Глава 8. Души морские
Запали слова адмирала Путятина в писательскую ипостась Гончарова: есть де душа у корабля и командой она наполняется. Отсюда, бросая монету у острова-камня Готланд он уже твёрдо уверовал в спасение судна от стихий океанских. И на самом деле, более двадцати лет царский посланец, блистая красотой, посетил немало государств с дипломатической и прочими государственными миссиями. Случалось даже свершать вояжи с немалыми запасами золота. За столь длительный срок корабль и его команда стали единым целым. Ничто так не роднит, либо настраивает супротив, как тяготы неимоверные. А таковых морская стихия преподносит с лихвой изо дня в день и из похода в поход. Ломаются крепчайшие мачты и реи, рвутся паруса, разгибаются стальные крюка-гаки, трещат, а инда выламываются под ударами волн бортовые доски обшивки из чистопородных сосен и лиственницы… Не единожды смывало за борт братцев матросов. Нередко они же разбивались напрочь о дубовую палубу, падая с реи на высоте в сорок-пятьдесят метров. Но главная миссия в судьбе венценосного корабля была намечена на 1852 год: дипломатическая миссия в Страну Восходящего солнца-Японию. Был загружен более чем годичный провиант, запасной рангоут, мачты, корабельный лес… Завезли свой скарб офицеры. Матросы обходились "вечными сундуками" с именными лейблами из латуни и меди. Сундучки имели в днище крючья для штормового крепления к палубе кубрика. Почти сутки кран-балками доставляли с берега клетки с курами, скотские загоны с нещадно ревущей скотиной. В специальный отсек укладывали прессованные тюки корма для живности. Всё это кудахтало, мычало, визжали свиньи. По строжайшему авралу и под началом грузили порох для пушек, бомбы и ядра. Всё неукоснительно проверялось офицерами. Немало медикаментов доставили на борт матросы, подопечные врачей Арефьева и Вейриха. Бывалые моряки знают цену врачебным рукам в открытом океане. На кормовой надстройке стояли капитан-лейтенант И. С. Унковский, судовой священник архимандрит Аввакум (в миру Д. С. Частный). Старший офицер лейтенант И. И. Бутаков с рупором носился по грузовой палубе, время от времени подавая короткие команды строевым вахтенным офицерам. Следом за ним носился как бы общекорабельный пёс Аврелий. Хотя вся команда знала, что хозяин его Бутаков. Вне сомнений, что пребывание на "Палладе" тёзки древнего грека Марка Аврелия Вер Цезаря стало возможным с благословения адмирала Путятина. Не сказать, чтобы высшее лицо на фрегате питало нежные чувства к квазигреку, но негласно они взаимоуважали данный им статус. Аврелий выполнял роль швейцара, чинно восседая у входа в кают-компанию. О подачках снеди речи не случалось и пёс был своего рода экзотикой для корабельного общества. Он даже принимал пищу не иначе, как от вестового и восседал отдельно. Голосом Аврелий обладал исключительно "а-ля Бутаков". И, когда офицер давал команды, "философ" немедля дублировал сказанное на собачьем диалекте с интонацией хозяина. Такой дуэт вызывал гомерический хохот у всей команды. Даже у адмирала лицо расплывалось в блаженной улыбке. Сюда же следует добавить к авторитету Аврелия-Цезаря: крысы не конфузили своим мерзким видом никого из офицеров. Клыки у корабельного любимца были тигроподобные, да и весом он не прогадал: пуда на четыре потянет.
По судовому авральному расписанию каждый офицер и матрос выполняли строго опре делённую функцию при команде "Корабль к бою и походу приготовить!" Обтягивали такелаж по-штормовому. Крепили шлюпки и всё корабельное имущество. Столетиями отрабатывались эти команды и задачи: как по краткости, так и по содержанию. Одна из них "Прохождение узкостей": рейда, пролива, непосредственной близости от материка, либо острова. И надо же тому случиться, что почти в самом начале похода фрегат угораздило сесть на каменную мель – "банку", после чего "Палладе" пришлось изыскивать ближайший док для "рихтовки" медной обшивки днища. Таковым стал английский порт, обладатель нескольких доков Портсмут.
Ивану Александровичу вспомнилась морская полулегенда о "летучих голландцах" – кораблях с роковой Судьбой: такой корабль носила стихия годами. Снасти были в готовности, а то и обвисшие в полный штиль. Ужас навевало сопутствующее безмолвие и отсутствие команд. Домыслы один страшнее другого вздыбливали волосы очевидцев. С таких посудин ещё при постройке бегут крысы, а это верный признак предначертания гибели, крушения. Поэтому известие о гибели на соседнем паруснике матросов при постановке парусов он воспринял, аки знамение Господне.
