"Мы хотели быть в положении властителей и не властвовать. Так нельзя. Власть есть такая же профессия, как и всякая другая. Если кучер запьет и не исполняет своих обязанностей, его прогонят. Так было и с нами - классом властителей. Мы слишком много пили и ели. Нас прогнали. Прогнали и взяли себе других властителей, на этот раз "из жидов". Их, конечно, скоро ликвидируют. Но не раньше, чем под жидами образуется дружина, прошедшая суровую школу".
В каком-то смысле эти слова Шульгина оказались пророческими.
И. В. Сталину в результате еврейско-кавказской войны в Политбюро действительно удалось если не "ликвидировать", то, во всяком случае, поубавить число иноплеменных "властителей". Постепенно страна начала приходить в себя, но к этому времени верхушка власти вновь впала в греховное ничегонеделание, и снова ее изгнали, и снова все повторилось в соответствии с рецептом Шульгина…
Только вот вопрос: образуется ли и теперь прошедшая суровую школу дружина, которая сможет изгнать новых правителей?
Или же мы все обречены всей страной на гибель?
6
В июне вместе с белыми ночами наступили в Петрограде черные дни.
Гомеопатические хлебные пайки делали свое дело - смолк хохот революционной улицы, темными от голода стали глаза у прохожих. И с каждым днем все отчетливее замаячил над городом зловещий призрак холеры.
Когда перелистываешь подшивки петроградских газет, буквально ощущаешь надвигающееся на город безумие. Среди новостей политики, среди сообщений с фронтов - небольшие заметки:
"Строится трупная машина…"
"Китайцы в городе едят детей…"
"Из-за голода бросилась под поезд Варя Эристова - жена офицера…"
А рядом?
"В двух шагах ходьбы от участка мне бросился в глаза освещенный ряд окон кафе… Вид зала поразил меня. Его заливал необычный свет мощных электрических ламп - свет яркий, белый, ослепительный. У меня зарябило в глазах от красок.
Мундиры синие, красные, белые - образовывали цветную радостную ткань. Под сияющими лампами сверкало золото эполет, пуговиц, кокард, белокурые молодые головы, черный блеск крепко вычищенных сапог светился недвижимо и точно. Все столики были заняты германскими солдатами. Они курили длинные черные сигареты, задумчиво и весело следили за синими кольцами дыма, пили много кофе с молоком. Их угощал растроганный рыхлый старый немец, он все время заказывал музыкантам вальсы Штрауса и "Песню без слов" Мендельсона.
Крепкие плечи солдат двигались в такт с музыкой, светлые глаза их блистали лукаво и уверенно. Они охорашивались друг перед другом и все смотрели в зеркало. И сигары, и мундиры с золотым шитьем совсем недавно были присланы им из Германии. Среди немцев, глотающих кофе, были всякие: скрытные и разговорчивые, красивые и корявые, хохочущие и молчаливые, но на всех лежала печать юности, мысли и улыбки - спокойной и уверенной".
5 июня в Петрограде хоронили Г. В. Плеханова. На этих похоронах большевики окончательно порывали с былыми соратниками. Никто из большевиков на похороны Плеханова не пошел.
"На похороны ихнего Плеханова, - объяснил это решение Г. Е. Зиновьев, - несомненно, выйдет вся корниловская буржуазия. Для нас Плеханов умер в 1914 году".
9 июня советское правительство объявило об обязательной воинской службе, а 11 июня ВЦИК принял декрет об организации комитетов деревенской бедноты (комбедов). Главной задачей этих комитетов была помощь местным продовольственным уполномоченным в отыскании и изъятии у кулаков запасов зерна. Комбедам поручалось распределение предметов первой необходимости и сельскохозяйственных орудий.
Считается, что этот декрет спас советское правительство от восстания крестьян. Каждая деревня оказалась ввергнута в собственную внутреннюю борьбу, и это сделало невозможным всеобщее крестьянское движение против большевистского правительства…
Как с крестьянами, вели себя большевики и с ближайшими соратниками - эсерами. Участие меньшевиков и правых эсеров в чехословацком мятеже дало возможность большевикам совместно с левыми эсерами провести совместную акцию их наказания.
14 июня Совет народных комиссаров издал Декрет об исключении из всех местных Советов меньшевиков и эсеров, а на следующий день было проведено постановление об исключении представителей этих партий из состава ВЦИК.
У власти в стране остались всего две партии, и левые эсеры (во всяком случае их лидеры) были вполне довольны таким положением дела. Известны слова Марии Спиридоновой, заявившей, что порвать с большевиками - значит порвать с революцией.
Другое дело большевики.
Власть - вся целиком! - была нужна им, чтобы уцелеть, срочно требовалось принять разработанную при участии В. И. Ленина Конституцию РСФСР, а для этого надо было иметь на Съезде уверенное большинство.
