― Эмили, я так рада тебя видеть! Когда я пришла к тебе в среду, слуга твоего отца сказал мне, что тебя нет дома. То же самое он мне сказал и в прошлую пятницу.
― Я отсутствовала. ― Я скривила губы и прочувствовала это слово. ― В оба этих дня я была в унылом Маркет Холле, прислуживая чикагским бездомным.
Ровные брови Камиллы нахмурились:
― Но ты не была больна?
Я фыркнула.
― Больна, но не телом, а разумом и сердцем. Отец словно ждет от меня, что я займу мамино место во всех смыслах.
Камилла взмахнула своими нежными пальцами.
― Я так счастлива! Я думала, что у тебя воспаление лёгких. Знаешь, Эвелин умерла от него на прошлой неделе.
Я почувствовала, как содрогнулась от шока.
― Я не знала. Мне никто не сказал. Какой ужас… это так ужасно.
― Не бойся. Ты выглядишь такой же сильной и красивой, как всегда.
Я покачала головой.
― Красивой и сильной? Я чувствую себя так, как будто мне одна тысяча лет, и что весь мир прошел мимо меня. Я скучаю по тебе, я так сильно скучаю по моей прежней жизни!
― Мама говорит, что ты делаешь то, что является более важным, чем просто игры девочек, и я знаю что, она, должно быть, права, - быть хозяйкой великого дома это очень важно.
― Но я не хозяйка великого дома! Я, скорее всего, раб, чем кто-либо ещё. ― Я чувствовала себя так, как будто была готова взорваться. ― Мне даже не дозволено иметь чуточку свободы.
Камилла попыталась подбодрить меня своим радостным лицом.
― Сейчас - середина апреля. Через две недели будет уже шесть месяцев со дня смерти твоей матери. Тогда ты будешь свободна от траура и будешь в состоянии воссоединиться с обществом.
― Я даже не знаю, смогу ли выдержать еще две недели всего этого очень тоскливого и очень скучного. ― Я закусила губу, увидела удивленный взгляд Камиллы, и поспешила объяснить. ― Работа хозяйки дома Вейлоров - очень серьезна. Все должно быть именно так, как этого хочет отец, как это делала мать. Я не понимала, что значило быть женой. ― Я глубоко вздохнула и сказала: ― Она пыталась мне об этом сказать. В тот день. Тот день, когда она умерла. Вот почему я была в родильной комнате вместе с ней. Мать сказала, что она хотела, чтобы я поняла, что значит быть женой. Именно поэтому я видела, Камилла, я наблюдала, как она умерла в крови без любви мужа, держащего ее руку и носящего траур о ней. То есть, быть женой означает - одиночество и смерть. Камилла, мы никогда не должны выходить замуж!
Камилла размешивала свой чай, когда я стремилась поделиться своими мыслями хоть с кем-то. На мое восклицание она уронила ложку. Я увидела, как ее взгляд нервно метнулся к закрытой гостиной двери, а потом снова ко мне.
― Эмили, я думаю, тебе не стоит так сильно зацикливаться на мысли о смерти своей матери. Это плохо.
Сейчас, делая запись нашей беседы, я понимаю, что сказала намного больше, чем Камилла могла бы вынести, но мне нужно было прекратить держать свои мысли в себе - мысли, которые навсегда останутся в моем дневнике. Но тогда все, чего я хотела, это поговорить с кем-то - поделиться своими страхами и тревогами, и именно поэтому я продолжала.
― Мои мысли должны задержаться на ее смерти. Сама мама желала бы этого. Именно она настояла на том, чтобы я была там. Она хотела, чтобы я знала правду. Я думаю, что, возможно, мать знала, что ее смерть была близка, и она пыталась предупредить меня, - она старалась показать мне, что я должна выбрать иной путь, чем путь жены и матери.
― Иной путь? Что ты имеешь в виду? Уход в монастырь?
Мы сидели лицом друг к другу и мыслили совершенно одинаково по этому поводу.