Как видно, матросы по своему обыкновению, уходя в моря-океаны, набивали впрок свои желудки свежатинкой с грядок, сиречь зеленью. На "Палладе" тоже следовали этой не совсем гигиеничной привычке. И, это в глубокую осень! Случившееся привело в изумление клятвопреклонников Гиппократа по приходе в Портсмут. Причиной тому послужила открывшаяся на корабле холера. Позже коллегия пришла к выводу, что вероятнее был-таки прецедент инфекционного заболевания, но отнюдь не холеры. А скорее всего случилась вспышка дизентерии. Хотя для троих матросов летальный исход был обеспечен. При холере мировая практика отмечает таковое до половины заболевших. Трагедия всколыхнула весь фрегат. В России эта зараза бывала в истории не чаще "мора Господня" и совпадала с ранней осенью, в период подвоза южных фруктов. Райская жизнь корабельных эскулапов резко усложнилась. Если обыденно их обязанности сводились к пробе разносолов с камбуза и обзора санитарии матросского кубрика. Хотя случались в их практике травмы, не в диковину обморожения при работе с парусами на зимних авралах. А тут… Им теперь приходилось сопровождать "до ветру" едва не каждого посетителя гальюна на княвдигеде. А такой демарш под резную фигуру форштевня (носовая балка) над крутой волной был равноценен сидению в кабинке марсового на мачте высотой не менее купола цирка. Ко всему следовало строго блюсти состояние испражнения: насколько жидок кал страждущего матроса над ширью океана. Нижних чинов числилось в команде до полутысячи. Могли заболеть и офицеры… Даже если не спать, то врачи КАЖДОМУ могли уделить не более шести минут. Такое даже в кошмарном сне не приснится, а здесь наяву.
Секретарствуя при адмирале Путятине, автору приходилось если не дублировать, то ассистировать эскулапов Арефьева и Вейриха, дабы занести недуг в анналы корабельной истории. Случалось, что даже по очереди, как нуждающихся в анализе заболевания при его массовости. Вот вам одна из корабельных, хотя и не душевных, но не менее каверзных болезней.
Следующая, по симптомам даже комбинированная уже желудочно-душевная повальная болезнь. Ей подвержены практически все и хуже, ежели стационарно. Имя ей "морская болезнь" от банальной качки. Страдающих ею по окончании похода лучше вовсе списаться на берег. Ивану Александровичу повезло несказанно: он совсем не был подвержен сему недугу. Но комплексом других "фобий" был награждён с лихвой. Особенно в излишнем воображении случаев экстремальных. Хотя в его писательской ипостаси таковые качества скорее приносили пользу. Но чаще принято сие именовать фантазией, а то и безмерным душевным розмыслом самого Гончарова. Пожалуй, здесь мы не погрешим против истины. Несказанно повезло писателю с вестовым матросом Фаддеевым: ловок, силён, сообразителен. Почти полная безграмотность в его обиходе компенсировалась деревенской мудростью: "А мы костромские, барин, так ты особо не серчай!" Семён образцово знал разницу между услужливостью и исполнительностью. Переучивать его обращению "на вы" писатель счёл нецелесообразным и даже кощунственным. И никогда по этому поводу "не серчал", даже в случае оговора коллег. Порой Ивану Александровичу казалось, что его вестовой читает мысли своего подопечного. Он едва не в первый день знакомства усвоил нужные привычки и манеры Гончарова. Без проблем своим морским чутьём определил круг товарищей визави. А уж азы корабельной жизни, сотни мудрёных наименований Семён излагал подопечному барину походя и ненавязчиво. По – деревенски втолковывал в сравнении: "А во-о-на та слега на мачте, Ваш бродь, вроде как перекладина на погосте. Так по-корабельному сие-рея… А те три косынки есть паруса – стаксели. "Убрать стаксели", – означает засвежел ветерок на бакштаге. То бишь попутный. А вон, гля – ко какая рыбища красивая по волнам скачет! Так она касаткой прозывается, а то ещё и свиньёй морскою".
