Поиск подходящего места потребовал немалых трудов. Феофан Прокопович позднее сообщал о том, что царь старательно обследовал берега Невы. Не обошлось "без совета и прочих, в деле том искусных". Свой выбор царь остановил на острове Яниссаари, что в переводе с финского значит Заячий остров. Было еще одно название, шведское - Люст-Эйланд - Веселый остров. Если вспомнить, что в казематах построенной здесь Петропавловской крепости станут томиться декабристы и прочие "государственные преступники", то шведский вариант приобретает жутковатый оттенок.
16 мая на острове была заложена крепость, с которой и начнет отсчет своего существования Санкт-Петербург, будущая столица Российской империи. Крепость должна была иметь шесть бастионов, за возведением которых следили А. Д. Меншиков, Н. Ю. Трубецкой, Н. М. Зотов, Г. И. Головкин, К. А. Нарышкин. Едва ли это их обрадовало. Ведь каждому приходилось отвечать за возведение своего бастиона. Сам Петр остался верен себе, взвалив на свои плечи шестую часть работ. Он возводил бастион, названный Государев или Капитанский. Земли под бастионы не хватало, и ее пришлось отвоевывать у Невы и болотистой низменности. Для этого били сваи и ставили вплотную друг к другу срубы. Срубы заполняли камнями и землей, моля Бога, чтобы вода не размыла, а илистая почва не поглотила их. Поистине, Петр приближался к заветной мечте о создании собственной Голландии, жители которой вели постоянную борьбу с водной стихией за жизненное пространство. Вот только голландцы принуждены были это делать из-за малоземелья, чего никак нельзя было сказать о России.
29 июня 1703 года, в день Святых апостолов Петра и Павла город официально получил свое имя - Санкт-Петербург. Это событие дало основание некоторым историкам считать именно 29 июня началом Петербурга. Заметим, что для людей того времени церемония освящения имела несравненно большее значение, чем почитаемая нами дата основания. Название - Петербург - утвердилось не сразу. В первые месяцы в обиходе использовались и другие, "конкурирующие" названия города: Петрополь, Питерполь, S. Петрополис. Сам Петр называл город по-разному, чаще всего на голландский манер - Санкт-Питербурх. История превращения Санкт-Питербурхав Санкт-Петербург, по признанию историков, прослеживается плохо.
В честь кого был назван город? На берегах Невы основывался город Святого Петра. Имя святого приоритетно, хотя привычное для многих толкование Петербурга как города Петра I также имеет под собой почву, ведь апостол Петр был небесным покровителем царя-реформатора. Современники также склонялись к такой "двойственной" трактовке: автор заметки в "Ведомостях" (октябрь 1703 года) писал об основании царем на берегу Невы крепости "на свое государское имянование".
Обращение к апостолу Петру имело глубинные смыслы. Это было напоминание о Риме, что вполне укладывалось в уходящую в прошлое доктрину о Москве - Третьем Риме. Как водится при Петре, традиционализм имел ощутимо новационный привкус. Ведь прежде упор делался все же на Второй Рим, "столицу" православного мира - Константинополь. Первый же Рим более ассоциировался с имперскими традициями, не столь актуальными в предыдущих столетиях. Но времена изменились. Именно имперское начало стало приобретать при Петре доминирующее значение. Петербург в этом движении - то, что следует отнести к началу, провозглашение же Петра императором, а Московское государство Российской империей - апофеоз. Но, опять же, между "началом" и "апофеозом" лежала Полтава, без которой пройти этот путь едва ли было возможно.
Новый город, который шведы не без основания именовали не иначе как "барачным", был уязвим. Особенно большая опасность исходила с моря, на котором безраздельно господствовали шведы. Уже осенью 1703 года, как только устье Невы покинула эскадра шведского адмирала Нумерса, Петр принялся за возведение береговых батарей. Внимание царя привлек остров Котлин - будущий Кронштадт. Но еще до строительства укреплений на Котлине решено было перекрыть фарватер, используя песчаные отмели южного берега Финского залива. Здесь зимой 1703–1704 годов насыпали нечто вроде острова (в ход пошли все те же срубы-ряжи, собранные прямо на льду), на котором выстроили форт Кроншлот. Его 14 пушек вместе с 60 пушками, установленными позднее на Котлине - Кронштадте должны были отваживать от Санкт-Петербурга непрошеных гостей. Петр, по своему обыкновению, итог всех этих усилий свел к афористичной фразе: "Теперь Кронштадт в такое приведен состояние, что неприятель в море близко появиться не смеет. Инако расшибем корабли в щепы. В Петербурге спать будем спокойно".
