Директор института хлопководства во Флориде, профессор Харланд, по воспоминаниям академика ВАСХНИЛ Н. А. Майсуряна, по приезде в СССР рассказывал, что после посещения Вавиловым их института сотрудникам пришлось дать трехдневный отдых.
Настоящую свою работу Николай Иванович начинал после конца рабочего дня. Прошедшие часы его не утомляли, и, полный энергии, он усаживался в кресло, склоняясь над рукописью, книгой или картой. Пустел институт, уходили посетители, а он, увлеченный работой, сидел допоздна, когда всецело можно обратиться к науке и перестать чувствовать себя директором и руководителем двух крупнейших научных институтов – Всесоюзного института растениеводства, Института генетики АН СССР, президентом ВАСХНИЛ.
Он был неукротим, не умел отдыхать или "ничего не делать". Ехал ли он поездом, плыл ли на пароходе, летел ли на самолете, он всегда, едва заняв свое место, доставал книги, бумаги и начинал работу, не обращая никакого внимания на окружающих. Кратким отдыхом была для него беседа со спутником.
Характерно, что сам Николай Иванович никогда не жаловался на утомление или усталость, хотя никогда не пользовался отпуском. Темпы его жизни и особенно темпы его научной работы в состоянии были выдержать только те, кто был подлинно предан науке.
Известный русский физиолог Иван Петрович Павлов (1849–1936) любил и уважал труд. И не случайно, что первый вопрос новому сотруднику, желавшему попасть в его лабораторию, выяснял работоспособность человека, его желание работать: "Сколько времени можете работать? Что может отвлечь? Семья? Жилищные трудности?" Главное для него – дело. И делу науки он посвятил всего себя без остатка. Так старался подходить Иван Петрович и к другим.
Настоящий ученый просто не мыслит себя без труда. Великий математик Христиан Гюйгенс, по запискам его современников, в свободное время занимался не математикой, а физикой. То, что для других было утомительным занятием, для него было развлечением, так как без работы полезного занятия он для себя не знал.
Леонард Эйлер обладал удивительной работоспособностью и колоссальной памятью на числа – помнил шесть первых степеней всех чисел до ста. Однажды за трое суток Эйлер произвел столько вычислений, что другим академикам пришлось бы трудиться несколько месяцев! Правда, от нечеловеческого напряжения на четвертые сутки Эйлер ослеп на один глаз, а к шестидесяти годам совсем утратил зрение. И еще целых пятнадцать лет, погруженный в вечный мрак, он диктовал свои математические выкладки сыну Ивану, академикам Николаю Ивановичу Фуссу (1735–1825), Степану Яковлевичу Румовскому (1734–1812), Михаилу Евсеевичу Головину (1756–1790).
До чего был талантлив один из родоначальников ядерной физики, датский ученый, Лауреат Нобелевской премии Нильс Бор, тем не менее он очень придирчиво, скрупулезно относился к каждой фразе. Исследователь стремился, "чтобы каждая фраза звучала именно так, как того желал Бор, – все это характерно для него", – писала Рут Мур о Нильсе Боре. Ни одна его статья не увидела света без такой же упорной работы. Он очень хотел, чтобы каждое его слово было точным – как для сегодняшнего дня, так и для будущего. И это было уже не только трудолюбием, но и большой культурой в работе.
Вступающим в науку необходимо запомнить, что труд ученого требует максимального напряжения и сосредоточения всех умственных и физических сил, постоянной и упорной работы над собою. Труд ученого не легче труда сталевара или шахтера. Он также необходим для общества, как труд хлебороба или рабочего. Поэтому ученому нужно непрерывно, систематически трудиться над совершенствованием методов своей работы.
