Вот где шведы сполна узнали, что такое "цивилизованная" страна. В отличие от жителей Речи Посполитой, саксонцы и не помышляли о сопротивлении. Во-первых, потому, что на то не было никаких указаний. Во-вторых, немцы здраво рассудили, что лучше потерять часть, чем все. Иными словами, они изъявили готовность откупиться от шведов контрибуцией. Пребывавший в полном упадке духа Август II был вполне солидарен со своими подданными: надо было мириться с Карлом, мириться любой ценой, пока неугомонный родственничек не додумался лишить его еще и курфюршества. Последовало указание Августа договориться с Карлом XII, для чего камер-президенту А. А. Имхофу и тайному советнику Г. Э. Пфингстену был выдан чистый лист с одной лишь подписью монарха. Такое доверие было сродни капитуляции: при угрозе срыва переговоров саксонские дипломаты должны были просто заполнить под диктовку победителей этот заранее заверенный Августом лист. Против такой сговорчивости даже Карлу XII трудно было что-то возразить.
13 (24) сентября в Альтранштадтском замке, близ Лейпцига, был заключен мир. Август II отказывался от польской короны и признавал права Станислава Лещинского. Саксония прекращала войну со Швецией и разрывала союз с Россией. Победителям выплачивалась контрибуция и предоставлялись зимние квартиры.
Несомненно, это были тяжелые и унизительные условия. Курфюрсту впору было петь песенку про "милого Августина", для которого, как известно, "все прошло, все!". Впрочем, пел ли ее курфюрст или нет, тайна. Зато документально подтверждено, что в продолжение одиннадцати месяцев шведской оккупации песенку охотно распевали подданные Августа, причем в варианте, прямо-таки убийственном для короля. Согласно новой версии, милый Август-Августин потерял все - и Польшу, и Саксонию - и остался ни с чем, "по горло в…" зловонной жиже.
Август в самом деле угодил в сентябре 1706 года в незавидное положение. Будучи во главе саксонского и присланного ему на помощь русского войска, он не смел объявить об Альтранштадтском договоре своему недавнему союзнику. То была тайна, старательно оберегаемая курфюрстом, благо, о тайне десятинедельного перемирия удалось договориться со шведами. Но останавливал Августа не стыд, а страх. Он опасался Петра, боялся реакции стоявшего во главе русского корпуса А. Д. Меншикова. И в самом деле, чего только стоило одно только обязательство передать шведам в плен все русские вспомогательные войска, оказавшиеся в Саксонии! Король принужден был разыгрывать перед Светлейшим настоящий спектакль, то проявляя показную воинственность, то призывая к умеренности и осторожности: надо ударить по шведам наверняка, но… со временем, попозже. Одновременно Август попытался связаться с командующим шведским корпусом генералом А. Мардефельтом и убедить его всеми силами избегать сражения. Аргумент был веский - мир с королем, пускай пока тайный, им уже подписан! Но здесь случился неприятный конфуз. Мардефельт Августу не поверил, посчитав послание короля очередной уловкой. Таким образом, редкая попытка Августа сказать правду завершилась полной неудачей. Король так много лгал, что ему просто перестали верить.
Пока шла эта странная игра в "веришь - неверишь", Мардефельт был настигнут польско-саксонско-русским войском у Калиша. Меншиков рвался в бой, Август, стоявший формально во главе союзных войск, как мог, уклонялся. К этому времени до Александра Даниловича дошли неясные толки о переговорах курфюрста со шведами. Август уверил его, что это наглая ложь. Сдаваться шведам он не собирается и готов "жестокие разорения терпеть". Меншиков успокоился и отписал царю: в тех злых слухах "зело сумневаюсь". С позиций тогдашней дипломатии произошедшее говорит скорее в пользу Августа, нежели Александра Даниловича, любившего кичиться своей прозорливостью. Подобные обманы, если словесно и осуждались, наделе широко применялись. Несколько лет назад Петр также пытался ввести в заблуждение Карла. Но одно дело обманывать самому, другое - быть обманутым другим. Узнав в конце концов об Альтранштатдском мире, Петр будет искренне возмущен поступком своего "друга, брата и соседа".
Надежды Августа, что генерал Мардефельт уклонится от боя, не оправдались. 18 октября 1706 года состоялось сражение. Его исход решили русские части, сумевшие после жестокого боя окружить шведов и заставить их сложить оружие. Меншиков был вне себя от счастья, тем более что успех, бесспорно, принадлежал ему. Победа была славная, добытая в упорном сражении, где обе стороны, по словам Светлейшего, "регулярно бились". Со стороны шведов последнее не было, конечно, новостью. А вот русские войска в тяжелую минуту про "регулярность" могли и забыть. Однако этого не случилось. Иностранные посланники при дворе царя, рассуждая о последствиях Калиша, пришли к выводу: победа придаст больше уверенности русским и "возбудит [стремление] против шведа смелее поступать".
