– Выигрыш тоже согревает сердце. Потанцуй с моей мамой, Гейб, а я посмотрю, сколько твоих денег я успею проиграть.
– Как можно отказаться от такого предложения? – Гейб взял Наоми за руку.
– Ты сегодня отлично выглядишь, – сказал Гейб, когда они с Наоми заскользили по начищенному паркету.
– Откуда ты знаешь? Ведь ты не смотришь ни на кого, кроме Келси.
Гейб некоторое время молчал, потом покачал головой.
– Что-то я не могу придумать ничего достойного или по крайней мере остроумного в ответ.
Наоми запрокинула голову и пристально посмотрела на него.
– Я была бы разочарована, если бы ты нашел ответ. Мне нравится наблюдать за тем, как все чувства, которые Келси к тебе испытывает, проступают у нее на лице. И мне приятно сознавать, что твои чувства к ней заставляют тебя сбиваться с шага даже во время танца. Вы не просто подходите друг другу – вы заставляете друг друга буквально пьянеть.
– Но ты беспокоишься…
– Не о ваших отношениях. Меня беспокоит все остальное.
Наоми бросила осторожный взгляд через плечо – туда, где за карточным столом сидела Келси. Весело смеясь, она двинула на середину стола горстку фишек.
– Я знаю, она пытается забыть то, что случилось в ту ночь, но меня это просто пугает. Взгляд Гейба стал обманчиво спокоен.
– Этого не должно было случиться. Мне не следовало отпускать ее одну.
– Ты прав, этого не должно было произойти, – согласилась Наоми, продолжая наблюдать за Келси. – Иногда мне кажется, что ей надо было остаться в "Трех ивах" или – еще лучше – вернуться к отцу, пока все не успокоится.
Гейб думал так же, однако, услышав мнение Наоми, он отнюдь не испытал облегчения.
– Даже если бы она согласилась… Никто из нас не знает, сколько пройдет времени, прежде чем все эти вопросы утрясутся.
– Все эти вопросы? Что ты имеешь в виду? Гейб понял, что снова сбился с шага и выругал себя последними словами. Наоми пока было известно только об опасности, угрожающей его лошадям.
– Мы до сих пор не знаем, кто пробрался в конюшню и что он собирался сделать. Впрочем, очень может быть, что все будет кончено уже завтра, после того как завершатся скачки.
– Я очень на это рассчитываю, Гейб. Если с ней что-то случится… Я этого не перенесу. Сама мысль о том, что ей приходится сталкиваться с теневыми сторонами нашего бизнеса, приводит меня в ужас. Пусть даже Келси и способна разобраться, что Милисент была не права и что не грязные делишки являются той осью, вокруг которой вращается скаковой мир. – Наоми снова откинула голову назад и сверкнула глазами. – Ведь все не так, Гейб! Мы не преступники, просто наш мир – самый прекрасный мир – не лишен недостатков. Мы не занимаемся махинациями; просто когда происходит что-то подобное, люди надолго запоминают именно это.
– Тебя так волнует мнение Милисент Байден?
– Черт возьми, конечно, нет! – В глазах Наоми был вызов. – Просто я не хочу, чтобы она была правой, выглядела правой! И будь я проклята, если позволю ей посадить еще одно пятно на мою репутацию. Вот почему я хочу, чтобы все поскорее закончилось. Хотя бы ради Келси и ради тебя. Ну и ради самой себя, конечно.
Когда Келси проснулась, комната показалась ей прохладной и темной. Она лениво потянулась, неохотно расставаясь с картинами праздничного вечера, которые преследовали ее даже в глубинах сна: яркий свет, музыка, цветы, голоса. Стремительное вращение рулеточного колеса, молниеносный бросок костей, карты на зеленом сукне. Кажется, она просадила половину того, что Гейб выиграл в блэкджек, но он вернул почти все, отыгравшись в кости.