В самом начале похода в Японию, в коварнейшем проливе Зунд в Северном море фрегат содрогнулся от удара днищем о злополучную каменную Доггерскую банку, Паллада начала давать течь в трюм. Усиливающийся шторм грозил раздать шире образовавшиеся бреши между досок бортовой обшивки. Сыграли аврал по спасению судна. Пролив Зунд об эту пору был весьма коварен. Неимоверно узкий и довольно мелкий. Ко всему насыщен кораблями десятков стран даже в самое скверное время суток вахты "собачий час". Удар по днищу пришёлся по скользящей. Фрегат по стечению обстоятельств шёл без сопровождения лоцманом. Стаскивали корабль талями и верпом. А когда заглубили кормовой якорь(верп), то пустили вход брашпиль (корабельная лебёдка) и флотское "айда – пошёл, и р-раз!". Едва не с молитвой и со всеми предосторожностями, дабы не сдёрнуть обшивку, судно удалось вывести на чистую воду. Непогода буйствовала со всей яростью. На вечернем докладе у капитана-лейтенанта И. С. Унковского собрались старший офицер И. И. Бутаков, Лосев, Зарубин и другие начальники подразделений. Присутствовал судовой священник архимандрит Аввакум. Экстренное совещание вёл сам вице-адмирал Путятин. Выслушав доклады о тщательном осмотре судна у ватерлинии, адмирал принял решение прекратить дальний поход к мысу Доброй Надежды. Решено встать в английский док Портсмута для устранения предаварийного состояния, а особливо подмокания крюйт-камеры и пороха в ней. Фрегат нуждался в тимберовке, то бишь в тщательной ревизии корпуса и снастей, а единовременно в замене медной обшивки и герметизации бортов. А пока барон Шлипенбах в одиночку съехал на шведский берег Зунда для для вызова лоцмана. По прибытии местного знатока всех проливов и фьёрдов, коих в этом регионе тьма-тьмущая, капитан повёл корабль через пролив Скаттегат и Скагеррак. Все прочие замыслы по Дании пришлось отложить до Портсмута и его именитых сухих доков. Единственное, что в изрядной мере скрашивало быт всего экипажа – это свежайшая рыба в неограниченном количестве. Немецкое море было насыщено как рыбаками, так и рыбой. Рыбаки столь настойчиво предлагали выловленную снедь, что их назойливость отпугивали пожарными шлангами. Да и не было времени на торгашеские сделки. Уже через трое суток миновали мыс Скаген, оказавшись у западного побережья Дании, описанной в произведениях Шекспира. Значительно потеплело и стих шторм. Ко всему В. А. Корсаков ублажил душу, дав прочесть книгу о ста леденящих душу кораблекрушениях. Но куда благостней было слышать на сон грядущий: "Убрать два-три рифа". Такая команда умиротворяла, как бы оповещая: "На фрегате всё спокойно, океан благостен и фосфоресцирует, вторя ночному небу". До Портсмута Архимандрит счёл необходимым испросить господ офицеров о посещаемости кубрика матросов и бесед с нижними чинами: "На корабле множатся слухи о беде грядущей. Будто крысы покидают судно. Сам сие не зрел. Но матросы простужены донельзя и одеяние просушить проблемно. Случившиеся оказии с холерой и та злополучная банка зело гнетут души моряцкие. Для нас главное, – божественное упокоение и здравие духовное. Вам, Иван Александрович, особо следует словеса добрые сеять в души человеци вровень со мной в речах многоумных и велиречивых."
Весь день ветер был невероятно резок и перемежёвывался со шквалами. Небо будто прорвало ледовым месивом. Волны будто поседели от пены. Худо было тому, кто намерился сходить на корзину княвдигеда "до ветру". Его Нептун ежеминутно накрывал с головой, а то и вовсе мог швырнуть на гребень волны от форштевня. Гончаров в сопровождении Фаддеева пробрался на батарейную палубу, где в изнеможении лежали на палубе сползшие с вант матросы. Они готовы были обнять обогреватели, воняло потом, свиным помётом и горелыми байковыми шинелями. От свежего дёгтя резало в глазах. Проветрить опердек через портики в такую волну было рискованно: может напрочь залить. Вокруг "секлетаря" расселись плотным кружком особо любознательные. Иван Александрович с воодушевлением рассказывал о разных странах, народах, обычаях и легендах. Трудяги засыпали мертвецки и лица их блаженно улыбались. Душа корабля теплела до следующего аврала, пока надо было вновь и вновь, сдирая в кровь руки лезть по обледенелым вантам к взбесившимся небесам по едва не ломающимся мачтам и реям. Отужинав с матросами, сказитель ещё час-полтора ублажал визави беседой.