На самом деле спать спокойно долго не удавалось. Первые месяцы жизни Петербурга протекали под несмолкаемые орудийные залпы. Русские войска продолжали отвоевывать у шведов близлежащие крепости. 27 мая 1704 года пал Ямбург. За ним пришла очередь Копорья. В июле было отражено нападение шведов на Санкт-Петербург и заложена Олонецкая верфь. В итоге небо над Москвою не раз расчерчивалось огнями фейерверков, а кремлевские башни украшались трофейными знаменами. Петр приучал не только к тяготам, но и к победам. Однако в роскошном ожерелье из захваченных крепостей не хватало двух главных жемчужин - Нарвы и Дерпта.
Нарва нужна была Петру не просто для того, чтобы смыть недавний позор. Важнее было закрепиться во вновь завоеванных землях, что трудно было сделать, не овладев этой крепостью и Дерптом. К тому же приходилось спешить из-за тревожных известий, приходящих из Речи Посполитой. Август II мог лишиться польской короны и пойти на мир со шведами. Нетрудно было догадаться, что последует за этим: сам Карл XII пожалует в гости.
В мае 1704 года русские полки подошли к Нарве. Гарнизон встретил их жестоким огнем и вылазками. Но если шведы думали, что имеют дело с прежней армией, то они сильно ошибались. Прозрение наступило достаточно быстро. "Видно было, что они намерены добиться своего, невзирая ни на какие потери", - признался один из шведских офицеров.
Одновременно был осажден Дерпт (теперь хватало сил сразу на две крепости). Приехавший наблюдать за осадой Петр был крайне недоволен деятельностью Шереметева. Вместо того чтобы сосредоточить всю мощь осадных орудий против слабых стен на юге, фельдмаршал обрушил огонь на сильные северные бастионы. Борис Петрович стал оправдываться тем, что при атаке с юга придется преодолевать низменный заболоченный участок, в котором солдаты увязнут. Петр не принял объяснений. План Шереметева был подвергнут резкой критике, об остроте которой можно лишь догадываться по злому письму царя Меншикову "…Все негодно, и туне людей мучили… Зело жаль, что две тысячи уже бомб выметано беспутно".
Осадные батареи были перевезены на новое место. Теперь уже не приходилось говорить, что бомбы метались "беспутно". Через десять дней после приезда Петра, 13 июля, в проломленные в южных стенах бреши устремились колонны штурмующих. Войска не увязли, хотя местами пришлось идти по пояс в воде. Впрочем, и шведы не особо упорствовали - гарнизон быстро капитулировал.
После падения Дерпта к осаждавшим Нарву частям подошли полки Шереметева. 150 пушек и мортир принялись крушить крепость, превращая ее стены и бастионы в груды камня. Шведы упрямились. Возведенный в генералы Горн в 1700 году отбился от русской армии, имея около 2000 тысяч человек. Теперь под его знаменами были 4500 человек и надежда на помощь со стороны Шлиппенбаха. Вот тут-то Горна как раз и поджидало жесточайшее разочарование. Для Петра не остались тайной его надежды на помощь. Два русских полка, переодевшись в синие мундиры, с ружейной и орудийной стрельбой принялись изображать шведский "сикурс" - идущую из Риги подмогу. Обрадованный Горн приказал отворить ворота, чтобы устремиться навстречу Шлиппенбаху. Однако стоило шведским драгунам отойти от крепости, как их дружно атаковали. Итоги сражения едва ли можно было назвать значительными. Но то, каким способом была достигнута победа, вызвало у Петра и его окружения бурный восторг. Шведы, мастера до всяких военных хитростей, сами угодили в ловушку! Петр определил происшествие двумя меткими фразами. Первая, ироничная, "как умных дураки обманули", была, несомненно, из лексикона "Всешутейшего" собора, в котором очень любили высмеивать "умников". Вторая, столь же озорная фраза впоследствии была растиражирована в многочисленных сочинениях о Петре: "Высокопочтенным господам шведам поставлен зело изрядный нос".
Подобные уколы, несмотря на всю их болезненность, не решали главного - судьбы Нарвы. По приказу царя осадная артиллерия сосредоточила огонь по бастионам "Глория", "Гонор" и "Виктория". После десятидневной канонады в укреплениях были пробиты бреши. Горну предложили сдаться. Комендант ответил грубым отказом, сопроводив его "некоторыми хульными словами". 9 августа начался генеральный штурм. Потребовалось меньше часа, чтобы осаждавшие ворвались в крепость. Обозленные упорством защитников Нарвы, солдаты неистовствовали. Начались резня и грабеж. Напрасно трубачи трубили отбой - их никто не слушал. В реляции о взятии крепости было сказано, что солдат пришлось от кровопролития "унимать" крайними мерами.