Но лучше всего Келси запомнился сам Гейб. Каким внушительным и даже опасным он выглядел в темном вечернем костюме, как зорко его непроницаемые голубые глаза следили за вращением колеса рулетки, за скользящими по сукну картами, за прыгающими кубиками с черными точками на боках. И когда эти глаза вдруг задерживались на ней, у Келси перехватывало дыхание.
Когда же и вечер, и толпы гостей, и неумолчный шум множества голосов остались позади, они поднялись в номер, легли, и умные, чуткие руки Гейба стали играть ее телом, исторгая из груди Келси гортанные, хриплые стоны и будя один за другим все более темные, глубоко запрятанные желания.
Он проделывал с ней нечто невообразимое – такое, что Келси всегда считала непозволительным, не говоря уж о том, чтобы мечтать о чем-то подобном.
И вот теперь, едва пробудившись, Келси подумала о том, что ее тело все еще помнит негу и ласку, сладострастную истому и восторг высшего наслаждения. Еще не открыв толком глаза, она протянула руку и захлопала ею по одеялу, желая снова прикоснуться к нему, но Гейба рядом не было.
Все еще полусонная, Келси села на постели и обнаружила, что она в спальне одна.
Ну, это ему так просто с рук не сойдет, решила она и, выбравшись из постели, накинула халат и отправилась в гостиную.
В гостиной горел свет; он на мгновение ослепил ее, и Келси встала на пороге, отчаянно зевая и пытаясь завязать пояс халата.
– Который час? – спросила она.
– Начало одиннадцатого. – Наоми наливала кофе из кофейника, стоящего на подносе. – Ты вовремя проснулась, завтрак только что подали.
– Завтрак? Начало одиннадцатого? – Келси протерла глаза. – А Гейб?
– Он с самого утра на ипподроме.
– Но… – Она наконец почувствовала себя проснувшейся. – Наглец! Он обещал, что обязательно возьмет меня с собой.
– Гм-м… – Наоми налила вторую чашку – для Келси. – Мне он сказал, что ты спала как сурок и что, когда он попытался тебя разбудить, ты велела ему убираться прочь и никогда больше не возвращаться.
– Лгун! – возмутилась Келси. – Не могла я такого сказать. Наверняка он это придумал, чтобы оправдаться.
Она подсела к столику и отпила горячего кофе.
– Наверняка он хотел, чтобы ты как следует отдохнула.
– Он мне не нянька, а любовник! – выпалила Келси и покраснела. Как-никак Наоми все-таки была ее матерью, хотя их отношения с самого начала строились как отношения двух взрослых, независимых друг от друга людей.
– А почему ты здесь? – Келси решила сменить тему. – Я думала, что ты тоже будешь на тренировочном круге.
– Для нас эта скачка не особенно важна. Полторы мили… – Наоми пожала плечами и стала намазывать черничный джем на треугольный тост. – Главное, чтобы Прилив не упустил своего призового места. Теперь на это можно надеяться, поскольку арканзасский жеребец не выступает.
– Не выступает? Но почему? Что с ним случилось?
– О, разве я тебе не сказала? Он захромал на вчерашней тренировке – потянул связки на передней ноге. Я была уверена, что сказала тебе.
Келси обиженно поджала губу.
– Я чувствую себя чужой на этом празднике жизни, – заметила она и с аппетитом вонзила зубы в большой бутерброд с ветчиной. – Грустно стоять на улице, прижимаясь носом к холодному стеклу, когда другие едят пирожные и печенье.
– Прости, Кел. Просто все мы слишком за тебя переживаем, и тебе придется как-то с этим мириться. Когда я думаю о том, что могло случиться… – Она вздохнула и стала намазывать джемом очередной тост. – Ладно, не будем углубляться в эту тему. Выражение твоего лица как будто говорит: "Ах, не вмешивайтесь не в свое дело". Нечто подобное я часто видела в зеркале, поэтому и знаю…
– Я не хотела сказать "не лезьте". Я хотела сказать – "не надо обо мне беспокоиться". – Келси улыбнулась.