Сохранялись и идейные разногласия.
Если у эсеров еще оставались какие-то идеалы, то для большевиков смысл революции уже давно свелся к защите революции, то есть самих себя. И в борьбе за власть на пути уничтожения многопартийной системы они не собирались останавливаться на двухпартийности.
В Петрограде на июнь были назначены новые выборы в Петросовет.
"Буржуазия", разумеется, к выборам не допускалась, и основная борьба за депутатские мандаты развернулась между эсерами и большевиками.
Г. Е. Зиновьев не мог не знать, что гражданская война уже началась, что отборные латышские части сумели втянуть в вооруженный конфликт Чехословацкий корпус, но с поразительным бесстыдством он кричал, брызгая слюной, на митингах: "Если правые эсеры возьмут власть, то на русской территории начнется кровавая бойня разных народов, так как эти господа должны будут возобновить военные операции согласно их оборонной программе! А вы знаете, товарищи, что значит для страны, когда на ее территории сражаются чуждые народности? Полное опустошение и смерть вас тогда ожидают!"
Что значит для страны, когда на ее территории сражаются чуждые народности, демонстрировали сами большевики…
Мы уже говорили, что дело "Каморры народной расправы" было задумано Зиновьевым, Урицким и Володарским, как мероприятие, способствующее консолидации еврейского населения Петрограда перед угрозой якобы надвигающихся погромов.
В принципе, пропагандистское значение дело "Каморры" уже выполнило, чекисты кое-как смастерили нечто похожее на антисемитский заговор, и теперь надо было завершать это дело, как завершил, спрятав в кровь все концы, дело "Союза спасения родины" Феликс Эдмундович Дзержинский.
Но Дзержинский был "человеком взрывчатой страсти, его энергия поддерживалась в напряжении постоянными электрическими разрядками расстрелов", а Моисей Соломонович Урицкий, по словам Г. Е. Зиновьева, был "один из гуманнейших людей нашего времени, неустрашимый боец, человек, не знавший компромиссов", но вместе с тем "добрейшей души".
И вот вместо того, чтобы расстрелять всех арестованных, как это сделал бы Феликс Эдмундович, "добрейшей души" Моисей Соломонович, сдерживая раздражение, продолжал по просьбе товарища Зиновьева кропотливо перебирать людишек в Петрограде…
Петроградские чекисты хватали офицеров из полка охраны Петрограда, представителей союза квартальных старост, а чекист Иосиф Фомич Борисенок вломился даже в Бюро частного розыска.
Непонятно, какую контрреволюцию и антисемитизм рассчитывал он найти там, но это и неважно, потому что в Бюро частного розыска Иосиф Фомич увидел мешок сахару и, позабыв от жадности все наставления, арестовал служащих бюро, как спекулянтов, а сахар реквизировал в пользу Петроградской ЧК…
По просьбе Григория Евсеевича Зиновьева Моисей Соломонович Урицкий превратил дело "Каморры народной расправы" в своеобразное сито, через которое можно было перетряхнуть все русское население Петрограда.
О серьезности этих намерений свидетельствует тот факт, что уже в начале июня был отпечатан стандартный бланк:
"К делу…………………
"Каморра нар. распр."
от…………1918 г.
ПОСТАНОВЛЕНИЕ
Гражданин……………… был арестован Чрезвычайной Комиссией по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией при Петроградском Совдепе по ордеру названной Комиссии от "…"……………с/г за №………… как заподозренный в принадлежности к контрреволюционной организации "Каморры народной расправы".
Произведенным Комиссией следствием путем тщательного просмотра его деловых бумаг и переписки и допросов его и других лиц установлено, что гражданин……………… никакого отношения к вышеозначенной погромной организации не имеет.
На основании вышеизложенного Чрезвычайная Комиссия постановила:
1. Гр……………… от предварительного заключения освободить………… 1918 года;
2. Настоящее дело о нем производством прекратить и сдать в архив Комиссии.
"…"…………… 1918 г. Председатель…
№……………… Следователь…"
Разумеется, не верно было бы думать, что счастливец, фамилию которого после долгих месяцев, проведенных в камере "Крестов" или подвалах на Гороховой, заносили в заранее отпечатанный бланк, прощался с чекистами навсегда.
Нет.
С каждого брали подписку о невыезде…
Прослеживая дальнейшую судьбу освобожденных от ответственности по делу "Каморры народной расправы", видишь, что многие из них через месяцы, а иногда и через годы, снова возвращались в чекистские застенки…
Да и на свободе, как мы видим по материалам дела, Моисей Соломонович Урицкий заботливо продолжал опекать тех своих подследственных, на кого он положил глаз…
У арестованных чекистами офицеров полка по охране Петрограда Владимира Борисовича Никольского и Николая Александровича Шлетынского были обнаружены явно контрреволюционные стихи:
Терпенья переполнилась нашего мера,
Народ с нас погоны сорвал.