Зато победа сильно испугала Августа. Чувствовал он себя отвратно. Курфюрст только что парафировал мирный договор, который, получается, тут же и разорвал. Надо было оправдаться перед Карлом XII. Но как это сделать? Август выпрашивает у Меншикова всех пленных шведов во главе с Мардефельтом. А затем без всяких условий их отпускает. Одновременно к Карлу пишется письмо, в котором Август клялся в своей непричастности к досадному недоразумению, случившемуся при Калише. Карл XII, разумеется, не поверил ни одному слову "канальи-кузена". Однако признал за лучшее принять извинения. Август был прощен. Альтранштадтский мир устоял.
Шведы выжали из заключенного договора все, что только было можно. И если политически Альтранштадтский мир принес им не только дивиденды, но и "убытки" - резкое усиление влияния Швеции в Центральной Европе напугало многих политиков, то материальная "прибыль" оказалась колоссальной. Король пополнил и "откормил" свою уставшую армию, для чего не стеснялся в средствах, тем более что это были средства поверженного врага. Когда генерал Стенбок, большой мастер по выбиванию контрибуций с побежденных, представил ему "калькуляцию" ежемесячных затрат Августа на содержание оккупационной армии, Карл XII, не мудрствуя, увеличил сумму более чем в два раза - с 240 тысяч до 625 тысяч рейхсталеров. Как известно, король был отменный математик. Но это была уже не математика, а обыкновенный грабеж. В итоге шведская оккупация обошлась Саксонии примерно в 35 млн рейхсталеров. Словом, полностью реализовалось пророчество Петра, который писал, что Карл XII "Саксонию выграбит" и на полученные миллионы "войско зело умножит". Понятно, против кого.
Надо, однако, отдать должное бесстыдному "жизнелюбию" Августа II. Лишившись польской короны с правом по-прежнему называться королем (но не польским), он до поры до времени затаился в ожидании нового счастливого поворота капризной "девки Фортуны". Исподволь Август продолжал поддерживать своих поредевших союзников в Речи Посполитой против Карла и Станислава Лещинского - а вдруг повезет вернуть корону? Одновременно в качестве потомка императора Фридриха II курфюрст предъявил свои права на Неаполь и Испанские Нидерланды. Даже в кругу далеких от скромности европейских монархов неутомимое рвачество Августа - явление выдающееся, заставляющее задуматься о том, насколько можно полагаться на Саксонию как возможного союзника. Альтранштадтский договор в этом смысле окончательно излечил Петра от последних остатков близорукости в отношении бывшего государя-союзника. Он готов был при необходимости заново выстраивать с ним взаимоотношения, но уже без пустых надежд на чувство благодарности и преданности слову.
Альтранштадтский мир - зенит славы Карла XII. Северный союз прекратил свое существование. Из прежних участников коалиции войну продолжал вести лишь Петр I. Формально ему помогали конфедераты, поляки-сандомиряне, не признавшие Лещинского. Но их возможности были крайне ограниченными. Отныне одно слово Карла, подкрепленное закаленной армией в тридцать тысяч человек, могло изменить течение событий на континенте. Связанные Войной за испанское наследство, европейские правители со страхом взирали на победоносного героя, пытались предугадать его намерения. Сам новый австрийский император Иосиф I трепетал перед ним, молчаливо снося одно оскорбление за другим: сначала - пересечение границ империи и оккупация Саксонии, затем - бесцеремонное вмешательство в дела Силезии и вырванное у него обещание ни в чем не стеснять лютеранскую веру. А что еще оставалось делать "бедному" Иосифу I, когда австрийские формирования были скованы французами, а шведы, успевшие привыкнуть за годы Северной войны брать столичные города, стояли не так уж и далеко от Вены? Швеция превратилась в козырную карту, заполучить которую хотели многие или по крайней мере от нее избавиться, но так, чтобы она не досталась никому. Лучшем средством здесь был бы поход шведов на восток, итог которого ни у кого не вызывал сомнения. Даже недавние успехи царя в Прибалтике потеряли свою весомость. Петру просто дали потешиться. Теперь наступал час расплаты. За Нарву, Нотербург, Дерп, Митаву, за основанный Санкт-Петербург и само стремление преодолеть "варварство".