– Ничего не попишешь – любая мать, даже не очень хорошая, не может не беспокоиться. Ну, ладно, ешь свой завтрак – Гейб строго-настрого наказал мне проследить за тем, чтобы ты не уходила голодная.
– Снова Гейб!
– Мне почему-то кажется, что он тебя любит, и ты это знаешь.
– Знаю.
– А тебе известно, что он без ума от тебя? На лице Келси расплылась улыбка.
– Ты так считаешь?
Наоми только расхохоталась в ответ.
– Ты же знаешь, Кел! Как это восхитительно и вместе с тем страшновато, когда мужчина так увлечен тобой!
– Да. И вдвойне восхитительно и страшно, когда и ты увлечена им с не меньшей силой. Возможно, кому-то может показаться, что после развода я слишком быстро нашла новый объект для моих нежных чувств, но…
– Не мне тебе говорить, Келси, но ты и твой бывший муж не жили вместе больше двух лет. Развод был просто формальностью.
– И все-таки… – Келси покачала головой. – Я не перестаю об этом думать только потому, что это выглядит не слишком правильно. Зато я чувствую, что все в порядке, все правильно.
Келси опустила глаза, искренне надеясь, что чутье не обмануло ее и она выбрала для своих вопросов подходящий момент.
– Скажи, когда вы с папой развелись, ты все еще любила его? Прости, но… – Она подняла взгляд на Наоми. – Вчера мне сказали одну вещь, и мне хотелось бы знать, верно ли это. Если не хочешь, можешь не отвечать – я все пойму.
– Однажды я уже обещала тебе, что я попытаюсь честно ответить на любой твой вопрос…
Но это был непростой вопрос. Он разбередил старую рану – рану, о которой Наоми удалось забыть.
– Да, я продолжала любить его. Вопреки всему я любила его еще долгое время, даже тогда, когда стало ясно – надеяться на что-то просто глупо. И тогда я рассердилась – на него, на себя саму – и решила доказать всему миру, что такие пустяки не могут меня волновать.
– Так вот почему ты…
– Ударилась в загул? – закончила Наоми. – Стала посещать вечеринки, давая пищу для новых сплетен? Стала открыто появляться в обществе мужчин и время от времени устраивать небольшие, но памятные скандальчики? Да, поэтому. Во всяком случае – частично. Просто я не в силах была признать, что потерпела неудачу. Мне хотелось, чтобы Филипп страдал, чтобы он не спал по ночам, страдая из-за того, как я использую неожиданно свалившуюся на меня свободу. В чем, в чем, а в этом я, несомненно, преуспела, поскольку моими стараниями он отдалялся все дальше, так что в конце концов то, чего я желала больше всего на свете, стало мне недоступно.
– Ты хотела вернуть его?
– Очень. До отчаяния. И в то же время я была слишком самонадеянна, ибо считала, что мне удастся вернуть его на моих – и только на моих – условиях.
– А Алек Бредли? – Келси увидела, как Наоми поморщилась, но все же заставила себя закончить:
– Ты использовала его, чтобы заставить папу страдать?
Наоми отставила кофе и глотнула холодной воды прямо из кувшина.
– Наверное. Сейчас мне кажется, что это была моя последняя надежда – перчатка, которую Филипп наконец поднимет. Бредли был равен Филиппу по происхождению и воспитанию, но репутация у него была самая отвратительная.
Келси почувствовала легкую дурноту. Она должна была знать, но, чтобы узнать, необходимо было задать вопрос – и быть готовой услышать ответ.
– Ты.., наняла его за деньги?
Легкая тень давней Печали исчезла из глаз Наоми.
– За деньги? – переспросила она совершенно спокойно.
– Ну да… – несколько растерялась Келси и поспешно глотнула кофе. – Я слышала, что он, если можно так выразиться, оказывал женщинам кое-какие специфические услуги.
Меньше всего Келси ожидала, что Наоми расхохочется, да еще так громко, так весело и заразительно.
– Боже мой! – задыхаясь, выдавила она. – Что за мысль! Что за мысль, Келси! Да этот Бредли был нужен мне в постели как прошлогодний снег! Как прошлогодний снег… – повторила она, снова становясь серьезной.
– Прости, если это был глупый вопрос. Я не имела в виду именно.., близкие отношения. Я думала, что он, возможно, был нужен тебе для того, чтобы появляться с ним на публике.
– Нет, я его не нанимала. Пару раз я действительно одалживала ему деньги, но это не имело никакого отношения к.., его талантам. Алек, видишь ли, постоянно сидел без денег, – пояснила Наоми сухо. – Он постоянно пускался в какие-то авантюры – и неизменно прогорал. Возможно, из чисто женского тщеславия я опять выдаю желаемое за действительность, но у меня сложилось впечатление, что это он бегал за мной, а не я за ним. Правда, нельзя сказать, чтобы я избегала его общества, – хладнокровно уточнила она и выловила из баночки с джемом целую ягоду. – Мне необходимо было внимание. Я нуждалась в нем, а он умел быть очаровательным. Даже если ты наверняка знала, каков он на самом деле, Алек умел заставить тебя забыть об этом и почувствовать себя единственной женщиной в мире. Нет, я, конечно, знала, какой он пользуется репутацией – как и о том, что его можно нанять, купить на вечер, на неделю, на несколько месяцев, – но это, наверное, просто добавляло остроты моему маленькому приключению. Ну и, конечно, то, что Алек постоянно старался быть рядом, что он ухаживал за мной, пытался очаровать, покорить, – а проделывал он это потому, что не мог справиться с самим собой, – все это льстило мне, моей женской гордости. В конце концов Алек не захотел или не смог признать своего поражения. Он не смог смириться с тем, что меня нельзя покорить, потому что я этого не хочу. Это и убило его.
– Но изнасилование не имеет ничего общего с сексом.
– Разумеется, нет. – Когда-то Наоми думала, что имеет. Ей хотелось так думать, потому что так было проще. – Он хотел сделать мне больно, хотел унизить меня. Я так и не поняла, почему в ту ночь он пришел в такое отчаяние, что решился на этот шаг. В его глазах не было ни страсти, ни похоти… Ах, если бы они были!.. Тогда я могла бы бороться с ним, обмануть, заговорить, обвести вокруг пальца. Нет, это его отчаяние заставило меня потянуться за пистолетом.
Наоми вздрогнула, потом вздохнула так, словно долго плыла под водой и наконец вынырнула на поверхность, чтобы глотнуть воздуха.
– Я почти забыла обо всем этом, – негромко проговорила она, и голос ее звучал спокойно и устало.
– Прости, что заставила тебя вспоминать… – Позабыв о данном самой себе обещании тщательно обдумать на досуге все, что она узнала за последние два дня, Келси импульсивно накрыла руку матери ладонью и крепко сжала. – Не думай об этом! Нам обеим противопоказано оглядываться назад. Нужно смотреть в будущее, надеяться на будущее, работать для будущего… Кстати, почему бы тебе не взглянуть на платье, которое я купила для сегодняшней скачки? Если я не влезу в него в ближайшее время, то, боюсь, мы пропустим первый заезд.
Глава 9
Рено был одет в серый с синеватым отливом костюм и темно-бордовый галстук; дорогие итальянские туфли сияли словно зеркало. Узкая, как карандаш, женщина, опиравшаяся на его руку, была на голову выше невысокого жокея, поэтому ей приходилось каждый раз наклонять голову, чтобы попасть в кадр вместе с Рено. На лицо ее был наложен безупречный макияж.
Рено лучше других понимал, как жалко выглядит низкорослый мужчина, пытающийся утвердить свое мужское достоинство, появляясь в обществе высоких женщин, но ему было плевать. Именно сейчас ему необходимо было хоть что-то, чтобы продемонстрировать всем, что он настоящий мужчина, который на что-то годится.
Рука его все еще висела на перевязи – на шелковой косынке того же цвета, что и галстук. И это, с горечью подумал Рено, единственные шелка, которые он может носить сегодня.