― Это неправильно! Ты ведь видела старых дев из церкви, которые добровольно вызываются в ОФЖК. Они такие жалкие, как воробьи подбирающие крошки жизни. Нет, я думала о прекрасных небольших магазинах, которые открылись вокруг Петли. Если я могу управлять Домом Вейлоров, значит, я могу управлять и простым магазином по продаже головных уборов.
― Твой отец никогда не допустит этого!
― Если я могла бы выбрать свой собственный путь, я не нуждалась бы в его разрешении, ― твердо сказала я.
― Эмили, ― Камилла говорила, обеспокоенно и немного испуганно. ― Ты не можешь думать о побеге из дома. С девушками, живущими без семьи и без денег, происходят ужасные вещи. ― Она понизила голос и придвинулась ко мне. ― Ты ведь знаешь, вампиры только что переехали в свой дворец. Они купили весь Грант Парк для своей ужасной школы!
Я безразлично пожала плечами.
― Да, да, банк отца предлагал им сделку. Он без остановки говорил о них и их деньгах. Они называют школу Домом Ночи. Отец говорит, что школа полностью отгорожена от остальной части города и постоянно охраняется их собственными воинами.
― Но они пьют кровь! Они вампиры!
Я была в крайнем раздражении из-за того, что тема о плачевном состоянии моей жизни была омрачена одним из клиентов отца.
― Камилла, вампиры богаты. Каждый знает, что их школы находятся, во многих американских городах, а также и в столицах Европы. Они даже помогали финансировать строительство Эйфелевой Башни в Париже на Всемирной выставке.
― Я слышала, как мать говорила, что женщины вампиры отвечают за свое общество, ― прошептала Камилла, снова поглядывая на дверь комнаты.
― Если это действительно так, то это хорошо для них! Если бы я была вампиром, отец не запер бы меня дома, и мне не пришлось бы притворяться своей матерью.
Глаза Камиллы расширились. Я определенно нашла способ вернуть беседу к моим проблемам.
― Эмили, твой отец не может желать того, чтобы ты была своей матерью. Это не имеет никакого смысла.
― Есть смысл или нет, но мне так кажется.
― Ты должна посмотреть на него другими глазами, Эмили. Твой бедный отец, просто нуждается в твоей помощи в это трудное время.
Я почувствовала, как во мне начинает закипать злость, и я не смогла остановить слова.
― Я ненавижу его, Камилла. Я ненавижу то, что пытаюсь занять мамино место.
― Конечно, было бы неприятно то чувство, как будто бы ты являешься заменой своей матери. Я с трудом могу представить себе все, что ты должна делать, ― кивая, сказала Камилла. ― Но когда ты - хозяйка дома, у тебя есть и драгоценности, на которые ты можешь купить себе платья, и блестящая репутация. ― Она улыбнулась снова, и налила чая в мою чашку. ― Как только ты выйдешь из траура, то все это так же будет взвалено на тебя. ― Она хихикала, и я уставилась на нее, осознавая то, что она не понимала того, что я пыталась сказать ей. Когда я молчала, она продолжала счастливо болтать, как будто мы обе были беззаботными девочками. ― Колумбийская Выставка открывается через две недели - ты как раз выйдешь из траура. Подумай об этом! Твой отец будет, вероятно, нуждаться в твоей помощи, чтобы устроить званые обеды для всех видов иностранных государств.
― Камилла, отец не позволяет мне ездить на велосипеде. Он сокращает мое общение с тобой. Я не могу представить то, что он разрешит мне устроить званые обеды для иностранцев, ― попыталась объяснить я, попыталась заставить ее понять.
―Но именно это твоя мать и сделала бы, и как ты сказала, он же сам сказал, что ты унаследовала ее место в домашнем хозяйстве.
―Он прояснил то, что я поймана в ловушку, что я его раба и воображаемая жена! ― выкрикнула я. ― Единственное свободное время, которым я могу распоряжаться, это те несколько минут, которые я провожу с тобой и в саду матери. В течение дневных часов он заставляет слуг шпионить за мной, и если он недоволен тем, куда я иду и что я делаю, то посылает их вернуть меня. И ты знаешь это! Они приходят даже сюда и забирают меня, как будто я - сбежавший заключенный. Быть хозяйкой большого дома не значит, что всё мечты осуществляются. Это - просто кошмар.
―О, Эмили! Я действительно очень не хочу видеть тебя настолько обезумевшей. Помни то, что моя мать сказала месяцы назад - забота, которую ты проявляешь к своему отцу, сделает человека, который станет твоим мужем, очень счастливым. Я завидую тебе, Эмили.
― Не завидуй мне. ―Я видела, что неприветливость моего голоса причинила ей боль, но я не могла остановиться. ― У меня нет матери, и я поймана в ловушку с человеком, глаза которого прожигают меня! ― Я прервала свои слова, зажав себе рот ладонью.
Я видела, как меняется выражение её лица - от беспокойства до шока, и потом к недоверию, и поняла, что совершила страшную ошибку, сказав правду.
― Эмили, независимо от того, что я услышала, что ты подразумеваешь под этим?
― Ничего, ― заверила ее я. ― Я устала, вот и все. Я не так выразилась. И я не должна, все время, которое мы проводим вместе, тратить на разговоры обо мне. Я хочу услышать о тебе!!! Итак, расскажи мне, Артур Симптон уже ухаживает за тобой?
Я знала, что упоминание об Артуре уберет все другие мысли из головы Камиллы. Хотя он еще не говорил с ее отцом, Камилла, несколько раз, ездила бок о бок с ним во время велосипедных поездок. Он даже разговаривал с ней накануне, о том, как он был заинтригован гигантским колесом обозрения, которое возводилось для Выставки.
Я собиралась сказать Камилле, что была счастлива за нее, и что я желала ей всего самого наилучшего с Артуром, но слова не могла вымолвить ни слова. Я не была эгоистична, я не завидовала ей. Просто, я не могла прекратить думать о неизменном факте, который должен был случиться после свадьбы Артура и Камиллы. Не могла прекратить думать о том, что однажды моя подруга окажется в его рабстве, и умрет в одиночестве о потери крови …
― Прошу прощения, мисс Элкотт. Камердинер господина Вейлора должен забрать мисс Вейлор. ― Когда горничная прервала Камиллу, я поняла, что не слушала то, что Камилла говорила в течение нескольких минут.
― Спасибо, ― вставая, быстро сказала я. ― Я действительно должна вернуться.
― Мисс Вейлор, камердинер попросил меня, чтобы я отправилась к мисс Элкотт и передала ей вот эту записку.
― Записка? Для меня? Как здорово! ― воскликнула Камилла. С желудком, полным страха, я передала ее в жадные пальцы. Она открыла ее очень быстро, прочитала ее, дважды моргнула, и затем на её лице появилась улыбка. ― О, Эмили, это от твоего отца. Вместо того, чтобы всякий раз, когда у тебя есть время, мчаться сюда, он приглашает меня к вам в гости. ― Она радостно сжала мои руки. ― Тебе вообще не придется выходить из дома. Видишь, это значит, что ты знатная дама! Я приду сразу на следующей неделе. Может быть, Элизабет Райерсон присоединится ко мне.
― Это было бы здорово, ― сказала я, прежде, чем последовала за Карсоном к черной карете, ждавшей меня снаружи. Когда он закрыл дверь кареты, я чувствовала, что не могла отдышаться. Всю обратную поездку в Дом Вейлоров, я потратила, хватая воздух, как это делает рыба, которую держат без воды.
Когда я закончила запись в своем дневнике, я напомнила себе, что никогда не должна забывать ответ Камиллы на мои слова. Она отреагировала с шоком и беспокойством, а затем вернулась к нашим девичьим мечтам.
Если я безумна, я должна держать свои мысли при себе, боясь того, что никто не сможет понять их.
Если я не сошла с ума, но, действительно, являюсь узником, как я думаю, то, я должна держать свои мысли при себе, боясь того, что никто не сможет их понять.
В любом сценарии есть одна константа - я могу положиться только на себя и на свой ум для того, чтобы придумать путь для своего спасения, если конечно этот путь спасения вообще существует.
Нет! Я не впала в тоску. Я живу в современном мире. Молодые женщины могут уйти из дома и найти новую жизнь, выбрать другое будущее. Я должна использовать свой ум. Я найду способ, распоряжаться своей собственной жизнью! Найду!
Еще раз я делаю запись своих самых сокровенных мыслей, поскольку я жду восхода луны и наступления непроглядной темноты, чтобы я смогла пойти в свое истинное спасение - тень сада и спокойствие, которое я нахожу там. Ночь стала моим спасением, моим щитом, моим утешением, и надеюсь станет моей защитой…
19 апреля, 1893 год
Личный Дневник Эмили Вейлор
Я пишу, и мои руки дрожат.
Я должна успокоиться! Должна точно описать все случившееся. Если я подробно напишу об этом, то когда мой разум успокоится, станет более рациональным, я смогу вернуться к событиям последних дней и заново прожить каждый миг чудесного открытия, и не потому, что думаю, что сошла с ума! Нет, вовсе нет! У моего желания записывать свои воспоминания есть другой, более радостный повод. Я нашла путь к новому будущему! Или, вернее, он нашел меня! Знаю, когда-нибудь мне захочется тщательно проанализировать эти события, накрывшие меня волной удивления и радости. И признаюсь, возможно, это даже любовь! Когда-нибудь, когда мои собственные дети станут взрослыми, - да, я действительно собираюсь выбрать путь жены и матери - я смогу это перечитать и рассказать им историю моего романа с их любимым отцом и о том, как он спас меня от плена и страха.
Артур Симптон заполнил моё сердце и разум. Заполнил настолько, что даже мое отвращение к ненавистному отцу не может лишить меня радости от того, что я нашла свой путь. Нашла способ быть свободной от рабской зависимости от отца и Дома Вейлоров.
Но я забегаю вперед. Я должна вернуться назад и рассказать, как кусочки мозаики сложились в прекрасную сцену, ставшую кульминацией той ночи. О, счастливой, прекрасной ночи!
* * *
Днем я вернулась от Камиллы. Отец ждал меня в маминой гостиной.
―Эмили, я хочу с тобой поговорить! ― заорал он, когда я попыталась взбежать по лестнице, чтобы укрыться в своей спальне на третьем этаже.
Мои руки задрожали, и я почувствовала, что мне плохо, но тем не менее пошла к нему. Я вошла в гостиную и встала перед ним, прижав руки, сжатые в кулаки, по бокам, выражение моего лица было спокойным и непоколебимым. Я знала, что важнее всего: отец не должен почувствовать глубину моего страха и отвращения к нему. Ему нужна была покорная дочь. Я снова решила позволить ему поверить, что у него есть то, что он хочет. Я подразумевала, что с этого момента начнется мой первый шаг к свободе. Отец не хотел, чтобы я общалась со своими старыми друзьями, поэтому я капитулирую и подожду, и, становясь все более и более уверенным в том, что я покорно выполняю его требования, он перестанет обращать на меня внимание. Тогда я стану планировать и осуществлять свой возможный побег.
―Отец, я больше не стану видеться с Камиллой, ― сказала я, подражая нежным, мягким маминым интонациям. ― Если тебе это неприятно.
Он отмахнулся от моих слов резким пренебрежительным жестом.
―Эта девушка - не наша забота. Если ты настаиваешь, можешь видеться с ней здесь, так же, как твоя мать, принимавшая частные визиты. Нам нужно обсудить более важные вопросы. ― Он указал на диван и велел: ― Садись! ― Потом он приказал принести чай и бренди.
― Бренди в такой час? ― я в ту же минуту пожалела, что сказала это. Какая же я дура! Я должна научиться контролировать свои слова, свое выражение лица, свое поведение.
― Как ты смеешь меня спрашивать? ― он заговорил только после того, как горничная вышла из комнаты. Он не повышал голоса, но от опасности его тихого гнева по моей коже пробежала дрожь.
― Нет! Я просто спросила о времени. Сейчас только три часа Не так ли, отец? Я думала, что бренди - вечерний напиток.
Его плечи расслабились, он усмехнулся и сделал глоток из широкого хрустального бокала.
