2
Вчитываешься в материалы дела "Каморры народной расправы", и порою даже обидно становится за Моисея Соломоновича Урицкого и его коллег по ЧК.
Столько злобы, столько хитрости и энергии вкладывали они, чтобы создать подобие антисемитских контрреволюционных заговоров, а у русских присяжных поверенных, статистиков, профессоров, офицеров, художников, журналистов не только никакой погромной организации не было, но, более того, на допросах они обнаруживали какую-то патологическую неспособность к заговорам вообще.
"Бобров известен только как работник по службе в обществе дачных недвижимостей… Виктор Павлович Соколов известен довольно давно, как умный человек, деятельный в смысле политической жизни работник. Он принадлежит к партии монархистов, кроме того, состоял членом, вернее, товарищем председателя "Союза русского народа"… С Ревенко я познакомился в "Обществе попечительства о беженцах"… Что касается "Каморры народной расправы", то я о ней услышал только в камере".
"Я никогда ни в какие партии не входил и теперь ни в какой не состою. Я человек дела, и не при моих годах (68 лет) начинать эту партийность".
"С тех пор, как я поступил на военную службу, прекратил литературную деятельность и вообще отдалился от всяких политических вопросов, так как хотел жить более спокойно, а политика успокоения в жизнь не вносит"…
"Ни в какой политической партии как до революции, так и после нее не состоял и не состою. Будучи студентом, никакими общественными и политическими делами не занимался, даже после революции, будучи на военной службе, когда меня выбрали в Совет рабочих и солдатских депутатов, мне пришлось отказаться и просить о переизбрании, так как определенных политических тенденций у меня и тогда не было и я даже не представлял себе задач и работы этого Совета"…
Подобные "признания" раздражали Моисея Соломоновича.
Он чувствовал, что, отпираясь от участия в партийности и заговорах, его подследственные тем самым противодействуют "революционной кристаллизации", которую пытались всеми силами ускорить большевики.
Порою Урицкому начинало казаться, что тут и кроется главный заговор.
И в каком-то смысле он был прав.
Некоторые из подследственных декларировали свою беспартийность, осознавая ее, как совершенно определенную нравственную ценность.
Александр Константинович Никифоров, инженер, арестованный за участие в "Беспартийном союзе спасения Родины", служил в Русском обществе выделки и продажи пороха.
На допросах он держался, не теряя чувства собственного достоинства и, кажется, не испытывая ни малейшего страха перед кривоногим, визгливым уродцем, возглавлявшим Петроградскую ЧК.
"Вся моя жизнь протекала в работе.
Я с детства не воспринимал различия между классами. Властью пользовался как старший товарищ и никогда не думал о доходных местах, отказывался от мишуры.
Я личной собственности не признаю и, сколько бы ни заработал, намереваюсь израсходовать на общественные, просветительские цели…
Против Советской власти не действовал совершенно принципиально, так как признаю за ней воспитательное значение по схеме "каждый сам себя бьет, коли нечисто жнет".
По укладу ума я не политик, потому что полагаю: стойкость любой демократической системы зависит от нравственного уровня граждан. В области внешней политики примкну к той группе, которая раскрепостит славянство.
Так как я никогда не лгу, то лишен возможности действовать тайно… (Выделено мной. - Н.К.)
Сознаюсь, что интернационалистом быть не в силах, потому что быть в этом отношении исключением среди соседей-эгоистов равносильно потере независимости…
По существу сделанного мне допроса относительно участия в "Беспартийном союзе спасения Родины" повторяю, насколько мне известно, "Союз" распался, и если аналогичный "Союз" существует, то ничего общего с бывшим не имеет.
Об этом я могу заключить логически, судя по составу прежнего "Союза", который главным образом ныл, ругался и сплетничал. Повторяю, после третьего собрания я заявил сопредседателю, что все - ерунда, и я выбываю".
Наверное, нет нужды комментировать эти, не лишенные некоей надменности показания. Каждое слово дышит здесь умом и благородством, той высокой порядочностью русского интеллигента, которую невозможно сломить никакими пытками.
Читая подобные показания, понимаешь, почему даже такой пытливый человек, как Исаак Эммануилович Бабель, предпочитал "не интересоваться" настроениями узников чекистских застенков. Уж он-то знал, как неуютно чувствуешь себя рядом с такими людьми.
Нескрываемое презрение к чекистской сволочи сквозит в каждом слове Александра Константиновича Никифорова. Оно выражено и в холодной, не унижающей себя даже до насмешки, констатации юридической безграмотности Урицкого.
"Мне инкриминировалась запись в члены "Беспартийного союза спасения Родины", который девять месяцев тому назад распался… Инкриминируемый факт произошел до утверждения Советской власти, а именно год тому назад. Следовательно, если бы "Союз" и был объявлен контрреволюционным, то я не подлежу ответственности, ибо закон обратного действия не имеет".
3
Почему Урицкий взялся за аресты членов "Беспартийного союза спасения Родины", понятно…
Уж если перетряхивать население Петрограда в поисках антисемитов и погромщиков, то никак не миновать организации, программная цель которой "неделимая, единая, великая Россия".
Запутало же Моисея Соломоновича сходство в звучании "Беспартийного союза спасения родины" с "Союзом защиты родины и свободы" в Москве. К тому же, увлекшись идеей создания на базе "Каморры народной расправы" целой сети погромных организаций, Урицкий не обратил внимания, что "Беспартийный союз спасения Родины", просуществовав несколько недель, распался еще до Октябрьского переворота…
Как бы то ни было, но в восемь часов вечера 19 июня Урицкий подписал целую пачку ордеров на арест членов "Беспартийного союза спасения Родины".
