Не привыкший к женским слезам Гена и даже опытный Володя растерялись и оторопело застыли. Что может вызвать подобную бурю, если никто из родных не умер? Только близкий конец света. Ленке стало известно о начавшейся атомной войне? Мы несем большие потери? Гена невольно бросил взгляд на выключенный телевизор. Володя, к его чести, не подумал, что причиной рыданий могут быть проблемы с любовником. Он искренне испугался за Лену. После таких эмоциональных перегрузок она может запросто помереть или тронуться умом. Вместе с ним!
"А-а-а!! О-о-о!! Ы-ы-ы!!" – голосила Лена.
И ей почему-то казалось, что плачет она сейчас красиво. Нос и веки не краснеют и не распухают безобразно, и голос у нее громкий, наполненный, грудной, точно у оперной певицы.
В комнату заглянула соседка. Лена на секунду замолчала – делала глубокий вдох.
– Изнасиловали? – деловито осведомилась участливая старушка, кивая на Лену. – Ишь, как растрепали всю, волосья дыбом! Говорят, у нас по подъездам насильник шастает. Я вечером не выхожу.
Лене и самой не нравилась ее прическа. Но выглядеть изнасилованной!
– Не-не-не-нет! – тонко заблеяла она и отрицательно покачала головой.
Володя и Гена, после слов соседки вмиг ожесточившиеся, расслабились, но ненадолго.
Лена продолжала арию талантливой плакальщицы. Она вспомнила, что Гена, когда открыл дверь, не узнал ее, принял за другую. За Володину любовницу?
Пришло второе дыхание, и рыдания вновь зазвучали мощно и трагично.
Друзья опомнились, стали отдирать Лену от стены и усаживать на стул. Она подчинилась. Сотрясаемая конвульсиями, продолжала эксплуатировать нежданно открывшееся сопрано: "О-о-о!! У-у-у!!"
Сидя захватывать воздух было труднее, и плач, к сожалению, уже не получался оперно красивым.
Володя и Гена суетились, предлагали ей воду, носовые платки, пытались говорить слова утешения. Но их не было слышно, потому что звуки, извергаемые Леной, были на две октавы выше.
– Да обними ты ее, осел! – крикнул Гена Володе. – Больше не могу слышать, сейчас сам начну рыдать.
Не дожидаясь действий друга, Гена подскочил к его жене, обнял ее за плечи и затряс, укачивая.
– Спокойно! Ленка, ты что? Мы победим! Не бойся!
– Отлипни! – Володя грубо оттолкнул Гену и прижал Ленину голову к своему животу. Гладил ее, приговаривая:
– Ну, все, все, успокойся! Ну перестань, маленькая, я с тобой!
Лена постаралась взять себя в руки. На место рыданий заступила икота. Плач был бурным, но икота по мощности не уступала. Каждый "ик!" ударом тока сотрясал Лену, передавался Володе. У него клацали зубы, и он даже прикусил язык, обращаясь к Гене:
– Чайник!
– Сам ты чайник! – обиделся Гена.
– Чайник... уй! поставь!
Гена рванул на кухню. Володя предусмотрительно держал рот открытым.
Частота Лениных иканий замедлилась, но сила сохранилась. Если в рыданиях была драматическая прелесть, то в икании она напрочь отсутствовала. Хуже того, судорожные визгливые "ик!" после каждой попытки сказать слово превращали трагедию в комедию.
Лена держала чашку с чаем двумя руками, глотала кипяток, желая убить напасть, одновременно поясняла:
– Понимаете, Булкин, ик! Ой, извините, ик! У нас в бюро, ик!.. Когда же это кончится? Ик!
– Полный ик! – нервно рассмеялся Гена и заработал осуждающий взгляд Володи.
– Не торопись, – успокаивал Володя жену. – Никто не гонит.
Лена посмотрела на него с благодарностью и так громко икнула, дернув головой, точно из стула в нее иголку вогнали. Ах, как вульгарно! И обидно!
Наконец Лена рассказала о случившемся.