―Ах, я забыл, ты еще так молода, и тебе так много предстоит узнать. Эмили, бренди - мужской напиток, который настоящие мужчины пьют, когда им будет угодно. Тебе нужно понимать, что женщины должны вести себя определенным образом - так, как диктует общество. Это потому, что вы - слабый пол, и должны быть защищены традицией и теми, кто умнее и практичнее. Что до меня? Я человек, который никогда не был рабом общественных условностей. ― Он сделал еще один глоток из бокала и снова наполнил его, а затем продолжил. ― И это подводит меня к моей точке зрения. Общественные условности диктуют нам провести, по крайней мере, шесть месяцев в трауре по твоей матери, и этот срок для нас почти завершился. Если кто-то спросит нас, я скажу в лицо Всемирной Колумбовской выставке и общественным условностям: идите вы к черту!
Я непонимающе уставилась на него.
Отец громко рассмеялся.
―Ты выглядишь в точности как твоя мать, когда я в первый раз ее поцеловал. Это было в первый вечер, когда мы встретились. Тогда я тоже пошел против общественных условностей!
― Прости, отец. Я не понимаю.
― С сегодняшнего дня я прекращаю наш траур. ― Когда я тихо ахнула, он молча махнул рукой, словно стирая сажу с окна. ― О-о, некоторые будут шокированы, но большинство поймет, что открытие Всемирной Колумбовской выставке является чрезвычайной ситуацией. Президент банка, управляющего средствами выставочного комитета должен вернуться в общество. Продолжить жить, как раньше. Отделиться от нашего сообщества и мира, который присоединился к нам, означает просто не придерживаться современного мышления. И Чикаго превратится в современный город! ― Он постучал кулаком по столу. ― Теперь ты понимаешь?
― Мне очень жаль, отец. Нет. Тебе придется объяснить мне ещё раз, ― искренне сказала я.
Он, казалось, был доволен моим признанием.
―Ты, конечно, ничего не могла понять. Мне нужно так много тебе объяснить. ― Он наклонился и неловко потрепал мои руки, сжавшиеся на моих коленях. Слишком долго его горячая, тяжелая рука сжимала мои, пока его взгляд прожигал меня. ― К счастью, я готов тебе помочь. Знаешь, не все отцы станут это делать.
― Да, отец, ― повторила я свой заученный ответ, и попыталась успокоить безумное биение моего сердца. ― Могу я налить тебе еще бренди?
Он отпустил мою руку и кивнул.
―Да, конечно. Вот видишь, ты можешь учиться!
Я сосредоточилась на том, чтобы не пролить бренди, но мои руки дрожали, и хрустальный графин звякнул о край его бокала, из-за чего жидкость янтарного цвета чуть было не вылилась. Я быстро поставила бутылку на стол.
―Извини, отец. Я такая неловкая.
―Неважно! Уверенность приобретается с практикой. ― Он сел на бархатный диван, потягивая свой напиток и изучая меня. ― Я точно знаю, что тебе нужно. Я читал об этом только сегодня утром в " Трибюн". Кажется, растет количество случаев женской истерии, и совершенно очевидно, что ты страдаешь этой болезнью.
Прежде, чем я успела сформулировать свой протест, который бы не разозлил его, он встал и пошел, слегка покачиваясь, к маминому маленькому шведскому столику, стоявшему у стены, и налил из графина красного вина, которое я, как раз в то утро, тайком разбавила. Он принес хрустальный бокал и небрежно сунул его мне в руки, сказав:
― Пей. В статье, написанной известным доктором Вайнштейном, говорится, что один или два стакана в день, должны служить средством для женщин от "истерии".
Я хотела сказать ему, что я не была истеричкой, - что я была одинока, растеряна и напугана и, да, я сердилась! Вместо этого я сделала глоток вина, контролируя выражение своего лица, и спокойно кивнула, повторив, словно попугай свой ответ:
―Хорошо, отец.
― Видишь, так лучше. Больше никаких глупо дрожащих рук, ― он сказал это так, словно совершил чудо исцеления.