Но Лэнсдейл относился к Оппенгеймеру совсем не так истерично. Он полагал, что личные амбиции Роберта, подогреваемые Китти, гарантируют: он останется лояльным к властям и не будет подвергать программу риску. Лэнсдейл верил в честность Оппенгеймера. Он считал, что ученому нужно сообщить о доказанных фактах советского шпионажа - в таком случае Роберт, очень вероятно, сообщит интересующие разведку имена. Гровс, считавший Оппенгеймера незаменимым, дал согласие. 20 июля он продавил разрешение на допуск Оппенгеймера к секретной работе.
27 июля на должность руководителя группы под начало Лоуренса перевели Ломаница. Предполагалось, что переход физика в Ок-Ридж облегчит наблюдение за его работой с электромагнитным разделением. Но через три дня ученому сообщили, что его призывают в армию, поэтому его участие в программе закончилось. Оппенгеймер попытался защитить сотрудника, в ответ на это Лэнсдейл заверил его, что вытащить Ломаница уже не удастся.
Вскоре как-то в разговоре Оппенгеймер отметил, что его раздражала политическая активность Ломаница. Он настойчиво утверждал, что верность коммунистическим идеям и верность атомной программе, верность Америке - это взаимоисключающие вещи. Поэтому он хотел добиться того, чтобы в программе не был занят ни один член коммунистической партии. Лэнсдейл решил: какое бы политическое прошлое ни было у Оппенгеймера, теперь его связь с партией окончательно прекратилась.
Возможно, Оппенгеймера поразило такое жесткое обращение с Ломаницем, и он решил выйти из ситуации чистым - в августе Роберт рассказал Гровсу и о предложении, которое сделал ему Элтентон. Он умолчал лишь об участии в этом деле Шевалье.
25 августа 1943 года Оппенгеймер обсудил ситуацию Ломаница с Лайеллом Джонсоном, прибыв к нему в Беркли. Он предположил, что Элтентон пытался заполучить информацию о работах, которые велись в радиационной лаборатории, и поэтому за ним необходимо следить. После этого Джонсон вызвал Паша, а тот попросил вызвать Оппенгеймера на следующий день для продолжения беседы.
Когда Оппенгеймер пришел к Джонсону, он совсем не ожидал увидеть у него Паша. В основании телефона Джонсона был спрятан маленький микрофон, который записывал все, о чем говорили присутствующие. Оппенгеймер думал, его вызвали, чтобы продолжить обсуждение проблемы Ломаница, но Паш прервал физика. Ему нужны были данные о других группах, заинтересованных в работах радиационной лаборатории.
Оппенгеймер не был готов к такому разговору. Сам для себя он уже определил правых и виноватых и теперь с присущим ему высокомерием хотел защитить невиновных от тех людей, работа которых как раз и заключалась в решении этого вопроса.
Глава 10 Бегство из Копенгагена
Январь - ноябрь 1943
Несмотря на многочисленные приглашения посетить США, которые Нильс Бор получал после оккупации Дании нацистами, он считал своим долгом остаться. Бор хотел продолжать свою деятельность, чтобы сохранить научные институты, в создании которых участвовал, и чтобы помочь ученым, которые с ним работали. И, разумеется, работа продолжалась. У Бора и его группы была возможность пользоваться циклотрономи высоковольтной аппаратурой, позволявшей проводить исследования деления ядерного распада. Недостаток материалов для экспериментов, особенно металлов, немного компенсировал Фонд Карлсберга, щедрый спонсор величайшего физика Дании. Фонд давал институту Бора займы на покупку металлов из денег, которые зарабатывала пивоваренная компания "Карлсберг". Возможно, Бор считал, что в Дании он сможет укрыться от войны и оставаться пусть не в комфорте, пусть не без опасений, но в относительно мирной обстановке.
Эрик Уэлш думал иначе. Этот ветеран британской Секретной разведывательной службы придерживался мнения, что Бор станет полезным приобретением для "Трубных сплавов". В конце 1942 года Тронстад получил письмо, в котором сообщалось, что Бор будет рад встретиться с ним снова - и расценил это как намек: Бор готов покинуть Данию. Уэлш поговорил с "С", сэром Стюартом Мензисом, и они решили, что Бору нужно сделать осторожное предложение, которое позволит прощупать, готов ли он переехать в Великобританию.
Вскоре после этого, в январе 1943 года, Чедвика пригласили в ливерпульское отделение СРС и спросили, готов ли он написать пригласительное письмо Бору. Когда Чедвику объяснили детали предполагаемого плана бегства (или "переброски через линию фронта") Бора, он согласился. В своем письме Бору от 25 января он сообщил, что если ученый решит покинуть Данию, то в Британии его ждет теплый прием, разрешение на занятие любыми интересующими его научными проблемами и завуалированное приглашение к участию в атомной программе. "Кроме того, мне известно об одной области исследований, в которой ваша помощь станет неоценимой", - добавил Чедвик.