– Идиотка! – возмутился Гена. – Ты чего ревела? Чуть с ума не свела! Я думал, война началась!
– Война не война, – задумчиво сказал Володя, – а ситуация неприятная.
– Вот именно! – Лена снова бросила благодарный взгляд на мужа. И осуждающе посмотрела на его дружка. – Ведь Канарейкин "украл изобретения у моих авторов!
– С тобой он не делился, правильно? – разумно предположил Гена.
– С авторами идей тоже, – заметил Володя.
Они точно забыли о присутствии Лены и спорили друг с другом.
– Посмотри на эту ситуацию с государственной точки зрения, – предлагал Гена, – если бы все замерло на том этапе, когда неудачникам отказали, страна не получила бы столько-то там миллионов прибыли или экономии. Это было бы лучше? Да мы благодарить Канарейкина должны за инженерную хватку и остроту ума.
– И за украденную интеллектуальную собственность? – спросил Володя.
– За реальную пользу, – ответил Гена. – А чего ты хочешь? Сейчас вся жизнь на том построена: кто хапнул, тот и прав. Партизаны доят заблудшую корову. Сами за эту власть голосовали, сами теперь и утереться должны.
– Утирок не хватит, – возразил Володя.
Вчера они обсуждали наличие естественных монополий в экономике России. Генка занимал позицию с точностью до наоборот.
Говорил о необходимости пересмотра результатов приватизации и введения жесткой природной ренты. Генка, чья жена преуспела в частном бизнесе, с ненавистью относился к новым русским предпринимателям – как к классу. Как биологический вид, подлежащий уничтожению, рассматривал этих пройдох, взяточников и казнокрадов. Но Гена был отчаянным спорщиком. А какой диспут без противоположных точек зрения?
Их увело далеко в сторону: вспомнили революции, Февральскую и Октябрьскую, положение в сельском хозяйстве и нефтедоллары, питающие государственный бюджет. Лена прокашлялась и напомнила о себе:
– В патентоведении тоже много недостатков.
– Вот именно! – подхватил Володя. – Наши самолеты – лучшие в мире! Насколько плохо мы делаем автомобили, настолько же хорошо самолеты. Но мы не можем их продать! Потому что они напичканы изобретениями – нашими, российскими, подчеркиваю, но запатентованными в других странах. Сунься мы за рубеж, и авиазавод вместе с "Росвооружением" прогорят на многомиллионных штрафах за нарушение патентов какой-нибудь Бурунди.
– Поделом! – злорадно сказал Гена. – За идиотизм нужно платить или, наоборот, вместо денег шиш получать. Да мы только за автомат Калашникова могли столько выкачать! Как из пяти нефтяных месторождений! И при этом пачкаться не надо с танкерами, цистернами и нефтепроводами.
– Сейчас Ижевский завод, – подала голос Лена, – очень широко патентует автомат Никонова, практически во всех странах, где только есть механическая мастерская, хоть в Бурунди. Крупное изобретение лучше разбивать на десятки или сотни мелких, по числу зависимых и независимых пунктов формулы изобретения, и на каждый получать патент. Так отсекаются возможные конкуренты на этапах промышленного производства. Мальчики! Что же мне делать с Канарейкиным?
– Ничего! – быстро и с готовностью ответил Гена. – Как сидела на синекуре, так и сиди! Не рыпайся, молчи в тряпочку.
– Я так не могу! – возразила Лена. – Меня воспитали… Родина, справедливость… и вообще.
– Ой, какие мы сознательные! – насмешливо пропел Гена. – Пионеры-ленинцы!
– Заткнись! – сказал Володя. – Можешь завтра с утра не ходить на работу? – спросил он жену. – У меня есть один приятель, следователь. Мы бы подъехали к нему и посоветовались.
– Хорошо, – согласилась Лена.
И с горечью подумала, что у Володи появились друзья, которых она не знает. Но уж лучше друзья, чем подруги.
– Давайте, доносите, – подбодрил их Гена, – молодогвардейцы перестройки.
