* * *
Во время этого путешествия Махно вплотную столкнулся с практикой советской власти в Поволжье, которая вызывала у него немало возражений. Тем не менее, в тот период он призывал своих единомышленников вступать в Красную армию, сочувствовал большевикам, всерьез воспринимая их утверждения о том, что революционное государство – лишь переход к безгосударственному обществу, коммунизму. Необходимо только скорректировать политику большевиков, считал он: "Нужно только, чтобы революционные власти поумнели и отказались от многого в своих действиях; иначе ведь население пойдет против революции ..."
Прежде всего, Махно недоволен тем, что большевики игнорируют интересы крестьянства. Недовольство революцией, идущей из города, все более усиливается: "Без тесного сотрудничества с крестьянством властолюбивому городу и заражающемуся поневоле его властолюбием пролетариату самому не построить новой свободной общественной жизни".
Особенно резко, по мнению Махно, властолюбие города усилила теория диктатуры пролетариата. Махно выступает против тех, кто поддержал эту диктатуру: "Видимо, эти безответственные крикуны... и не думали о том, что созданием этой диктатуры они разбивали единство своего классового трудового организма на пользу не революции, а врагам ее". Крикуны – это большевики. Но в это время они не кричали, а действовали.
* * *
13 мая 1918 г. был принят декрет "О чрезвычайных полномочиях народного комиссара по продовольствию", известный как Декрет о продовольственной диктатуре. Формально он конкретизировал принятое еще Временным правительством решение о введении продовольственной монополии, но преследовал и внеэкономическую цель: "Только в том случае, если мы сможем расколоть деревню на два непримиримых враждебных лагеря, если мы сможем разжечь там ту же гражданскую войну, которая шла не так давно в городах... только в том случае мы сможем сказать, что мы и по отношению к деревне сделаем то, что смогли сделать для городов", – утверждал Я. Свердлов. Партия гражданской войны должна была разделять, чтобы властвовать. Теперь продовольствие отчуждалось у крестьян насильственно по символической цене. Создавались продотряды – голодные рабочие должны были сами идти войной на деревню, разжигая там огонь классовой борьбы. Опорой "пролетариата" (в действительности – городских деклассированных слоев) становился "брат по классу" – бедняк, который не смог создать крепкое хозяйство даже после получения земли. Впоследствии, объединившись в июне 1918 г. в комбеды, бедняки станут новыми эксплуататорами деревни – они будут получать половину отобранного у крестьян хлеба.
Попытки советов Саратовской, Самарской, Симбирской, Астраханской, Вятской, Тамбовской, Казанской губерний сопротивляться продовольственной диктатуре были пресечены. Усилились чистки советов, начались их разгоны. 27 мая был принят декрет ВЦИК СНК, ставший шагом к ликвидации власти советов на местах. Местные продорганы подчинялись наркомату продовольствия. Затем и другие органы советов были подчинены наркоматам. Общество теряло легальные пути сопротивления действиям правительства. Широкомасштабная гражданская война становилась неизбежной.
Революция осуществляет коренное преобразование социальной структуры страны, которое раскалывает общество на сторонников и противников каждого нового этапа перемен. Иногда это ведет к вооруженным столкновениям. Но от лидеров социально-политических сил зависит, удастся ли предотвратить перерастание этих столкновений в широкомасштабную гражданскую войну. Если революция приводит к такой гражданской войне, и страна распадается на враждующие лагеря, то осуществление конструктивных задач революции становится практически невозможно, и она становится чисто разрушительной силой.
Российская революция с самого начала несла в себе угрозу гражданской войны, потому что революционный процесс развивался в условиях мировой войны, военизировавшей все общество. Но, как мы видели, влиятельные политики выступали за компромисс между различными социальными группами, за предотвращение насилия. Однако эти усилия не увенчались успехом. Большевистская диктатура расколола общество и обострила социальные противоречия.
Победив в скоротечной гражданской войне ноября 1917 г. – февраля 1918 г., состоявшей из разрозненных локальных столкновений, большевики не опасались гражданской войны. Они надеялись разгромить в прямом столкновении своих "классовых врагов". Они ущемляли интересы все более широких слоев населения. Это помогало оппозиционным партиям и вести агитацию против большевиков, готовить восстание против них.
После заключения Брестского мира основная тяжесть продовольственной диктатуры должна была лечь на крестьян Поволжья, Северного Кавказа и Сибири. Получив землю, они теряли ее плоды. Между тем через Сибирь эвакуировались во Францию корпус бывших военнопленных чехословаков, руководители которых были близки по взглядам к социал-демократам. В конце мая местные большевистские власти попытались разоружить некоторые чешские части. В ответ они восстали. К чехословакам присоединились боевые дружины эсеров, мобилизовавшие в повстанческую армию тысячи крестьян. Часть Поволжья, Сибирь и Урал перешли под власть "Комитета членов Учредительного собрания" (Комуч) и других антибольшевистских правительств.
Над большевистской властью нависла угроза гибели. Ленин заявил, что Советская республика должна превратиться в "единый военный лагерь". Все предприятия переводились на военное положение. Большевистские руководители требовали беспрекословного подчинения и угрожали несогласным немедленным расстрелом. Рыночные отношения купли-продажи, свободного товарообмена заменялись распределением продуктов с помощью государственных органов. Большевики воспользовались войной, чтобы ускорить создание идеального общества, в котором все сферы жизни управляются единым руководством.
Срочно формировалась новая армия. Старая армия разошлась по домам. Отряды Красной гвардии и интернациональные части, состоявшие из военнопленных-коммунистов, нужны были не только на фронте, но и в тылу для защиты диктатуры. Спешно мобилизованные новые части были нестойки. В них спешно укреплялась дисциплина – где-то с помощью расстрелов, а где-то – убеждения, веры в необходимость разгрома "буржуев" ради "светлого будущего". Отступавшие с Украины отряды разоружались, некоторые их командиры были расстреляны. Под эту чистку чуть не попал и сам Махно, но он вовремя предъявлял мандат председателя Комитета защиты революции. Бумага производила впечатление, и Махно ехал дальше. Из Саратова ему пришлось бежать в Астрахань, чтобы не попасть в ЧК – знакомые анархисты устроили перестрелку. Поработав в агитотделе Астраханского совета, Махно снова сел на пароход.
Его интересовала Москва – центр Советской земли, "бумажной революции", откуда исходили декреты, приезжали комиссары, переворачивающие с ног на голову значение слов "власть советов". Москва встретила Махно бесконечными митингами, спорами обиженных анархистов и левых эсеров (до их вооруженного выступления против большевиков оставались считанные недели), лекциями анархистских теоретиков на отвлеченные темы (особенно Махно понравился А. Боровой), множеством бумаг, необходимых даже для того, чтобы где-то остановиться на ночлег. Поняв, что москвичей испортил квартирный вопрос, Махно тоже включился в борьбу за комнатку, авантюрно размахивая своим мандатом. Поскольку мандат был заграничным (украинским), вопрос о выделении места под солнцем товарищу Махно увяз в канцеляриях на самом высоком уровне, и чтобы разобраться в нем, Махно одним прекрасным июньским днем направился в Кремль. Выстрелы террористов еще не гремели, и Махно почти беспрепятственно попал в цитадель большевизма. В своих мемуарах он смеется над слухами, "что к этим в своем роде земным богам добраться недоступно". Пройдет несколько месяцев – так и будет.
В Кремле сновало множество ходоков с различными болями и нуждами – большевистская власть, начавшая с передачи власти на места, теперь все замыкала на центр. Ленину приходилось решать вопросы о выделении гвоздей Н-скому уезду и заготовке дров в М-ске. Несколько человек в Кремле пропускали "через себя" тысячи людей. Ленин беседовал с ними, и десятилетия спустя тогдашние ходоки вспоминали, с каким интересом он вникал в их проблемы. Ленина интересовали не гвозди, а люди – источник стратегической информации о том, чем дышит Россия (в широком смысле слова – ведь Украину называли Югом России), какие лозунги увлекают ее (то, что не очень волновало белых генералов). Махно был одним из таких ходоков. Его тоже интересовала не квартира – о ней в разговоре как-то забыли. Это была встреча на высшем уровне – революционная власть встречалась с одним из представителей революционного народа.
По описанию Махно, беседа со Свердловым началась с обсуждения поражения советской власти на Украине. Свердлов видел причину в контрреволюционности украинских крестьян, Махно – в оторванности Красной гвардии от крестьянства. "Эшелонная война" красных, при которой они быстро продвигаются, чревата отсутствием связи с местным населением. Поэтому и откатывались красные также быстро, как и наступали. Махно пытается убедить Свердлова в том, что причины холодного отношения населения к большевикам следует искать не в недостатках крестьян, а в самой большевистской политике.
В то же время оппоненты сходятся в принципиальных вопросах, не замечая, что под одними и теми же формулировками они могут понимать совершенно различные вещи: "Да какой же вы анархист-коммунист, товарищ, когда вы признаете организацию трудовых масс и руководство ими в борьбе с властью капитала?! Для меня это совсем непонятно! – воскликнул Свердлов, товарищески улыбаясь – Анархизм, – сказал я ему, – идеал слишком реальный, чтобы не понимать современности и тех событий, в которых так или иначе участие его носителей заметно, чтобы не учесть того, куда ему нужно направить свои действия и с помощью каких средств". Свою мысль Махно подкрепляет опытом анархистского движения на Украине, где "Черная гвардия" показала себя более организованной, чем "Красная".
Собеседник показался Свердлову любопытным, и он провел его к Ленину. В разговоре со Свердловым и Лениным Махно излагает им от имени крестьянства свое видение принципов советской власти: "Власть советов на местах – это по-крестьянски значит, что вся власть и во всем должна отождествляться непосредственно с сознанием и волей самих трудящихся, часто сельские, волостные и районные советы есть не более, не менее, как единицы революционного группирования и хозяйственного самоуправления на пути жизни и борьбы трудящихся с буржуазией..."
Ленин не без основания заметил, что такой взгляд на вещи анархичен. Завязалась дискуссия об анархизме. Ленин, по утверждению Махно, высказывался об анархизме снисходительно и даже считал, что его распространение среди крестьян "было бы отрадно, так как это ускорило бы победу коммунизма над капитализмом и его властью". Анархизм в деревне наносной, его можно легко изжить. Но в принципе анархизм ведет к раздроблению революционных сил. Цели ведь у нас одни, но анархисты менее организованы и совсем утопичны. "Большинство анархистов думают и пишут о будущем, не понимая настоящего: это и разделяет нас, коммунистов, с ними... в настоящем они беспочвенны, жалки, исключительно потому, что они в силу своей бессознательной фанатичности реально не имеют с этим будущим связи". Сказано стилем Махно, но мысль вполне ленинская.
Это высказывание серьезно задело Махно, он парировал: "Ваших большевиков в деревнях совсем почти нет, или, если есть, то их влияние там совсем ничтожно. Ведь почти все сельскохозяйственные коммуны на селе были созданы по инициативе анархо-коммунистов".
Описание этого диалога в мемуарах Махно достаточно правдоподобно. Будущий непримиримый враг большевизма уважительно отзывается о Ленине, он самокритичен и словно смотрит на беседу со стороны: "Но скверный, если можно так выразиться, характер мой, при всем моем уважении к Ленину, которое я питал к нему при данном разговоре, не позволил мне интересоваться дальнейшим разговором с ним", – пишет Махно о своем настроении после обидных ленинских слов об анархизме.
Воспоминания Махно позволяют выделить фундаментальные расхождения между ним и вождями большевизма, равно как и понять, на чем основывался их непрочный союз. Оперируя одними и теми же понятиями – "коммунизм", "контрреволюция", "власть капитала", "массы", – они наполняли их совершенно различным содержанием. Отсюда и ощущение предательства, возникающее при их разрыве, и невозможность для Махно вступить в союз с "белыми". Все-таки с большевиками у него общие цели, хотя идут они к этим целям каким-то кривым путем диктатуры.
Партизанская война против немецких оккупантов
4 июля 1918 г. Махно с помощью большевиков вернулся в родные края. Несмотря на Брестский мир, большевики не собирались обеспечивать немцам легкую жизнь на Украине, переправляя туда боевиков, прежде всего анархистов и левых эсеров. Немцы платили большевикам той же монетой, поддерживая атамана Краснова. Крестьяне страдали от немецких экспроприаций, но боялись террора немцев, которые опирались на немецких колонистов. Вспышки крестьянских волнений жестоко подавлялись. И все же недовольство росло, особенно после того, как началось возвращение земель прежним хозяевам. Крестьяне были готовы поддержать вооруженную борьбу с немцами, но для этого нужно было создать долговечный и успешно действующий партизанский отряд.
К осени Махно удалось наконец сколотить группу бойцов и достать для них оружие. По утверждению Алексея Чубенко, оружие было закуплено на деньги, полученные от экспроприации банка. После этой акции Махно отказался от этого метода и от индивидуального террора вообще.
22 сентября отряд начал боевые операции и даже на короткое время ворвался в Гуляй-Поле, чтобы напомнить о себе его жителям. Впрочем, приближение оккупационных войск заставило махновцев ретироваться. Первый серьезный бой отряд Махно дал в селе Дибривки (Б. Михайловка) 30 сентября. Объединившись с небольшим отрядом Федора Щуся, партизанившим здесь ранее, Махно с группой в несколько десятков бойцов занял село. Здесь судьба приготовила ему испытание – возможно, главное в его жизни. Крестьяне дружелюбно встретили партизан, молодежь стала записываться в отряд. Но тут налетели австрийцы и легко выбили партизан из села. Жители были разочарованы партизанами, тем более, что каратели устроили экзекуцию. Получалось, что от партизан одни неприятности и никакой пользы. Пробившись в лес, Махно мог бы продолжить движение в любом направлении, но тогда его репутация в этих местах была бы подмочена. Да и бойцы его отряда были деморализованы, новички разбежались, а Щусь был намерен и дальше прятаться по лесам.
В селе было до батальона австрийцев, около сотни гетманцев и столько же немецких колонистов и других "помещичьих и кулацких сынков". Как с ними быть? Махно понял, что выход у него один – атаковать. Без победы продолжать партизанскую войну было нельзя. Опытный в партизанском деле Щусь протестовал против махновского безумия. Но Махно придумал военную хитрость. С небольшой группой он пробрался в самый центр села, где у австрийцев стояли пулеметы. По сигналу Махно партизаны начали в упор расстреливать противника из центра села, а Щусь ударил от околицы. Совершенно не понимая, что происходит, превосходящие силы врага бросились на утек, а Махно одержал первую свою победу.
Авторитет нового отряда в округе вырос, а сам Махно получил почетное прозвище "батько". Вскоре под его командование перешли отряды Петренко-Платонова (район Гришино) и Куриленко (район Бердянска).
Бой в Дибривках положил начало разрушительной "вендетте". Дело в том, что немцы стянули к этому селу значительные силы и провели в Дибривках показательную экзекуцию, которой партизаны не могли помешать. В карательной экспедиции участвовали жители окрестных хуторов. В ответ махновцы разорили эти хутора, убивали участников карательных действий в Дибривках. А. Чубенко вспоминал: "Скирды сена, соломы, дома горели так ярко, что на улицах было светло, как днем. Немцы, прекратив стрельбы, выбегали из домов. Но наши всех мужиков стреляли тут же". Сжигая кулацкие дворы, повстанцы, по словам Махно, говорили погорельцам: "Идите туда, куда пошли дибривские крестьяне и крестьянки со своими детьми..., которых ваши отцы, дети, мужья и сыновья частью избили, частью переизнасиловали, а хаты сожгли".
Идеологически корни махновского террора восходят к "эпохе Ровашоля", когда часть анархистов пыталась с помощью динамита разрушить государство. Но вслед за Кропоткиным, который "не отрицал террора, но требовал, чтобы его применяли лишь в исключительных случаях", Махно считал, что террором не следует злоупотреблять. Махновцы расстреливают тех, кто прямо нарушает их приказы или непосредственно сотрудничает с оккупантами.
При этом Махно подчеркивает антипомещичий и антикулацкий характер своих действий. Армия по возможности должна снабжаться за счет помещиков и кулаков: "Я попросил собравшееся население сказать открыто, где живут кулаки, имеющие овец, телят, чтобы у них можно было взять две-три овцы на суп бойцам".
В это время начинают практиковаться общественные суды на крестьянских сходах, которые должны решать судьбу обвиняемого. Но на протесты анархо-коммуниста А. Марченко против террора Махно отвечает: "Пусть он положит свою сентиментальность в карман". Пленных оккупантов махновцы, как правило, отпускали. Но гражданских немцев иногда расстреливали как "шпионов". В то же время после первой вспышки террора Махно отдал приказ не трогать тех немцев, которые не оказывают сопротивление, а когда командир Петренко разгромил мирный кулацкий хутор, Махно распорядился выплатить немцам компенсацию.