Он улыбался направленным на него видео– и телевизионным камерам, улыбался задорной зубастой улыбкой, ибо нуждался во внимании едва ли не больше, чем женщина, которую он взял с собой для антуража, но под внешней бравадой, под быстрыми, небрежными ответами относительно его возможного участия в следующих скачках или о планах на будущий скаковой сезон скрывался настоящий водоворот смятенных мыслей и отчаяния. С особой завистью Рено глядел на жокеев, которые не торопясь направлялись в паддок. Он знал, что чувствует и о чем думает каждый из них в эти минуты перед стартом, на какие пускается уловки, чтобы сосредоточиться, напустить на себя кураж и не дать упасть уровню адреналина в крови.
Только один будет первым у столба, но остальные могут попытаться проявить свою отвагу и решимость. Кто-то вернется на будущий год и возьмет свое в другой скачке, кто-то исчезнет – наберет лишний вес, разочаруется, испугается травм. Некоторые переберутся куда-нибудь в захолустье, предпочитая быть первыми во второразрядных гонках, чем раз за разом оставаться в битом поле в состязаниях высшего класса. Лишь великие жокеи способны задержаться на скаковом круге надолго – богатея от скачки к скачке и служа примером для подражания десяткам своих последователей, – но, чтобы стать великим, необходимо либо счастливо избегать падений и переломов, либо перемогать их.
Середнячки же так и будут кочевать от ипподрома к ипподрому, будут заискивать перед тренерами, теребить своих агентов, исчезать, чтобы снова возникнуть в ипостаси конюшенного мальчика, конюха или даже помощника тренера на какой-нибудь крошечной ферме.
Но сейчас ничего этого нельзя было разглядеть. Жокеи – могучие воины, бесстрашные солдаты, лихие всадники – шли на старт сосредоточенные, готовые к битве, и их напряжение выдавали только внимательный прищур глаз под опущенными защитными очками да особая грация худых, мускулистых тел, которая появляется у хищников перед броском. Да, мысленно они уже на старте… Пусть празднично переливаются разноцветные яркие шелка костюмов, пусть под мягкие итонские шапочки надеты твердые пластиковые шлемы, и у каждого на рукаве повязка со стартовым номером – все это для судей и зрителей. Для жокеев уже не существует ничего, кроме броска из стартовых ворот, полуторамильной дистанции и стремительного спурта на финишной прямой. Рено знал, что некоторые жокеи встают с рассветом, чтобы размять своих четвероногих партнеров и открыть им дыхание; другие, напротив, спят допоздна и являются к самому старту, ибо их отношения с лошадью остаются чисто деловыми, не окрашенными никакими эмоциями, но накануне скачек и те и другие воздерживаются от лишних калорий и часами парятся в бане, сгоняя лишние унции и фунты.
Точно так же поступал и он…
Рено с завистью посмотрел вслед жокеям, и у него снова защемило сердце.
Это он должен был шагать сейчас в паддок, внимательно прислушиваясь к последним наставлениям тренера, это на нем должны были сосредоточиться восхищение толпы и надежды владельцев. Это он, зажав в зубах хлыст, должен был нестись по дорожке ипподрома.
И больше всего на свете Рено боялся, что никогда больше не выйдет на старт.
Он заставил себя сделать еще несколько шагов. Задиристая улыбочка не сходила с его лица, точно приклеенная.
– Мисс Наоми!
– Рено! – Наоми машинально пожала его здоровую руку. – Ты выглядишь потрясающе!
– Я выглядел бы еще лучше, если бы надел ваши цвета.
– Обязательно наденешь. – Наоми бросила быстрый взгляд на спутницу жокея, которую тот бросил на растерзание репортерам. – Милая девочка. Мне кажется, я ее где-то видела.
– В коммерческих роликах. Она рекламирует шампунь и зубную пасту. Хочет пробиться в кино. – Рено пожал плечами, давая понять, что девушка его не интересует, и обратил все свое внимание на жеребца. – Он для вас все сделает, мисс Наоми.
– Я знаю.