Володя провожал Лену до метро, и она высказывала свое негодование по поводу приспособленческой философии Геннадия.
– Не воспринимай серьезно, – заступился за друга Володя. – Генка на самом деле вовсе не прожженный циник, каким хочет казаться. Просто у него такая манера, если ты говоришь "белый", он тут же ответит "черный", если ты что-нибудь хвалишь, ему обязательно нужно это обругать. Если бы мы решили ничего не предпринимать, он бы первым помчался в прокуратуру.
Лена почти не слушала. Генкин характер знала не хуже мужа. Завела разговор, чтобы не молчать. Как всегда после пролитых слез, Лена чувствовала легкость в теле и в мыслях. Хотелось возвышенного и сентиментального.
"Как странно, – думала она, – Володя провожает меня. Словно мы чужие. Нет, как будто восемнадцать лет назад, до свадьбы. И мне так хочется, чтобы он меня поцеловал и долго не уходил, говорил о любви".
Тогда они по несколько часов стояли в подъезде, и никаких сил не было расстаться.
Выходила мама и кричала в пролет:
– Сколько можно? Я видела в окно, когда вы пришли!
– Иду! – заверяла Лена и еще тесней прижималась к Володе.
Потом выходил папа, перевешивался через перила:
– Где вы там? Дочь! У тебя совесть есть? Парню через весь город до общежития топать. Метро вот-вот закроется!
– Уже иду! – Лена поднималась на одну ступеньку, но через секунду снова оказывалась в объятиях Володи.
В конце концов родители ставили ему раскладушку на кухне. Когда в квартире все затихало, Лена тайком пробиралась к Володе.
Расстаться на полдня было тяжким испытанием, на сутки – каторгой. После свадьбы родители Володи (семья военных, по тем временам состоятельных) выделили сорок рублей в месяц, чтобы молодые снимали комнату. Лена и Володя бросили ходить в институт. Не до учебы! Чуть не вылетели, сессию сдали на трояки, стипендий лишились. Пришлось возвращаться к родителям Лены. По утрам их с боем выгоняли на учебу. Они заходили за угол, ждали, пока мама с папой выйдут из подъезда, и бегом домой.
Кажется, только вчера все было!
Володя не понял, чем вызван горестный вздох Лены. О Генкиной судьбе сокрушается? Добрая душа! Всех она жалеет! Поцеловать ее на прощание или глупо?
– Встретимся на станции "Тургеневская", в центре зала, – предложил Володя. – Зала, а не платформы! – уточнил он.
Лена вечно путала первый и последний вагон, а платформу с залом. Встречаться с ней в метро сложнее, чем в джунглях. Через полчаса ожидания они начинали давать круги по станции, сталкивались на двадцатом и долго спорили, кто перепутал место встречи.
– Хорошо, – согласилась Лена. – Помнишь, ты меня спрашивал, может ли одно изобретение прийти в голову сразу нескольким людям? Я все думаю: почему тебя это заинтересовало?
"Потому что после стольких лет врастания друг в друга люди, наверное, не только чувствуют, но и предчувствуют одинаково, – подумал Володя. – Сколько раз мы ловили себя на том, что раскрываем рот и говорим одно и то же. Я о голубцах подумаю – прихожу домой, а ты их приготовила. И мне Канарейкин с дросселями неспроста попался – судьба! Поцеловать или нет?"
– Просто мысль в голову пришла, – ушел он от ответа.
Перед турникетом они замешкались, не зная, как проститься. В итоге нелепо официально пожали руки.
НЕПРОИЗНОСИМАЯ ФАМИЛИЯ
На следующее утро, приехав на "Тургеневскую", Лена быстро отыскала глазами Володю.
Всю дорогу она повторяла: "В центре зала! В центре зала!" И волновалась, точно ехала на первое свидание.
На несколько секунд она застыла. Народ, выливавшийся из поезда, обтекал ее, как колонну, а Лена стояла и любовалась мужем.
Володя читал газету. Переворачивая страницу, оглядывался кругом. Наверное, думал, что Лена опять стоит в не правильном месте.