Глава 9. Кают-компания
Вестовой, скользя по мокрой палубе, буквально на закорках втащил после очередной беседы писателя в кают-компаннию. На мокрых ступенях поскользнулись оба. Секретарь застонал от удара о балясину и явно непривычной боли затем уже сам, на четвереньках, водрузился за стол. Как из эфира материализовался графин с горячим пуншем. Бодрствующий лейтенант Бутаков налил страждущему полный бокал и пододвинул блюдо с телятиной: "Угощайтесь, любезный! Зело труден денёк выдался… Прослышан, что и матросский ужин впрок пошёл. Вельми похвально для штатского. Батюшка архимандрит себя так не истязает, а уж он-то не один океан паству наставляет". Спал секретарь не взирая на буйство забортное и повсеместный стон мачт и скрип бортовых досок. Он впервые НИЧЕГО не слышал. Даже не снились картузы с порохом для пушек, что были уложены аккурат под его каютой. Те самые восемьсот пудов, загруженных в крюйт-камеру в первый день его поселения на фрегат. Мнительность Ивана Александровича не давала покоя даже более пушечных ударов волн: ему снились злополучные пуды пороха и его воспарение к небесам от их подрыва. Одно ублажало секретаря: кают-компания и соседство с высшим светом экипажа, его разумом, единомышленниками и интеллектуальными сподвижниками. При благоприятствующей погоде беседы нередко длились часами. А все нарекания на якобы запойную корабельную жизнь, ранее прослышанную Иваном Александровичем, оказались не более чем блефом. В кают-компании без подобающей причины к графину с пуншем относились не более как к украшению стола. После трудов праведных на обледенелом ветру лишь матросы потребляли перед "адмиральским часом отдыха по чарке рома. В рацион нижних чинов входило в месячную раскладку мяса говяжьего до шести килограммов и масла до половины нормы мяса. Рацион не был разнообразен, но сытен предельно. В кашах и супах на "бачке" артельщиков не ограничивали. На вантах должен авралить сытый матрос. Но ещё со времён Петра Первого бытовал строжайший приказ: "Пьяным не быть!". За прегрешение в избытке хмельного пития не миловали как матросов, так и офицеров (денежно). Но "ласковое слово и кошке приятно", так что посещение матросов писарем Его величества было для них "елей на душу". Писатель зачастую открывал для вчерашних крестьян, а то и татей дремучих целый мир небывалого и таинственного.
Глава 10. Док в Портсмуте
Обогнув мыс Скаген, корабль будто обрёл не паруса, а крылья на мачтах. Лаг показывал завидную для фрегата скорость: до двенадцати узлов. Погода смилостивилась и на третьи сутки фрегат уже огибал берега Ютландии. А со временем душу радовали маяки побережья Германии. Хотя радость была не велика: пролив Ла-Манш не славился гостеприимством. Дно этой узкости было усеяно остовами затонувших кораблей многих столетий и стран. Ветер дул бакштаг, то есть исключительно благоприятный. Всё чаще расходились с "купцами" и военными судами под флагами Германии и Франции. И, о боже! Пополудни, выйдя на верхнюю палубу, Ивану Александровичу взбрело обратить взор на нечто грандиозное и мрачное по правому борту. Оказавшийся рядом мой "Санча Панса" тут же осведомил: "Ваш бродь, Иван Алексаныч, Дувр сие, аглицкая крепость наибольшая со всех времён в Бретании. Вы бы нам чего обсказали о ней. Мы, почитай, ужо по пятому разу в здешней узкости, хотя особых красот не узрели. А вона и гость аглицкий пожаловал: его Милость лоцман к нашему борту жалуют!"
Корабль вошёл в Дуврский пролив. Слева по борту открывались среди каменистых ложбин земли Франции. По берегу Великобритании один за другим чередовались мрачные стены замков. Ночью объявили аврал: бросили якорь на Спитгедском рейде у замка желанного Портсммута и его маяка Святой Екатерины на островове Уайт. Лоцман отправился на берег. Неожиданно часть похода прискорбно закончилась. Док, ремонт в коем Палладе предстоял, слыл своей фундаментальностью. Как сообщил нам лоцман, монстр корабельного ремонта док Портсмуда был готов к принятию фрегата. В чём мы убедились на следующий же день. А после ужина собрались моряки на пропахшей, но уютно-тёплой жилой палубе. Почти всю ночь не слазили с реев: авралили по прохождению узкости. В Ла-Манше во всё время суток кишели корабли всех стран мира. Стоит рыскнуть ветру, как неизбежна сцепка реями, а то и вовсе стеньгами. Виновнику же надобно крупно раскошелиться. Вот и бдят всей командой не смыкая глаз. Фаддей всех оповестил о новых сказаниях. И едва передвигающиеся моряки разлеглись не раздеваясь вповалку вокруг сказителя. Над их головами нет уже привычного и тревожного шума ветра в парусах. Корабль далее пойдёт под буксиром в док. Была команда "Паруса убрать" и матросы, завершив свой нескончаемый труд, расслабились всеми чреслами.