Однако одного трудолюбия мало. Необходимо быть любознательным. "Без любознательности, – писал Л. Ландау, – нормальное развитие человека, по-моему, немыслимо. Отсутствие этого драгоценного качества зримо при всяком столкновении с куцым интеллектом, со скучным старичком любого возраста". Не утратить великий дар детства – способность удивляться – очень долго – это тоже великое благо человека. К сожалению, не каждый им располагает. Тем более мы должны развивать эти качества уже со школьной скамьи.
Любознательность всегда граничит с увлеченностью. Ученый это и увлеченный человек, беспредельно преданный науке, энтузиаст своего дела. В связи с этим он всегда и везде поглощен своей работой, влюблен в нее. Трудно сказать, что, работая увлеченно, он отдыхает и что отдыхая – работает. Он всегда на боевом посту науки, если его что-то сильно не отвлекает.
Подтверждением этого является один из примеров жизни и деятельности И. В. Курчатова. По воспоминаниям Абрама Федоровича Иоффе (1880–1960), "Игорь Васильевич был беспредельно предан науке и жил ею. Почти систематически приходилось в полночь удалять его из лаборатории. Каждому молодому физику представлялась заманчивой посылка его в лучшие заграничные лаборатории, где можно познакомиться с новыми людьми, новыми методами научной работы. Двадцать научных сотрудников физико-технического института удалось направить за границу на сроки от полугода до двух лет. В течении нескольких лет такая возможность была и у Игоря Васильевича. Но он все откладывал ее осуществление: каждый раз, когда надо было выезжать, у него шел интересный эксперимент, который он предпочитал поездке".
В этом эпизоде очень хорошо показана одна из характерных черт современного ученого – увлеченность. Ведь именно увлеченный человек, как правило, делает одно и то же: или доказывает теоремы, или пишет картины, или сочиняет музыку и т. д. И трудно тогда сказать, что это – работоспособность или увлеченность? Пожалуй, и одно, и другое. Эти понятия в таком случае всегда взаимосвязаны. Увлеченный в чем-то ученый никогда не замечает бега циферблатной стрелки. И именно в этот период, когда он больше всего сосредоточен, больше всего увлечен, лучше всего проявляются его качества как ученого и как человека. Неувлеченным ученый быть не может.
Увлеченность научным творчеством никогда не знает преград. Когда летом 1896 года Мария Склодовская-Кюри (1867–1934) сдала экзамен, который давал ей право преподавания в высшей школе, необходимо было выбрать тему докторской диссертации.
Как раз в это время Антуан Анри Беккерель (1852–1908) открыл загадочные лучи урана, которые, однако, были еще не исследованы. Это и стало предметом работы Марии и ее мужа Пьера Кюри (1859–1906).
Не имея средств, супруги после долгих стараний наконец нашли лабораторию для своих опытов. Это был пустующий сарай на территории школы, в которой преподавал Пьер. Пол был земляной. Стеклянная крыша повреждена. Для отопления служила железная печь с проржавевшей трубой. Вентиляции не было. Зимой помещение едва прогревалось. Летом под стеклянной крышей было невыносимо жарко. Через щель в крыше на рабочие столы капала вода от дождя и снега.
Оба физика производили все работы собственноручно при помощи немыслимо примитивных средств.
Позднее, в 1903 г., когда Мария и Пьер Кюри были отмечены Нобелевской премией по физике за открытие радиоактивности, сарай стал местом паломничества как журналистов, так и ученых. Вильгельм Фридрих Оствальд (1853–1932), который через несколько лет после открытия радия осматривал эту "лабораторию", писал в автобиографии: "Это было нечто среднее между конюшней и подвалом для картофеля, и если бы я не увидел рабочих столов с химическими приборами, то подумал бы, что надо мной просто подшутили".