Он званье святое - бойца-офицера
В вонючую грязь затоптал.
И все-таки офицеров, вписав их фамилии в стандартный бланк и изъяв у них только эти стихи да еще золотые вещи, отпустили.
И судьба их могла бы служить доказательством того, что и подручные товарища Урицкого не лишены были некоего гуманизма, если бы не сохранился в деле еще один любопытный документ…
"Председателю ЧК Урицкому.
РАПОРТ.
Доношу, что бывшие лица командного состава Николай Шлетынский и Владимир Никольский еще до получения Вашего распоряжение за № 2984 от 8-го июня с. г. исключены из списков полка 31 мая с. г.
Командир полка по охране города Петрограда".
Здесь надо вспомнить, что оба офицера говорили на допросах об "исключительно стесненном материальном положении", заставившем поступить в полк, и, конечно же, оставить их без работы, лишить их за любовь к стихам последних средств к существованию что-нибудь да значило.
Но, с другой стороны, а как же иначе?
Моисей Соломонович понимал, что контрреволюционеров для "настоящей кристаллизации", то бишь для гражданской войны, надо воспитывать, а не ждать, пока эти самые контрреволюционеры появятся…
И все-таки поразительно, что, и охваченный "экстазом", мы опять пользуемся гениальным выражением Максима Горького, чекистской работы, товарищ Урицкий нашел время для сочинения распоряжения № 2984!
И все-таки поразительно (это ведь Урицкий так поставил ЧК!), что командир полка не стал дожидаться официального распоряжения Урицкого, а уволил офицеров сразу, как только их арестовали!
А офицеры что ж…
Как это было написано в "Молитве из действующей армии", изъятой у Николая Шлетынского?
Христос Всеблагий, Всесвятой, Бесконечный,
Услыши молитву мою,
Услыши меня, мой Заступник Предвечный,
Пошли мне погибель в бою…
И еще там страшная строчка была: "Нам смерть широко открывает объятия…" Вот в эти объятия и подталкивал молоденьких офицеров Моисей Соломонович Урицкий.
Так… Между делом…
В "экстазе", как выразился бы писатель Максим Горький, русофобии и человеконенавистничества.
7
У несчастных обитателей застенков Моисея Соломоновича Урицкого оставались на свободе отцы и матери, братья и сестры, дети и жены. Наконец, оставались просто близкие люди и сослуживцы, жизнь которых тоже менялась с этими арестами.
"Так как от моего заключения зависит состояние приюта, богадельни и домов Комиссариата призрения, переданных мне в заведование Отделом социальной помощи, то я очень прошу указать хотя бы приблизительный возможный срок моего освобождения, чтобы я мог решить, как мне поступить в дальнейшем с указанными учреждениями…"
Документами, подобными этому, пестрит дело "Каморры народной расправы". И вообще, когда читаешь его, трудно отделаться от впечатления, что многие аресты и изъятия производились специально, чтобы затруднить и без того нелегкую жизнь петербуржцев.
Видимо, тут генеральная линия Моисея Соломоновича на принудительное ускорение "кристаллизации" удачно совмещалась со стремлением рядовых чекистов к "превосходной" жизни.
В уже упомянутом нами рассказе "Дорога" Исаак Бабель сообщает, что после разговора с Урицким "не прошло и дня, как все у меня было, - одежда, еда…".
Откуда бралась еда в голодном городе, становится понятно, когда просматриваешь ордера на аресты, подписанные Урицким.
Моисей Соломонович требовал, чтобы при арестах изымались документы, деньги и золотые вещи. Чекисты, проводившие обыски, как это видно из протоколов, изымали еще и продукты питания, а также вино и вообще понравившиеся им предметы обихода.
И действовали они так по благословению самого Григория Евсеевича Зиновьева, который 29 мая на экстренном заседании Петросовета сказал: "Если и нужно будет кого-нибудь перевести на солому, то в первую голову мы переведем на солому буржуазию".
Так вот, если же прибавить к этому тревогу за судьбу брошенного в застенок родственника, положение ограбленных людей становилось воистину трагическим. Даже документов, чтобы устроиться на работу и как-то прокормить себя, чекисты не оставляли им.
И все-таки многие и в этой бесчеловечной ситуации находили в себе силы оставаться людьми. Продавая последнее, собирали они передачи арестованным родственникам, писали прошения, нанимали адвокатов…
Обойтись без рассказа о судьбе этих людей в нашей книге нельзя, потому что их страдания и муки неотъемлемы от жизни Петрограда в июне 1918 года…
Мужа Анны Яковлевны Мухиной арестовали в ночь на 22 мая, когда были произведены основные аресты по делу "Каморры народной расправы".