Из письма сделали микрофотоснимок и вложили его в полый ствол ключа, который был прицеплен к кольцу с несколькими другими ключами. В другом ключе спрятали копию микрофотоснимка. Капитан Вольмер Гит, офицер информационного отдела датского генерального штаба, имевший связь с датским Сопротивлением, предупредил Бора, что скоро ему придет письмо. Гит передал Бору следующие инструкции: "Профессор Бор должен аккуратно надпилить ключи на указанном месте до появления дырочки. Затем послание нужно вымыть из трубки водой - можно прибегнуть к шприцу - на стекло микроскопа… Обращаться с микропленкой нужно очень осторожно". Возможно, Гит был не совсем уверен в шпионском таланте Бора, поэтому предложил взять микрофотоснимок себе, а физику дать переписанную от руки копию письма. Бор с благодарностью согласился.
Прочитав письмо, Бор не изменил своего отношения к ситуации. Он пожелал остаться в Дании и продолжить работу в институте. С его точки зрения, извлечь уран-235 из природного урана в значительных количествах (что было необходимо для создания бомбы) практически невозможно. Он изложил свои соображения в письме, но оставил за собой право уехать в Британию, так как положение в Дании могло измениться: "Однако, - писал он, - не исключено, что в самом ближайшем будущем ситуация изменится и я, если у меня не будет другого выхода, смогу предложить свои скромные услуги для восстановления международного сотрудничества во имя человеческого прогресса". Гит уменьшил письмо Бора до микроскопических размеров, завернул в фольгу, приказал спрятать в полом зубе курьера и запломбировать.
Переписка продолжилась, но следующие письма передавались менее экзотическими способами. Бор более подробно объяснил, почему считает невозможным создание бомбы, в которой взрыв происходит в результате ядерного распада.
Разными путями
Успешно завершив диверсионную операцию, норвежские бойцы из групп "Ласточка" и "Ганнерсайд" разделились, поскольку Фалькенхорст и рейхскомиссар Йозеф Тербовен развернули масштабную поисковую операцию. Реннеберг повел Идланда, Кайзера, Стремсхейма и Сторхауга на север, к шведской границе. Через 15 дней изможденные 250-километровым марш-броском, который хоть и не обошелся без приключений, но прошел относительно гладко, они добрались до Швеции. По прибытии в Лондон их ожидал теплый прием и сладкий чай.
Поульссон и Хельберг направились в Осло, рассчитывая ненадолго залечь на дно, а потом выйти на связь с норвежским подпольем. Из Осло Поульссон бежал в Швецию, а потом вернулся в Британию, где пробыл некоторое время.
Хельберг когда-то попадал в Швеции в тюрьму, и власти его знали. Поэтому он планировал вернуться на Хардангерское плато и переждать, пока шум утихнет, там. Последовав неверному совету, 25 марта 1943 года он снова попал в район, который всё еще активно прочесывали немецкие части. Понимая, что его засекли, он пустился убегать на лыжах; за ним погнались трое немецких солдат. Через час двое отстали. Через два часа Хельберг обернулся и увидел своего преследователя. Немец расстрелял все пули из "люгера", но ни разу не попал. Теперь роли поменялись: Хельберг пустился в погоню за немцем и уложил его из "кольта" 32-го калибра первым же выстрелом.
На этом злоключения не закончились. В темноте Хельберг упал в овраг и сломал левое плечо. Он все же добрался до своей цели - домика в деревне Раудланд, но к тому времени деревня уже была нашпигована немцами. Хельберг не только сумел за два вечера втереться в доверие к солдатам, выпивая с ними и играя в карты, но даже попал к врачу, который осмотрел его плечо. Затем он отправился в Дален, где в гостинице ему вновь не повезло: он ввязался в ссору между Тербовеном, который остановился в соседнем номере, и красивой молодой норвежкой, презрительно отвергшей любовные приставания Тербовена. Хельберга и других норвежцев, которые были в гостинице, окружили по приказу разъяренного Тербовена, сказав, что всех их доставят в концентрационный лагерь Грини. По дороге в Осло Хельберг выпрыгнул из автобуса, его не достали ни гранаты, ни пистолетные выстрелы. Ему чудом удалось избежать плена и добраться до Швеции, где он только 2 июня сел на борт самолета, вылетавшего в Великобританию.