Виновным в кровопролитии был признан Горн. Петр, в общем-то, стремившийся демонстрировать рыцарское отношение к побежденным, на этот раз не удержался и отвесил коменданту увесистую пощечину. Но едва ли царь был прав в своем негодовании. Горн стремился лишь до конца исполнить свой воинский долг, отлично понимая, что после падения крепости русское половодье затопит шведские владения до самой Риги.
При европейских дворах - не в пример первой Нарве - успех русских остался почти не замеченным. Не потому, что о нем не ведали, - царские послы поспешили сообщить о новой победе русского оружия. Просто в Европе не верили, что эти завоевания всерьез и надолго. Рано или поздно, но "северный герой" обрушится со всей шведской мощью на царя. В исходе столкновения никто не сомневался, оттого и поздравляли царских министров очень сдержанно, памятуя о мстительности Карла XII. Что же касается самого шведского короля, то до сих пор на людях он пренебрежительно отзывался об успехах царя в Прибалтике. Даже отчаянные призывы из Стокгольма обезопасить прибалтийские владения Швеции не могли сокрушить его непробиваемый оптимизм: придет время - и за все будет отплачено русскими с процентами. "Пусть строят, все равно все это будет наше", - небрежно ронял король в ответ на известия о строительстве царем новых крепостей и укреплении старых. Но потеря Нарвы - места его славы - Карла задела. Получив известие о ее падении, он помрачнел и надолго замолчал. Можно лишь догадываться, какие мысли в этот момент одолевали монарха. Быть может, он впервые всерьез задумался о том, что ошибся с выбором главного противника? Отвоеванный у Августа Торн, крепость, куда более сильная, чем Нарва, обошлась ему в 40 убитых. Цифра, конечно, приятная во всех отношениях, но разве так должен сражаться главный враг?
Для Петра вторая Нарва - черта под отрезком жизни длинною в четыре года. В начале этого пути - крушение надежд, стыд и отчаяние. Потом - лихорадочные дни, вмещающие в себя невероятное количество дел; кибитка, служившая одновременно и спальней, и кабинетом; написанные на ходу письма и указы, в неразборчивом почерке которых - все рытвины и ухабы бесконечных российских дорог; мелькание городов, городков и деревень, где любой приличный дом, даже дворец - для него не более чем постоялый двор, временное пристанище. Петр с его государственным умом и умением видеть много дальше своего окружения, несомненно, осознавал значимость произошедшего и радовался. Но, по обыкновению, радость эту выражал иносказательно - шутил и каламбурил. В коротеньком послании Кикину он обыгрывает слова "Нарва" и "нарыв": "Иного не могу писать, только что Нарву, которая 4 года нарывала, ныне, слава Богу, прорвало". Между тем, если вдуматься, в этой фразе больше боли, чем радости, ведь в самом деле болело, не переставая, четыре года!
В Нарве - пускай видят его возросшую силу - Петр не отказал себе в удовольствии принять польских и турецких послов. С первыми был заключен союзный договор. Со вторыми дело обстояло сложнее. Турция настойчиво требовала уничтожить в Азовском море русский флот. Несмотря на донесения русского посла в Константинополе П. Толстого о неготовности Порты к большой войне, приходилось считаться с тем, что отказ выполнить это требование обернется ухудшением отношений. Тем не менее Петр и его дипломаты пошли на это. Турецкому послу пришлось довольствоваться лишь словесными заверениями в дружбе.
Польская трясина
Отказавшись от похода в Россию, Карл XII шаг за шагом втягивался в польские дела. И хотя его войска уже маршировали по дорогам Великого княжества Литовского, спеша оказать помощь противникам польского короля, формально Оливский мир между сторонами долго сохранялся. В августе 1701 года Карл распространил по Речи Посполитой обращение с исчислением бед, навлеченных на Польшу королем Августом, и с призывом лишить его престола. Обращение, хотя и породило немалую смуту в головах поляков, к детронизации не привело, что еще более раздосадовало короля-героя. Он, что называется, закусил удила и уже ни под каким видом не собирался отказываться от своей "благородной" цели - наказания недостойного монарха.