Но оказывается, что и этих качеств недостаточно. Необходимо любить избранную профессию и тогда работа превращается в нечто возвышенное и благородное. Вот почему для великих ученых исследование "белых пятен" природы и общественного развития является не простой работой, а настоящим наслаждением, чему они отдают весь жар души своей. Пожалуй тяжело найти такую область физики, которая не интересовала бы Льва Давыдовича Ландау, известного физика-теоретика. Однажды академику был задан вопрос: помогала ли разносторонность в его работе? На это Лев Давыдович ответил: "Нет, я не разносторонний, я, наоборот, узкий, – я просто физик-теоретик. По-настоящему меня интересуют только пока еще неизвестные явления природы. И все. Исследование их я не назвал бы работой. Это высокое наслаждение, удовольствие, огромная радость. Ни с чем не сравнимая".
Нужно очень любить науку, быть ей безгранично преданным, слиться с нею во единое целое, чтобы наука с ее радостями и неудачами (а второго бывает намного больше, чем первого) приносила исследователю огромную радость, высокое наслаждение, полностью захватывала своей неизвестностью и беспредельной перспективою. И чем раньше произойдет такое свидание молодого ученого с наукой, тем лучше для науки и будущего ученого. Блестящим примером может послужить не одна творческая биография великих ученых.
Уже в студенческие годы Игорь Васильевич Курчатов проявил большой интерес к познанию неизвестного. Лекции оканчивались в первой половине дня и, наскоро пообедав в бесплатной студенческой столовой супом из "шрапнели" с хамсой, Игорь Курчатов и Костя Синельников мчались в физическую лабораторию, которая находилась в двух километрах от центра. Там продолжалась их учеба, но уже практическая – подготовка лекционных демонстраций, изготовление приборов для практикума, первые попытки ставить опыты. Засиживались в лаборатории поздно – до одиннадцати-двенадцати часов ночи, а затем в холодных комнатах при свете коптилок продолжали теоретическую учебу – расшифровку торопливых записей лекций, пока они были свежи в памяти. И так изо дня в день. Никто их не упрашивал и никто их не заставлял так поступать и делать. Дело в том, что в такой деятельности, в полной отдаче сил, знаний, энергии любимому делу они видели смысл своей жизни. И эта любовь к познанию истины не покидала их никогда. И эту любовь к науке они, как эстафету, передавали своим ученикам.
Настоящий ученый всегда подвержен одной великой страсти – творчеству. Чем бы он, в силу обстоятельств, не занимался, он неизбежно приходит к тому, в чем наиболее сильно и ярко проявляется его натура, запас его творческой и нравственной энергии.
Готфрид Вильгельм Лейбниц (1646–1716) готовил себя в юристы, но неизбежно пришел к математике, к открытию дифференциального и интегрального исчислений. Великий астроном Иоганн Кеплер (1571–1630), чтобы не умереть от голода, занимался астрологией, хотя и не верил в нее. Когда ему ставили это в вину, называли шарлатаном, он с улыбкой отвечал: "Астрология – дочь астрономии; разве не естественно, чтобы дочь кормила мать, которая без того умирала бы с голоду". Отец буквенной алгебры Франсуа Виет (1540–1603) был адвокатом. Известный математик, механик и физик Симеон Дени Пуассон (1781–1840) готовился в цирюльники. Из Жан Лерона Даламбера (1717–1783) хотели принудительно сделать врача. В конце концов он забросил доходное дело – медицину и, по словам Кондерсе, "предался математике и бедности". Офицер Рене Декарт (1596–1650) ввел в математику понятие переменной величины и прямоугольную систему координат, чем открыл необыкновенный простор для бурного развития науки. Альберт Эйнштейн долгое время работал в патентном бюро. Лобачевский готовил себя для медицинского факультета.