Скользил по жене взглядом, не узнавая. Она и сама до сих пор вздрагивает от своего отражения в зеркале.
То ли разлука пошла на пользу его фигуре, то ли Лена раньше не замечала его стройности и мужественности, но сейчас он казался ей эталоном мужской красоты. Нельзя сказать, что проходившие мимо женщины бросали на Володю заинтересованные взгляды. Но для Лены каждая черточка его лица была прекрасной. И лысина его вовсе не портила, а придавала облику сократовскую мудрость.
– Привет! – сказала она, подходя и заглядывая ему в глаза с щенячьей преданностью.
Ей очень хотелось прочитать в Володином взоре ответное восхищение.
– Здравствуй! – сказал он, сворачивая газету и глядя поверх Лениной головы, – здесь две небольшие автобусные остановки, пойдем пешком.
По дороге в отделение милиции они говорили о детях. О том, что Настя учится в последнем, одиннадцатом классе, собирается поступать в педагогический институт, и, очевидно, следует ей нанять репетиторов. У Пети нет обуви на зиму. Лена предложила отдать ему старые Володины сапоги – с толстым носком будет в самый раз, а Володе купить новые.
Он невольно втянулся в обсуждение домашних дел, но, когда поймал себя на том, что говорит так, словно ничего не произошло, рассердился на свою забывчивость и на Лену, которая не мытьем, так катаньем стремится втянуть его в прежнюю жизнь.
– Решай сама, – буркнул он, – материально я всегда помогу.
"У нее любовник!" – напомнил он себе.
"У него другая на уме!" – проглотила Лена обиду.
Открыли дверь кабинета следователя и увидели, что у его стола сидит дама, яркая блондинка.
– Ты занят? – спросил Володя, поздоровавшись.
– Заходи, мы уже закончили. А вы, – Егор ткнул пальцем в Лену, – подождите за дверью.
Лена попятилась назад.
Егор протянул блондинке исписанный лист и велел:
– Распишитесь под своими показаниями, гражданка Фрт… – запутался он, – Фвртычан. Вам понятна ответственность за нарушение подписки о невыезде? Если снова вздумаете болеть, допрос проведем в больнице в присутствии старшего и младшего медперсонала. Можете идти.
Егор и Володя проводили глазами нехрупкую фигуру женщины.
– Как дела, старик? – спросил Егор. – Помирился?
– Я к тебе по делу, – сказал Володя, не отвечая на вопросы.
– Новый список принес?
Володя отрицательно покачал головой, но не успел открыть рот, как зазвонил телефон.
Егор поднял трубку, несколько секунд молча слушал, потом закричал в микрофон:
– Как это уснул? Что значит "сперли"? Это же вещдоки, а не кошачий хвост! Ищи, студент, хоть свои руби, но пальцы принеси.
На том конце провода кто-то торопливо бубнил, Егор молча слушал несколько секунд.
Брови его вдруг удивленно поползли вверх.
– Ты что там? Плачешь? Во дает! Он плачет, как тебе нравится? – спросил Егор Володю. И снова в трубку:
– Все, подбери сопли, студент, и отправляйся в линейный отдел милиции. Какая станция? "Коломенская"? Я им позвоню. Да не хлюпай ты! Думаешь, это добро кто-то домой понесет? – Егор положил трубку.
– Отпечатки пальцев потеряли? – поинтересовался Володя.
– До отпечатков, дело не дошло. Представляешь, утром ездили по вызову, нашла дворничиха расчлененный труп. Ну, мы пальцы в пакетик положили и дали студенту-практиканту, чтобы он их в НТО на экспертизу отвез. Он этот пакетик в полиэтиленовую сумку положил, в метро заснул, и сумку у него стащили. Представляешь?
Володя начал тихо вздрагивать, а потом рассмеялся во весь голос.
– Ну что ты ржешь? Знаешь, что нам будет за утерю?