Об этом свидетельствуют прошение поверенного В. И. Булавина: "В ночь на 22 мая в квартире своей был арестован веритель мой Василий Петрович Мухин…" - и сами чекисты в постановлении о прекращении дела Мухина в связи с расстрелом его: "Василий Петрович Мухин был арестован 22 мая 1918 года…"
Однако, как мы и говорили, в этом же томе вшит ордер на арест В. Мухина и "других мущин", датированный 3 июня.
Видимо, в суете того июньского дня Моисей Соломонович позабыл даже, что Василий Петрович Мухин уже арестован, и подмахнул товарищу Юссису ордер № 352 на его новый арест…
Спешка ли, растерянность ли заставили Урицкого послать своих подручных арестовывать уже арестованного человека - мы не знаем. Однако почему Урицкий выбрал именно Василия Петровича Мухина на роль финансиста погромщиков, попытаемся понять.
Ну, во-первых, Мухин был достаточно богатым человеком.
Во-вторых, он был знаком с Л. Т. Злотниковым. Злотников заходил к Мухину, прочитав объявление о сдаче внаем комнаты…
Конечно, В. П. Мухин твердил на допросах, дескать, никаких денег Злотникову ни через Егорова, ни лично не давал…
- Таких сумм, как вы указываете, я не давал… - говорил он Байковскому. - Да и что теперь на двести или четыреста рублей можно сделать? Я человек состоятельный, и если бы дал, то дал бы гораздо больше!
Наверное, Байковский, хотя у него, как у чекиста, и не возникало нужды покупать продукты самому, мог все же знать, что на двести рублей в Петрограде в мае 1918 года можно было купить по случаю килограмма три сахара, но организовать на эти деньги погромную организацию, конечно же, было затруднительно.
Впрочем, какое это имело значение?
Ведь ни Урицкий, ни тем более Байковский не предполагали, что дело "Каморры народной расправы" кто-то будет потом изучать, поэтому и нужды изображать правдоподобие они не ощущали…
Они подходили к делу с другой стороны.
Мог Мухин дать деньги?
Мог…
В дело вшито прошение рославльских гимназисток:
"Принимая во внимание, что мы, ученицы 2-й Рославльской гимназии, своим образованием обязаны Василию Петровичу Мухину, который построил здание гимназии, дал средства на нее, многих из нас содержит на своих стипендиях, мы не можем оставаться равнодушными к судьбе человека, таким щедрым образом облагодетельствовавшего бедноту города Рославля…"
Гимназия, конечно, не погромная организация, но и в большевистскую концепцию устроения России она тоже не вписывается… Зачем содержать на стипендиях гимназисток, если эти деньги могут быть использованы на нужды чекистов?
Вероятно, это соображение и решило судьбу миллионера…
Но вернемся к Анне Яковлевне Мухиной…
Она, разумеется, даже не догадывалась, что судьба ее супруга, которого она, несмотря на большую разницу в возрасте, и любила, и уважала, предрешена Моисеем Соломоновичем.
После ареста мужа она осталась с тремя детьми, старшему из которых было восемь лет, практически без средств и вынуждена была отпустить и француженку-гувернантку, и кухарку, и няню.
Кроме того, жить одной ей было и небезопасно.
В. В. Мирович, задержанный в конце июня на квартире у Мухиной, рассказал, что Анна Яковлевна просила его "заходить к ней каждый день, чтобы оградить от различных людей, желающих воспользоваться ее тяжелым положением".
Как можно понять из документов, особенно досаждал Анне Яковлевне некий коммунар Штрейзер, который под видом устройства "засад" то и дело вламывался в квартиру.
И только поражаешься мужеству этой женщины; оставшись без средств, с малолетними детьми на руках, она находит в себе силы хлопотать о муже.
"Мой муж - хороший семьянин, чуждый какой бы то ни было политики, скромно жил со мною и малолетними детьми…
Вся его жизнь - как на ладони и мне прекрасно известна.
Он много отдавал времени заботам о своей семье, воспитанию своих детей. Еще он состоял попечителем гимназии в г. Рославле Смоленской губернии, часто ездил туда по служебным обязанностям, принимал глубоко к сердцу интересы учащейся молодежи во вверенной гимназии.
Состояние его здоровья таково, что, в связи с преклонным возрастом, делает для жизни опасным долгое заключение, которому он подвергается…
Очень прошу вас, отпустите моего мужа на мои поруки".
Урицкий, получив это прошение, принял Анну Яковлевну и долго беседовал с ней.
И это тоже понятно. Среди различных документов, вшитых в дело Мухина, есть и нацарапанные - не коммунаром ли Штрейзером? - анонимные записочки, примерно одного содержания: "Где деньги Мухина находятся, известно француженке и жене".