Скиннарланн и Хаугланд ушли высоко в горы, откуда через самодельное устройство обеспечивали радиосвязь. Они прятались в снегу и наблюдали, как немецкие отряды прочесывают Хардангерское плато. Хаугланд обучил Скиннарланна работе с рацией, а потом присоединился к отряду его брата, который, на удивление Хаугланда, руководил силами Сопротивления в Осло. Он провел для подпольщиков несколько тренировок в стиле УСО и обучил норвежцев обращению со взрывчатыми веществами.
Хаукелид и Кьельструп направились в западную часть Хардангерского плато, где провели большую часть лета 1943 года. Здоровье Кьельструпа стало ухудшаться, и он вернулся в Британию, чтобы восстановить силы.
Слегка усовершенствованное устройство
Прекращение производства тяжелой воды и потеря ее запасов на заводе в Веморке стали основной причиной, по которой задержались работы по германской ядерной программе. Но простой оказался недолговременным. Тронстад и Брун считали, что уничтожение концентрационных элементов задержит производство на несколько лет, но все оборудование восстановили к 17 апреля 1943 года, а в конце июня завод уже сделал первую партию тяжелой воды.
К тому времени немецкое военное министерство потеряло всякий интерес к программе. Дибнера и его исследовательскую группу перевели обратно в "Урановое общество" под надзор Имперского исследовательского совета, но ученым позволили продолжать работу в лаборатории Управления армейского вооружения в Готтове. Два миллиона рейхсмарок, обещанные военным министерством, никто так и не увидел, и Имперскому исследовательскому совету только и оставалось, что изыскивать деньги самостоятельно. Однако Шпеер не потерял энтузиазма к атомной программе, и адекватное финансирование все еще ожидалось.
Возможно, Дибнер и не относился к числу выдающихся представителей немецкой теоретической физики, но он был мастером эксперимента. В опытах с реактором, до сих пор шедших под общим руководством Гейзенберга, использовалась такая конфигурация устройства, при которой металлические урановые пластины и определенное количество замедлителя (тяжелой воды) располагались слоями. Дибнер предложил альтернативную конфигурацию - трехмерную решетку равноудаленных кубов диоксида урана или металлического урана, помещенных в замедлитель. Еще одно его неординарное предложение - обойтись без алюминиевого контейнера. Для этого тяжелую воду достаточно просто заморозить: "тяжелый лед" мог одновременно выполнять функции и замедлителя, и опорного элемента.
Дибнер собрал такую конструкцию в лаборатории низких температур Имперского института технической химии. Реактор G-II состоял из 230 килограммов урана в форме кубиков и 210 килограммов тяжелого льда, из которого была сделана сфера диаметром около 75 сантиметров. Запустить самоподдерживающуюся цепную реакцию в таком устройстве не удалось, но были получены доказательства размножения нейтронов - примерно в полтора раза быстрее, чем в модели L–IV. Дибнер был уверен, что для запуска самоподдерживающейся ядерной реакции нужно просто достаточное количество урана и тяжелой воды.
Надо отдать должное Гейзенбергу, который привлек внимание к достижениям Дибнера. На конференции в Берлине 6 мая он признал, что группа Дибнера достигла высоких результатов, но объявил, что созданное этой группой "слегка усовершенствованное устройство" позволил "достичь того же результата", что и собранная годом ранее модель L–IV. Гейзенберг планировал провести крупномасштабный эксперимент с реактором и не собирался отказываться от послойной конфигурации.
Новые опыты в лаборатории Готтова подтвердили предположения Дибнера. Группа повторила эксперимент с теми же количествами урана и тяжелой воды, но теперь воду не замораживали, а поместили в нее тонкую проволочную решетку из сплавов, к которой подвесили кубики урана. Опыт проводили при комнатной температуре. В следующем эксперименте задействовали более 560 кг урана и почти 600 кг тяжелой воды - результаты получились еще более многообещающими. Стало ясно, что решетчатые структуры превосходят по эффективности любые другие, созданные до этого в Берлине и Лейпциге.
Дибнер стал думать над конструкцией еще более крупного реактора, но теперь его интересы противоречили планам Гейзенберга, у которого было собственное мнение, как должны идти эксперименты. Гейзенберг продолжал настаивать на опытах с послойной структурой, несмотря на очевидные доказательства того, что структура решетчатая дает лучшие результаты. Причина раскола крылась в принципиально разном видении философии эксперимента у двух исследовательских групп. Гейзенберг стремился понять физику процесса, он видел в реакторе в первую очередь подопытную машину, с помощью которой можно определить значения фундаментальных констант ядерной физики. Позже Гейзенберг признался Гартеку, что он предпочитал послойную конфигурацию, так как с теоретической точки зрения она была гораздо проще.