Любовь к любимому делу всегда преображает человека, делает его возвышенным и в то же время простым, обычным человеком. В этом не раз приходилось убеждаться, разговаривая с крупными учеными республики. Однажды в командировке в Дубну случай свел меня с членом-корреспондентом АН БССР Владимиром Геннадиевичем Спринджуком. Разговор сначало зашел о проблемах деятельности советов молодых ученых и специалистов (Владимир Геннадиевич возглавлял Совет молодых ученых и специалистов ЦК ЛКСМБ). Незаметно темой обсуждения стали проблемы общественных и естественных наук. Владимир Геннадиевич увлеченно, с азартом, с искоркой в глазах заговорил о теоремах. И настолько преобразился, что усталости как и не бывало. И я подумал, что так и должно быть, ведь любимое дело – это уже внутренняя потребность человека и никакая сила не остановит ученого думать о нем в любых условиях: в дождливую и солнечную погоду, в тиши кабинета, в переполненной электричке, в командировке, на прогулке и т. д. И каждый будет занят своим: один – шлифовкой фразы, другой – теоремой, третий – постановкой эксперимента и т. д.
Известно, что в 1927 г. в печати появилась небольшая, но теоретически очень важная работа Николая Ивановича Вавилова "Географические закономерности в распределении генов культурных растений", написанная агрономом на пароходе, при возвращении из поездки в Эфиопию! В ней великий исследователь впервые в биологической науке дал научное обоснование распределению форм культурных растений по земному шару.
Лучшая теорема докторской диссертации академика Александра Даниловича Александрова была доказана, когда он находился в альпинистском лагере. Академик Юрий Владимирович Линник (1915–1972) сделал очень важную работу в период лечения в госпитале. Лауреат Ленинской и Государственной премий, член-корреспондент АН СССР Алексей Васильевич Погорелов обдумывал свои лучшие научные труды, когда шел пешком на работу в институт и обратно домой. Каждый день – по 15 километров.
В период жизни А. Эйнштейна в Берлине сознание его всецело было поглащено проблемами относительности ускоренных движений, тяготения, зависимости геометрических свойств пространства от происходящих в пространстве событий. Об этом он думал всегда. Филипп Франк (1884–1966) вспоминает, как однажды, приехав в Берлин, условился с Эйнштейном вместе посетить астрономическую абсерваторию в Потсдаме. Встречу в определенное время назначили на одном из мостов, Франк, у которого было много дел, беспокоился, что не сможет вовремя прийти. "Ничего, я подожду на мосту", – сказал Эйнштейн. – "Но ведь это отнимает ваше время". – "Нисколько. Свою работу я могу делать где угодно. Разве я меньше способен обдумать свои проблемы на мосту, чем дома?".
Его мысли, вспоминал Франк, были подобны потоку. Любой отвлекающий разговор походил на небольшой камень в могучей реке, неспособный повлиять на ее течение.
Эти примеры еще раз убедительно говорят о том, что только внутренняя потребность все время заниматься любимым делом делает научного сотрудника настоящим ученым. Ведь можно быть научным сотрудником, иметь ученую степень кандидата или даже доктора наук, выполнять заданную работу и в то же время все же не быть ученым. Ученый, по мнению академика А. Д. Александрова, это прежде всего внутреннее содержание человека. Он настолько увлечен, занят исследованием своей проблемы, что вне ее себя даже не мыслит и поэтому все свои знания, опыт, энтузиазм, всего себя без остатка отдает служению науки.
Для того, чтобы получить важный результат в исследовании, сделать что-то новое, необходимы не только напряженный, кропотливый труд, но и большая самокритичность итогов своей работы, которой посвящено несколько лет, десятилетий творческого вдохновения, а иногда и огорчений. Пожалуй, нет ничего труднее, чем сторого и беспристрастно проверять верность, истинность своих гипотез, обобщений опытов, теорем. В этом, наверное, трагедия и величие исследователя.
Настоящий ученый очень скрупулезно, тщательно относится к результатам своих исследований, дорожит своей репутацией, званием ученого. Родоночальник микробиологии, француз Луи Пастер (1822–1895) писал: "Думать, что открыл важный факт, томиться лихорадочной жаждой возвестить о нем и сдерживать себя днями, неделями, годами, бороться с самим собой, стараться разрушить собственные опыты и не объявлять о своем открытии, пока не исчерпал всех противоположных гипотез, – да, это тяжелая задача".