Петр I, как никто другой, считался с перспективой потери всего. После Альтранштадтского мира были предприняты поистине титанические усилия, чтобы дипломатическим путем избежать катастрофу. Усилия прилагались сразу по нескольким направлениям. В первую очередь пытались договориться с самим Карлом XII. Одновременно царь и его дипломаты не отказывались от идеи сколотить новый антишведский союз, появление которого заставит короля хотя бы на время отказаться от планов похода на восток. Шли также поиски нового претендента на корону Пястов, способного пошатнуть положение Станислава Лещинского. По замыслу, эта угроза так же должна была отвлечь Карла XII: не мог же он, в самом деле, оставить на произвол судьбы своего ставленника? Русские дипломаты действовали в Вене, Копенгагене, Люблине, Берлине и даже в Ватикане, при дворе Папы Климента XI. Особые надежды возлагались на посредничество Англии. Расчет строился на том, что усиление Швеции, традиционного союзника Франции, вызовет большое неудовольствие в Лондоне. Не забыт был и коммерческий интерес англичан: нацию мореходов и купцов упорно убеждали в том, что торговлю с Россией куда удобнее вести через Петербург, нежели через отдаленный Архангельск.
К переговорам с Карлом XII решено было привлечь Джона Черчилля, герцога Мальборо, "крайнего фаворита", по определению А. А. Матвеева, королевы Анны. Слава герцога как полководца, победителя французов и их союзников при Рамельи и Ауденарде спорила со славой шведского короля-героя. Считалось, что подобное посредничество будет лестно для Карла. Скуповатый Петр I был даже готов уплатить "милорду Марлборуку" за его посредничество двести тысяч ефимков. Царь, впрочем, усомнился, что такою "дачею" удастся герцога склонить к переговорам, "понеже чрез меру богат". Но сомневался царь совершенно напрасно. Герцог оказался падок на посулы не меньше фельдмаршала Огильви. Тем более что его "чрезмерное богатство" было отягчено "чрезмерными" долгами, которые надо было возвращать вместе с процентами.
Царские дипломаты не скупились на обещания. За мир со Швецией Петр готов был отправить в огонь Войны за испанское наследство целый корпус, 30 тысяч человек. При этом Мальборо мог обещать шведам возвращение большинства завоеванных русскими городов, включая Дерп и Нарву.
Герцог благосклонно выслушивал царское предложение, не забыв выставить свои условия или, точнее, свою цену за предстоящие хлопоты. Барон Генрих Гюйссен, который от имени царя вел с ним переговоры, поспешил сообщить о требованиях лорда Черчилля. Они были "скромны": титул князя вместе с доходами от "своего" княжества и дорогие подарки. Как ни странно, алчность герцога не отпугнула, а, напротив, обрадовала Петра. Раз много просит, значит, всерьез хочет взяться за дело. Царь предложил достославному вымогателю на выбор три "княжества" - Владимирское, Сибирское и Киевское с пожизненной рентой в 50 тысяч ефимков ежегодно. В придачу были обещаны рубин, каких "зело мало", и орден Андрея Первозванного.
Дальше получилось совершенно по Пушкину относительно того, как легко обмануться, когда "обманываться рад". Мальборо щедро расточал обещания, вовсе не собираясь ввязываться в переговоры со шведским королем. Больше того, удаление Карла XII из Саксонии в далекую Россию было выгодно англичанам и их союзникам. Здесь, как говорится, с глаз долой - из сердца вон. Однако повел себя Черчилль безупречно: обворожил посла в Англии Артамона Артамоновича Матвеева (разъехались "с несказанно какой любовью!"), пообещал "крепко говорить со шведом" и прислал Петру письмо, именуя себя в нем "препокорным, благожелательнейшим и препослушным рабом Иоанном". Похоже, герцог всерьез надеялся при помощи красноречия подлатать свой прохудившийся бюджет.
Петр быстро разобрался с истинными мотивами Черчилля. В международных делах обманывался царь часто, к этому привык, но на этот раз было обидно за потерянное время и растраченные впустую усилия. Уж слишком высока была ставка - спасение Ингрии, Петербурга, всего того, что было сделано и еще предстояло сделать. Впрочем, крах посредничества - естественный результат не просто одной игры Мальборо. Даже если бы тот действительно захотел договориться с Карлом XII, ему все равно этого не удалось бы. Всякий договор - это все же согласие двух сторон. В Альтранштадте Мальборо встретился с королем, который оставался совершенно равнодушен к европейским вопросам, зато вскипал благородным негодованием при имени царя. Да и рабочий стол его, замечал герцог, "покрыт картами России", так что не нужно было прилагать никаких усилий, "чтобы побудить Карла оставить Германию и обратить шведское оружие против России". Словом, задача изначально была нерешаемая, и следует только радоваться, что царь ограничился лишь посулами и подарком собственной "персоны", а не редкостным рубином и денежными подношением в размере содержания нескольких пехотных полков.