Дибнера не так волновали теория: он хотел как можно быстрее сконструировать рабочий реактор. Несмотря на то что последующие теоретические исследования подтверждали превосходство решетчатой конфигурации, предложенной Дибнером, Гейзенберг стоял на своем. Возможно, имела место личная гордость, но факты свидетельствовали, что ядерный проект перестал быть для Гейзенберга делом первостепенной важности.
Опасение было другое: до сих пор Гейзенберг не считал нужным применять кадмиевые регулирующие стержней - подобные тем, что использовались в чикагском урановографитовом реакторе. Правда, Гейзенберг полагал, что в рабочем реакторе такие стержни все-таки понадобятся. На самом деле, без регулирующих стержней экспериментальный ядерный реактор, достигнув критической точки, мог вызвать настоящую катастрофу.
Богатый опыт работы с микропленкой
"О, я думаю, это так", - ответил Оппенгеймер на вопрос Паша о том, есть ли люди, заинтересованные в работах радиационной лаборатории. "Но, - продолжал он, - но я не располагаю информацией из первых рук. Я думаю, тот человек - имени его я не знаю - действительно работает с советским консулом; и этот человек косвенно - через посредников, занятых в нашем проекте, дал понять, что он в состоянии без опасности утечки, без скандала или чего-то в этом роде передавать информацию, полученную от участников проекта".
Оппенгеймер честно признался, что он "положительно относится" к идее обмена с русскими (как с союзниками США в борьбе с фашистской Германией) информацией о работе американцев над атомной бомбой, но он не хотел бы, чтобы такая информация попадала в СССР "из-под полы".
Паш был весь во внимании.
"Не могли бы вы подробнее рассказать мне, какими именно данными вы располагаете? - спросил Паш. - Вы, разумеется, понимаете, что это меня интересует не менее - ну, или почти так же - чем вас интересует весь проект?"
"Могу сказать, - ответил Оппенгеймер, - что предложения о сотрудничестве всегда поступали не мне, а коллегам; такие предложения их беспокоили, и коллеги обсуждали их со мной". Он продолжал: "Чтобы назвать… имена, мне пришлось бы подозревать людей, чье отношение к делу ограничилось только непониманием сделанного предложения, но не готовностью к сотрудничеству".
В том разговоре Оппенгеймер невзначай, не называя имени, упомянул предложение, сделанное Шевалье нескольким физикам. Оппенгеймер сказал, что двое из этих физиков работали с ним в Лос-Аламосе, еще один пока оставался в радиационной лаборатории, но был готов покинуть Беркли и отправиться в комплекс Ок-Ридж в Теннеси. Позже Оппенгеймер признавался, что это была просто небылица, выдуманная для того, чтобы пустить Паша по ложному следу.
Оппенгеймер уже назвал имя Элтентона, который, по его словам, должен был наладить контакт с кем-то из советского консульства, с "человеком, имевшим богатый опыт работы с микропленкой или Бог весть с чем еще". Но Оппенгеймер не хотел называть имени Шевалье, так как был уверен: тот сыграл роль ни о чем не осведомленного посредника. Паш настаивал, чтобы Оппенгеймер назвал имя друга, но Роберт ответил: "Я думаю, это будет ошибкой. То есть, я считаю, что уже рассказал вам, откуда шла инициатива такого незаконного сотрудничества, а все остальное произошло практически случайно… Связной, действовавший между Элтентоном и участниками проекта, считал, что сдавать информацию неправильно, и просто сообщил о таком предложении. Я не думаю, что он был за разглашение тайны. Я даже уверен, что он был против".
Паш продолжал давить, но Оппенгеймер сказал только, что посредник учился на факультете в Беркли, а имя его назвать отказался. "Нельзя ли узнать имя этого человека на факультете? - уговаривал Паш Оппенгеймера. - Не для того, чтобы наказать его, а чтобы узнать, как действовал Элтентон". Оппенгеймер не сдавался и постарался приуменьшить важность того случая. Разумеется, информация, критически важная для союзников США, при любом раскладе должна была передаваться по легальным каналам. Тот факт, что такой передачи не происходило и поэтому данные пытались заполучить тайно, был, конечно же, предательством по форме, но не по духу.
Все это выглядело сентиментальностью, характерной для многих "левацких" друзей и коллег Оппенгеймера. Но никто не предполагал, что подобную сентиментальность может проявить глава Лос-Аламосской лаборатории, ведущий разработчик одной из самых секретных американских военных программ. Вдобавок Оппенгеймер начал плести паутину лжи, допуская распространенную ошибку: он самонадеянно верил, что вранье не раскроется. Его еще не уличили во лжи, но (и он этого не знал) уже записали на пленку.
Встреча закончилась так же, как и начиналась - полюбовно. Паш приказал составить стенограмму их беседы и отослать ее Гровсу вместе с сопроводительной запиской. Никаких действий с его стороны так и не последовало.