верила в бескорыстие людей, главным мотивом их поведения в ее глазах была материальная выгода. Я ее убеждений не разделяла и с каждым днем чувствовала себя все более и более чужой этому дому и его обитателям. Одновременно с этим меня все больше притягивал Габриэль.
Теперь мы много говорили о его доме, который, по моему настоянию, он подробно описал мне. Я заставила его рассказать мне и о его семье. Я узнала, что у него, как и у меня, нет матери - она умерла при его рождении, но что у него есть сестра, которая на пятнадцать лет его старше. Она вдова, и у нее есть семнадцатилетний сын. Отец Габриэля очень стар - ему было почти шестьдесят, когда он родился, матери же было сорок, когда она родила его.
- Некоторые слуги говорят, что я убил ее своим появлением на свет, - сказал мне Габриэль.
- Какая глупость! - воскликнула я, представив себе, как такие слова должны были ранить его, когда он их услышал. - Как же можно такое говорить!
Габриэль засмеялся, взял мою руку и крепко сжал ее в своей. Затем он сказал:
- Вот видите, я не могу без вас. Вы нужны мне… Вы защитите меня от тех жестокостей, которые мне говорят.
- Но ведь вы уже не ребенок, - сказала я с некоторым раздражением, тут же поняв, что оно идет от моего желания защищать его: я хотела сделать его сильнее, чтобы он избавился от страха и уязвимости.
- Иногда люди остаются детьми до самой смерти.
- Что же вы все время говорите о смерти! - воскликнула я.
- Я просто хочу насладиться сполна каждой отведенной мне минутой.
Я не поняла, что он хотел этим сказать, и снова начала расспрашивать его о семье.
- Домом управляет моя сестра - Рут, и так будет, пока я не женюсь. Потом, конечно, хозяйкой дома станет моя жена, потому что я единственный сын, и рано или поздно Киркландское Веселье перейдет ко мне. Хотя на него может претендовать и Саймон…
- Кто такой Саймон?
- Саймон Редверс. Он что-то вроде кузена. Его бабушка - сестра моего отца, так что через нее он тоже Рокуэлл. Вам он не очень понравится, но вы нечасто будете его видеть. Между Киркландским Весельем и Келли Грейндж не очень-то теплые отношения.
Он говорил так, как будто не сомневался, что я выйду за него замуж и его дом станет моим. И я должна признаться, что его рассказы о доме вызывали в моем воображении очень заманчивые и романтические картины. Мне уже очень хотелось увидеть эту серую громаду, построенную триста лет назад, средневековые руины, которыми можно любоваться с балкона Габриэля, представляя себе монахов, блуждающих среди них.
Я чувствовала, что попалась, что уже не могла и не хотела думать о том, чтобы потерять его и лишиться всего того, что последнее время заполняло мою жизнь.
В один теплый и солнечный день я пошла погулять на пустошь с Пятницей и встретила Габриэля, который ехал верхом к нашему дому. Он соскочил с лошади, и мы сели, прислонившись спинами к большому валуну.
- Я не все сказал вам о себе, Кэтрин, - начал Габриэль.
"Наконец-то", - подумала я, решив, что он собрался с духом поделиться со мной тем, что его мучает.
- Я хочу, чтобы вы дали мне согласие, но вы до сих пор ничего мне не сказали, Кэтрин. Ведь я не неприятен вам, и вам со мной хорошо, разве не так?
- Конечно, вы не неприятны мне, и нам хорошо вместе. Если вы уедете…
- Вам будет не хватать меня, - перебил он, - но не так сильно, как мне будет не хватать вас. Я хочу, чтобы вы поехали со мной. Я не могу уехать без вас.
- Но почему вы так хотите, чтобы я поехала с вами?
- Почему? Но вы же знаете - потому, что я люблю вас и не хочу с вами расставаться.
- Да, но… может, есть и другая причина?
- Какая еще должна быть причина? - спросил он, но глаза его в этот момент смотрели в сторону, и я опять почувствовала, что он что-то от меня скрывает.
- Вы должны рассказать мне все, Габриэль, - сказала я.
Он пододвинулся ко мне и обнял меня.
- Вы правы, Кэтрин. Есть вещи, которые вы должны узнать, прежде чем принять решение. Без вас я не смогу быть счастлив… а мне недолго осталось жить.
- Что вы хотите этим сказать? - резко спросила я.
Он отстранился от меня и сказал, глядя прямо перед собой:
- Мне осталось всего несколько лет. Я получил свой смертный приговор.
Я рассердилась, потому что не могла выносить его постоянные разговоры о смерти.
- Перестаньте драматизировать, - сказала я, - и расскажите мне толком, что все это значит.
- Все очень просто - у меня слабое сердце. Это фамильная болезнь: мой старший брат умер от этого совсем молодым, моя мать умерла при родах от того же самого… Я же могу умереть завтра, через год или через пять лет… Говорят, что я вряд ли проживу дольше пяти лет.
Мне хотелось как-то утешить его, и он понял, что его слова поразили меня, поэтому он грустно добавил:
- Так что все это не очень надолго, Кэтрин.
- Не смейте так говорить, - сердито сказала я, вставая. Я была под таким впечатлением от его слов, что больше ничего в этот момент сказать не могла. Я быстро пошла к дому, и Габриэль отправился меня провожать. Ни один из нас до самого дома не сказал ни слова.