Не удалось заключить мир или по крайней мере перемирия со Швецией и при французском посредничестве. Версаль был не против пристегнуть царя к антигабсбургской "упряжке", которую - естественно, в совершенно ином статусе - должен был тянуть и Карл XII. Но шведский король остался глух ко всем воззваниям своего традиционного союзника. Скандинавские исследователи, имея в виду очевидную выгоду от французского посредничества и уступчивости царя, бьются над объяснением столь странного поведения Карла, упустившего едва ли не единственную возможностью сохранить полноценное шведское присутствие на континенте. Обыкновенно в ход идут обвинения Карла в легкомыслии, высокомерии, упрямстве, авантюризме и т. д. Все это так - и все далеко не так. В этом объяснении нет исчерпывающего ответа. Во-первых, потому, что исчисление отрицательных черт личности Карла сомнительно "методологически", ведь пока Карл побеждал, все эти черты имели положительную окраску и совсем иные определения: не высокомерие, а уверенность, не упрямство, а решимость, не авантюризм, а склонность к неожиданным и оригинальным ходам и т. д. Во-вторых, рациональное объяснение, исходящее из знания последующего, совсем необязательно рационально и логично с точки зрения тогдашнего настоящего. И дело здесь не только в твердой уверенности Карла в своем превосходстве, которое разделялось большинством современников. Более важно знание тех глобальных целей, которые шведский монарх ставил перед собой. А он, хотя и мыслил прямолинейно и негибко, никогда не мельчил в своих планах. Его целью было сокрушение Московского государства, причем не столько в смысле достижения победы в отдельной войне, сколько в опрокидывании России в ее прежнее, дремотное состояние. С этих позиций обвинения Карла в иррационализме или, попросту говоря, в недальновидности таковыми не выглядят. Король наметил цель и определил средства, которые казались вполне адекватными и поначалу вполне достижимыми. Другой вопрос - почему из этого ничего не получилось. Но это именно другой вопрос.
Надежды Петра и его окружения сколотить новый антишведский союз быстро рассеялись. И дело не в отсутствии старания, а в сложившемся международном раскладе. Доминирование Швеции казалось состоянием чуть ли не вечным. Во всей Центральной Европе не было правителя, который бы осмелился бросить открытый вызов шведскому королю, обладавшему к тому же долгой и злой памятью. Для этого надо было быть безумцем или… Петром I, которому просто некуда было деваться. Оттого на все призывы русских дипломатов остановить рост шведского могущества следовало или глухое молчание, или ни к чему не обязывающее сочувствие. В итоге ничего не оставалось, как признать полное дипломатическое фиаско. Война неудержимо валилась "на одни русские плечи".
Бремя войны
Бремя войны и реформ давило на всех. Историки, несмотря на целый ряд попыток, до конца так и не могут точно сказать, насколько усилился пресс налогов и повинностей за эти годы. Отчасти это объяснимо. Уж очень неопределенными оказываются слагаемые. Если с прямыми налогами еще можно разобраться, то как учесть разнообразные отработочные повинности и косвенные налоги? Они давили на каждого неравномерно, в зависимости от сословного статуса, места, времени. И как, к примеру, измерить прореху в хозяйстве какого-нибудь крестьянина, принужденного в разгар страды работать на верфи или строительстве канала?
Тем не менее существуют цифры, достаточно красноречиво иллюстрирующие тяжесть войны и реформ. Исходные в них - показатели стремительного роста расходов на армию, вооружение, государственный аппарат, экономическое развитие. Содержание армии в первый год войны обходилось казне в полмиллиона рублей. В 1710 году на армию пришлось истратить уже 2 млн рублей. Это не считая расходов на флот - 444 тыс. рублей против 81 тысячи в 1701 году - и артиллерию - 80 тысяч рублей и 20 тысяч, соответственно. Из крупных расходов можно назвать траты на содержание союзников. В год выхода Августа из войны "саксонским бездельникам" перепало 230 тысяч рублей, о печальной "судьбе" которых, как мы помним, сокрушался Петр. На порядок меньше, но все же достаточно дорого обходилась внешнеполитическая деятельность. Причем пик расходов пришелся на канун Полтавы, когда царь питал надежду предупредить вторжение посредством дипломатии. В 1706 году внешнеполитическое ведомство поглотило почти 24 тысячи рублей, когда как в 1710-м, когда за дружбу с Россией готовы были заплатить многие европейские дворы, внешнеполитическая деятельность обошлась вдвое дешевле - в 12 тысяч.