– Я... я представил, как грабитель радуется, в сумочку лезет, пакет достает, а там... там…
– Весело, да? Тебе весело. Эх, не понимаете вы, население, каково ваш покой охранять. Подожди, я в метро позвоню, пусть дежурных на станциях предупредят.
Когда блондинка вышла из кабинета следователя, Лена подумала, что бедная женщина, наверное, тоже побывала в руках визажиста.
Потому что по доброй воле выкрасить волосы в такой ядовито-желтый цвет никто не отважится, если в здравом уме.
– На допрос? – Блондинка присела рядом.
– Ну что вы! – улыбнулась Лена. – Следователь – приятель моего мужа, нам нужен профессиональный совет.
– А почему он вас выпроводил?
– Не узнал, я прическу изменила. Вы не у Сидоркина стиль создавали? Меня теперь никто не узнает. Да и пусть мужчины сами поговорят.
– Меня зовут Галя, – представилась блондинка, – по мужу Фвртычан.
– Очень приятно, а я Лена Соболева.
– Ой, Леночка, какое на меня несчастье обрушилось! – Галя достала платок и стала промокать глаза, из которых потекли слезы.
Лена мгновенно воспылала сочувствием. На собственном примере знала, как важно человеческое участие в подобные минуты.
– Трое детей, – плакала Галя, – деточки мои! Надо их кормить, одевать. Муж погиб во время событий в Карабахе. Вот и связалась с абхазцем, а он на моей даче организовал цех по упаковке ворованной осетрины. Я не знала ничего, клянусь, не знала. Ласковый такой был, детей любил. А потом сбежал. Всю ответственность – на меня. Защитить меня некому, дети мои никому не нужны… Ой, какое горе! Мне говорят: дай следователю взятку, да как ее дашь и сколько? Вы не знаете? Нет? Ой, да у меня и денег-то нет. Это я не знаю сама, что говорю. Помутилось у меня все. Ох, детки мои, крошечки!
Лена утешала несчастную мать, достала из сумки платочек и подала ей, так как Галин платок уже пропитался влагой.
– Ничего, все как-нибудь устроится, – говорила Лена. – Разберутся, вот увидите.
– Да как же разберутся? Столько несправедливости кругом. Вы представить не можете, как тяжело одинокой матери. А я ведь еще инвалид, по-женски у меня заболевание, работать не могу. Ох, за что меня Бог покарал?
– Я вас очень хорошо понимаю, – сказала Лена, – у меня тоже одно несчастье за другим, просто заколдованный круг. Но нельзя распускаться, держитесь. Надо сражаться.
– Как сражаться? Научите. Закиньте следователю словечко! Я в долгу не останусь. Спасите моих деток!
Галя рухнула на плечо Лене и сотряслась еще большими рыданиями.
Лена почувствовала, как тяжесть Галиного тела вдавила ее в жесткую спинку скамейки.
Выглянувший из кабинета Володя посмотрел на них с удивлением.
– Заходи, – пригласил он Лену.
– Обязательно поговорю, – шепнула она Гале на прощание.
Егор встретил ее на середине комнаты.
Пока он сидел за столом, казался грозным и большим. Лена никак не ожидала, что следователь окажется крохотного роста, и пожалела, что надела туфли на каблуках.
– Вы извините, – сказал Егор, – я решил, что вы по делу Кузьминых. Отмачивали в ванной этикетки на бутылках с шипучкой и наклеивали от шампанского, – пояснил он. – Садитесь, ребята. Чай будете? Называется в народе "милицейская заварка". И совершенно верно: у нас во всем отделении заварной чайник есть только у секретарши начальника. Поэтому сыплем прямо в стакан и заливаем кипяточком. Погодка испортилась, верно? Все, кончилось бабье лето. Время бежит, не ухватишься.
Егор еще некоторое время рассуждал о погоде, а Лена осматривалась и привыкала к обстановке.
– Так что, Леночка, у вас произошло в вашем благословенном бюро? – наконец спросил он.
Лена четко изложила суть дела. Ночью, прежде чем заснуть, она репетировала свой монолог.
Егор задумался, сморщился, как от зубной боли, а потом сказал: