Идея государственного единства была чужда XI-му веку если не в теории, то, по крайней мере, в осуществлении своем. Тогдашнее общество состояло из разнородных, друг другу враждебных и упрямо самостоятельных элементов. Церковь, феодальная аристократия и только что вышедшие на сцену истории городские общины требовали в своей исключительности не только совершенно независимого, отдельного бытия, но даже посягали, каждый в свою пользу, на самостоятельность других общественных элементов. Примирение этих эгоистических требований, прекращение страшной борьбы, наконец, подчинение этого смутного, анархического быта одному началу или закону – таково было стремление, высказавшееся в великой распре между папою и императором, между западною церковью и феодальным государством. У Григория VII и Генриха IV была в виду одна и та же цель, но они шли к ней разными путями. Трудность достижения этой цели обнаружилась скоро. Когда прошел первый жар борьбы, когда рассеялись надежды партий, которые ее завязали, тогда начались крестовые походы. Время для них настало. Несколько десятилетий прежде или после проповедь Петра Пустынника и увещания папы Урбана не могли бы обнаружить такого сильного влияния.
Осуществление того отвлеченного, основанного не на самой природе общества, а на искусственных соображениях политического быта, о котором мечтали, каждый по своему, феодальный владетель, клирик и горожанин XI-го века, было невозможно в Европе. Здесь существовало слишком много исторических условий, следов прошедшего, при которых ни одна из господствовавших тогда политических форм не могла развиться во всей полноте и чистоте своей. Окончательному развитию феодального государства мешали феократические притязания пап. Города, еще молодые, еще робкие в своих требованиях, приставали то к той, то к другой стороне, не отдаваясь совершенно, впрочем, ни той, ни другой и стремясь к самостоятельности, которую, конечно, не хотели за ними признать ни император, ни папа. Но исход борьбы был сомнителен. Первые двадцать лет не привели ни к какому результату, утомили боровшихся и поколебали у всех надежду на успех скорый и решительный. Таково было состояние умов, когда явился Петр Пустынник. Он указал Западной Европе на край, где жил и страдал Спаситель, где еще были видны следы его земного странствования. Этот край надлежало освободить от неверных. Во всех классах европейского общества поднялись вместе с религиозным воодушевлением иные темные надежды. Там, на освященной жизнью Спасителя почве, думала церковь создать, по идеалу своему, феократическое государство; там, в земле той, завоеванной у врагов христианства, надеялся феодальный барон утвердить незыблемо права свои, не стесняясь, как в Европе, возражениями других, если не равных, то и не подчиненных ему членов общества. Наконец, сюда же шли горожанин в надежде жизни более твердой, более обеспеченной против притеснений феодализма, и бедный раб (villanus), мечтавший найти свободу у гроба Того, Который умер за всех. Не надобно забывать также, что в это время поприще для великих феодальных предприятий в Европе уже замкнулось покорением Англии норманнами. Младшие сыновья ленных владельцев, бездомные рыцари, которым в наследие от отца шло только вооружение и конь, пошли на Восток добывать себе новые лены. В Европе им не было места и надежд.
В лекциях Гизо ("Histoire de la civilisation en Europe") и истории Франции Мишле прекрасно показаны первые результаты столкновения мира христианского с миром ислама. Я не буду повторять того, что уже столько раз сказано. Крестовые походы, или лучше сказать крестовый поход продолжался двести лет, и в это время, которое можно назвать "периодом стремления к идеалам", лицо Европы изменилось. Император и папа кончили вековую тяжбу свою; силы того и другого были истощены, значение потрясено. Оба отказались от недостижимой цели. Политические идеалы Среднего века не осуществились в Европе, не осуществились они и в Палестине. В королевстве Иерусалимском боролись те же элементы, которые не уживались в Европе. Попытка основать там политическое общество на отвлеченных, не из действительности взятых схемах не удалась.
В начале XIV века венецианец Марино Сануто написал книгу под названием "Secreto fidelium crucis", в которой он предлагает новые планы к завоеванию Палестины, но у него в виду не один гроб Спасителя, не идеальное устройство новых обществ, которым нет места в Европе, – он показывает торговые выгоды, которые можно извлечь из обладания землями, лежащими у Средиземного моря. Эта книга обличает совершенный переворот в общественном мнении. Средний век оканчивается: он потерял веру в свои идеалы, в возможность тех учреждений, которые составляют его характеристическую особенность.
Рыцарь Баярд
Петр дю Тераль, впоследствии рыцарь Баярд, родился в 1476 году, недалеко от Гренобля, в Баярде, замке отца своего, старого израненного воина. Фамилия Тераль принадлежала к числу самых славных и благородных в провинции Дофине, которой дворянство издавна отличалось воинственным духом и гордо называло себя "l’écarlate des gentilshommes de France".
В отцовском замке с братьями и сестрами рос молодой Баярд. Согласно с дворянскими понятиями того времени при воспитании его более обращали внимания на развитие телесной силы и ловкости, чем на умственное образование, которое считалось необходимостью только для духовенства. Мальчики, которые не готовили себя к этому званию, читали мало, разве одни рыцарские романы, зато в телесных упражнениях они далеко превосходили изнеженных детей нашего времени. Они с ранних лет привыкали носить тяжелое вооружение, которое, однако, не стесняло свободы их движений, потому что они могли в нем танцевать, прыгать через глубокие рвы, вскакивать без помощи стремян на коня, взлезать без лестницы на гладкие каменные стены и т. д. Такая сила и гибкость членов были необходимы для людей, которых главным занятием должна была быть война, и война не такая, как в наше время, когда общее употребление огнестрельного оружия уничтожило почти всякое различие между крепким и бессильным. Пушки и ружья, конечно, употреблялись уже в конце XV столетия, но гораздо менее, чем теперь, и, по плохому тогдашнему их устройству, они не могли иметь такой важности. Баярду было тринадцать лет, когда старый рыцарь дю Тераль созвал сыновей своих и спросил у каждого из них: какой род жизни он намерен для себя избрать? Старший хотел остаться в родовом замке помощником отца в его хозяйственных заботах; два меньших просили, чтобы их учили наукам, нужным для достижения высших духовных должностей; один только Петр объявил желание служить Франции, как служили его прапрадед, прадед и дед, все убитые в сражениях. Отец благословил его выбор и просил близкого родственника своего, епископа Гренобльского, на сестре которого он был женат, поместить Петра при особе какого-нибудь знатного господина, у которого молодому человеку можно было бы научиться хорошему обращению и насмотреться на благородные примеры. Таков был тогдашний обычай. Верный слуга рыцаря Баярда, который оставил нам прекрасную и простодушную повесть о подвигах своего господина, рассказал подробно о его прощании с родителями. Мать молодого Петра дала ему пред разлукою небольшой кошелек с деньгами и четыре совета: жить с твердою верою в Бога, говорить правду, оказывать уважение и вежливость к равным себе и быть крепким защитником и другом бедных, вдов и сирот. Деньги он истратил скоро, советы сберег на всю жизнь.
Епископ Гренобльский поместил своего племянника пажем ко двору герцога Карла Савойского, где он провел несколько месяцев. Потом герцог собрался посетить молодого короля французского Карла VIII, жившего тогда в Лионе, и взял с собою в числе прочих служителей пажа дю Тераля. Общее внимание остановилось на тринадцатилетнем мальчике, который с необыкновенною смелостью и ловкостью правил конем своим и в то же время был кроток и застенчив, как девушка. Король французский выпросил Баярда у прежнего господина и передал его для окончательного воспитания другу и родственнику своему, графу Люксембургскому. Через три года Баярд был уже настоящим воином. По примеру большей части тогдашних французских дворян, он начал службу в коннице. Пехота, кроме главных начальников, состояла из людей низшего класса и немецких или швейцарских наемников, которые за деньги служили кому угодно, даже против соотечественников. Несмотря на мирное время, Баярд умел заслужить известность своими победами на турнирах, в которых воинственное дворянство, скучая праздностью, выказывало перед дамами силу и смелость, часто с опасностью самой жизни. Товарищи и бедные любили его за простоту нрава и безграничную щедрость. С другом и недругом делился он последним добром своим и не думал о собственной нужде. Он едва выходил из детства, но будущий "рыцарь без страха и упрека" уже был виден.