Известен следующий пример из жизни Николая Ивановича Вавилова. Как-то он возвратился в Ленинград из одной длительной и далекой экспедиции и готовился к выступлению в большом конференц-зале Академии наук с подробным научным отчетом.
В день заседания зал был переполнен до отказа. Доклад стенографировался. На следующий день журналист С. М Шпицер получил стенограмму (которую готовил для публикации в одном научно-популярном журнале) и внес от себя в текст некоторые добавления, усиливающие интерес к отдельным этапам экспедиции. И когда Николай Иванович начал смотреть готовую статью, то стал безжалостно вычеркивать эти добавления, приговаривая: "Это преувеличение, это чересчур, надо поскромнее, пересолили, нельзя так, это реклама". Материал появился в интерпретации Н. И. Вавилова.
Ученый должен быть всегда и везде критичным к себе и другим, критичным к результатам своей научной работы. Ведь не случайно порой на проверку правильности поставленного эксперимента, доказанной теоремы уходит больше времени, чем на саму теорему или эксперимент. Американский ученый Роберт Эндрус Милликен (1868–1953) первым в мире измерил заряд электрона. Однако во всей этой работе ученого измерение заряда заняло наименьшую часть времени, а больше всего – на проверку результатов.
Ученого всегда должна преследовать мысль: а нет ли ошибки? Имеются ли уязвимые места? Если есть, то почему и как их объяснить?
Ученый должен выдвинуть гипотезу, когда будет достаточно накоплено и проверено фактов. Не случайно И. Ньютон, открыв закон тяготения, отказался объяснять его причину: "Гипотез не строю". Он считал, что материала для этого пока недостаточно.
Этому правилу следовал и академик Сергей Иванович Вавилов (1891–1951), брат Н. И. Вавилова. Известно, что он был крайне осторожен при определении достоверности результатов, полученных аспирантами и сотрудниками. Сергей Иванович, как правило, настаивал на проведении ряда контрольных опытов, измерении одних и тех же величин различными методами, различными путями, и только после такой перекрестной проверки результатов он признавал их правильность.
Иногда С. И. Вавилов не довольствовался одним описанием проведенного сотрудником опыта. Тогда он сам садился за прибор и проверял полученные результаты, а в ответственных случаях проводил целые серии измерений.
Луи де Броль также с недоверием относился к поспешным выводам. В предисловии к книге "Свет и материя" говориться: "Крушение, которое в течении каких-то десятилетий потерпели прочно обоснованные принципы и, казалось, не менее основательные выводы, показывает нам, насколько осторожным надо быть при попытке построить общие философские заключения, опираясь на прогресс науки. Тот, кто замечает, что сумма нашего незнания намного превышает сумму нашего знания, едва ли чувствует себя склонным делать слишком поспешные выводы".
Однако в жизни часто случается обратное, так как не каждый ученый может определить это соотношение, разобраться в творческом процессе своего коллеги-ученого. Не "повезло" Рентгену, которого некоторые исследователи упрекали за небольшое количество работ (список его публикаций содержит не более 60 статей, т. е. в среднем одна работа в год). И как обратный пример приводятся сведения о том, что Уильям Томсон (1824–1907) напечатал свыше 600 исследовательских публикаций, Леонард Эйлер – более 800, Макс Планк опубликовал около 250 научных работ, Вильгельм Оствальд написал свыше 1000 печатных трудов и т. д.
В связи с этим известный ученый Лауэ считал выдвинутые против Рентгена мотивы ложными. По его мнению, впечатление от того открытия, которое сделал Рентген, когда ему было 50 лет, было таким сильным, что он никогда не мог от него освободиться. И это повлияло на дальнейший творческий процесс. Кроме того, указывает Лауэ, Рентген, как и другие исследователи, испытал слишком много неприятностей из-за разных дурных качеств людей.