В мае 1702 года Карл XII занял Варшаву. Август в это время находился в окрестностях старой столицы Польши - Кракове. Шведский король решил воспользоваться ситуацией и разгромить своего недруга вместе с примкнувшим к саксонцам гетманом Любомирским. Сражение произошло под Клишовом, где объединенные польско-саксонские войска - 22–24 тысячи человек при 53 орудиях - поджидали 12-тысячную шведскую армию. Сражение открыли хоругви Любомирского шумной кавалерийской атакой, завершившейся короткой стычкой с пикинерами и картинным отходом поляков с поля боя. Истинные причины поспешного отступления крылись не в недостатке мужества кавалеристов, а в установке Любомирского не портить отношения ни с Августом II, ни с Карлом XII. Атакуя, поляки формально поддержали своего короля и выступили против вторгнувшихся на территорию страны шведов. Отказываясь сражаться, они сохранили возможность для переговоров со шведским монархом. Но они плохо знали Карла, которого никогда не смущало количество врагов. Что с того, станет ли воевать с ним Речь Посполитая или не станет? Не случайно ломавший голову над необъяснимыми поступками Карла французский посол де Жискар пришел еще в 1701 году к неожиданному заключению: "Я серьезно думаю, что король Швеции боится остаться без врагов, если он заключит мир с Августом. От его предрассудков может вылечить только беда". Забегая вперед, скажем, что и беда масштаба полтавской катастрофы Карлу мало помогла. "Больной" был неизлечим. Что уж здесь говорить про 1702 год, когда болезнь только "прогрессировала", принося не беды, а победы. Враждебная демонстрация поляков дала повод Карлу XII открыть военные действия против Речи Посполитой. Последнее имело два следствия. Во-первых, шведский король отныне мог активнее вмешиваться в польские дела и озаботиться поиском своего кандидата, призванного сменить на престоле Августа. Во-вторых, можно было перестать беспокоиться о снабжении собственного войска и перейти к широким реквизициям, по принципу "война кормит войну". Для Речи Посполитой наступали тяжелые времена, превратившие страну в огромный постоялый двор, посетители которого - иноземные армии - упорно отказывались платить по счету.
…Отступление поляков поставило саксонцев в трудное положение. Август принужден был двинуть пехоту на центр шведских позиций. Одновременно саксонская кавалерия двинулась в обход правого фланга неприятеля. Командовавший здесь Реншильд быстро загнул фронт эскадронов, которые встретили саксонцев "караколем" - переменной стрельбой, а затем кинулась на противника с обнаженными палашами и шпагами. Саксонцы не уступали. Лишь постепенно выявилось превосходство шведов, достигнутое благодаря тесному взаимодействию кавалерии и пехоты. Все закончилось переходом шведов в общее наступление. Шведская кавалерия, выстроившись плугом, обрушилась всей своей массой на противника. Этого саксонцы уже не выдержали. Шеренги их были опрокинуты. Часть кавалерии бежала с поля боя, часть оказалась загнана в болото и там изрублена. Карл одержал блестящую победу, принесшую ему, однако, сомнительные политические дивиденды. Католическая Польша не отступила от своего короля, которому удивительно быстро удалось оправиться от поражения и собрать новую армию.
Началось скучное преследование саксонцев и поляков по дорогам Речи Посполитой. Это преследование иногда заканчивалось схватками, иногда - захватом городов, таких, как Данциг, Краков, Львов, Познань. Но до конечной цели, которую поставил перед собой Карл, по-прежнему было далеко. Своевольная польская шляхта не спешила принять его условия и определиться с судьбой Августа II. Не потому, что питала особую привязанность к своему королю, а из-за ущемленной национальной гордости. Полякам трудно было примириться с тем, что их исконное право выбирать монарха пытается присвоить пришлый государь-протестант. К тому же из-за реквизиций, поборов и грабежей отношение к незваным гостям становилось все более враждебным. Вскоре поляки от угроз перешли к настоящей партизанской войне. У шведов стали безвестно исчезать отставшие от частей солдаты, а то и целые отряды, отправленные для фуражирования.
Ответ последовал незамедлительно. Шведы не церемонились. Действовал принцип коллективной ответственности. Иначе говоря, чинить расправу стали с каждым, кто попадался под горячую руку. Карл XII наставлял Реншильда: "Жителей деревень, которых вы схватите, при малейшем подозрении в неблаговидных против нас поступках следует повесить, чтобы они боялись и знали, что если нас разозлить, то не будет пощады даже для детей в колыбели". Королевское слово не расходилось с делом. "Недавно я приказал сжечь целый город, а его жителей - повесить", - говорит Карл генералу, не удосужившись даже сообщить название несчастного городка (то был город Нешаву), стертого по его приказу с лица земли. Подобные действия "освободителей" от "канальи-саксонца" очень скоро напомнили полякам о самых мрачных временах знаменитого "потопа" - шведского вторжения в Речь Посполитую в 50-е годы XVII столетия.