И, как всегда бывает в таких случаях, нелепость нахлестывала на нелепость.
Ордер № 755 был выдан товарищу Юрше на арест В. А. Цветиновича.
Тов. Юрша в тот же вечер арестовал недоучившегося кадета Всеволода Алексеевича Цветиновича, отец которого был присяжным поверенным, а мать занималась переводами с иностранных языков.
Молодость "преступника" Юршу не смутила. По его соображениям, и недоучившийся кадет вполне мог оказаться чрезвычайно опасным заговорщиком.
Всеволода бросили в тюрьму…
Однако на следующий день на Гороховую приехал его брат - Василий Алексеевич Цветинович и заявил, что он должен увидеть Урицкого.
Товарищ Урицкий принял дерзкого выпускника реального училища, и тот задал ему неожиданный вопрос: действительно ли чекисты арестовали того Цветиновича, которого собиралась арестовать?
- Дело в том… - объяснил он, - что в ордере на арест были указаны лишь инициалы "В.А.", а они и у арестованного Всеволода, и у меня совпадают.
Урицкий пытливо посмотрел на юношу и приказал вызвать следователя Байковского…
Впрочем, предоставим слово самому Василию Алексеевичу Цветиновичу для рассказа об этом необычном происшествии.
"Для выяснения истинного положения дел Вами (Урицким. - Н.М.) был приглашен следователь Байковский, из объяснений коего вполне определилось, что задержанию подлежит исключительно брат мой Всеволод Алексеевич Цветинович за участие в каком-то кружке помощи бывшим офицерам… В настоящее время брат мой переведен в Выборгскую одиночную тюрьму.
Убедившись, что я задержанию не подлежу, в чем Вы лично меня заверили, я попросил Вас выдать мне соответствующее удостоверение на тот случай, если бы меня по нечетко выписанному ордеру принялись разыскивать.
Согласившись с основательностью моей просьбы, Вы отдали соответствующее распоряжение следователю Байковскому, с которым я и удалился в его кабинет".
Здесь нужно прервать рассказ Василия Алексеевича Цветиновича.
Несомненно, он ехал на Гороховую спасать брата.
Напомним, что отец Цветиновичей был присяжным поверенным и не заметить допущенного Моисеем Соломоновичем вопиющего по своей юридической безграмотности промаха не мог. Если бы - очевидно, этим и объясняется дерзкое требование нелепой справки! - в его руках оказался документ, подтверждающий промах Урицкого, он попытался бы раздуть скандал и добиться бы освобождения младшего сына.
Увы…
План этот строился на дореволюционных представлениях о законности. В конторе на Гороховой улице такое судейское крючкотворство уже не проходило…
Тем более что ни присяжный поверенный Цветинович, ни его сын Василий даже и не догадывались, насколько подлым негодяем был Моисей Соломонович Урицкий.
Разумеется, он сразу раскусил юного шантажиста из реального училища…
"Во время выдачи мне просимого удостоверения, - пишет Василий Алексеевич Цветинович, - следователь Байковский, после нескольких незначащих вопросов, выяснивших, между прочим, мое случайное и весьма кратковременное состояние во Внепартийном Союзе спасения Родины, объявил мне, что задерживает теперь и меня…"
Вот так просто и без затей и была разрушена хитроумная комбинация господ Цветиновичей. И, право же, тут трудно удержаться, чтобы еще раз не вспомнить рассказ Бабеля "Дорога".
Точные слова насчет петроградских чекистов - верных в дружбе и смерти, товарищей, каких нет нигде в мире… - нашел в этом рассказе Исаак Эммануилович. Принципы товарищества, какого "нет нигде в мире", были нерушимы для мерзавцев с Гороховой улицы, и они всегда покрывали друг друга, особенно, если им самим это ничем не грозило…
Арест Василия Цветиновича - яркий пример подобной товарищеской взаимовыручки.
Ну, проглядел что-то Моисей Соломонович Урицкий, ну, погорячился товарищ Юрша, когда арестовал не того человека…
Ну и что из этого?
Разве трудно чекистам арестовать еще и того, а не того на всякий случай запереть в одиночку?
Стоит ли беспокоиться о таких пустяках?
Тем более, как мы знаем - вспомните признание, которое И. Э. Бабель сделал Д. А. Фурманову, - таких людей, как выпускник реального училища Василий Цветинович, решившийся ценой своей свободы спасти брата, чекисты за людей не считали, и совсем не интересно было, что думают они, что чувствуют, что испытывают… Ведь товарищество братьев Цветиновичей не имело ничего общего с "невиданным в мире товариществом", о котором так откровенно поведал Бабель в рассказе "Дорога".
И когда сравниваешь, к примеру, показания русского инженера Александра Константиновича Никифорова с показаниями того же Исаака Эммануиловича Бабеля, вдохновенно закладывавшего на допросах и своих друзей: Михоэлса, Эйзенштейна, Олешу, Катаева, и свою любовницу Евгению Соломоновну Ежову, то возникает ощущение не просто разных культур, а разных миров…
Это и есть цена за чекистское товарищество…
Исаак Эммануилович Бабель заплатил эту цену в 1940 году.
Его коллеге Моисею Марковичу Гольдштейну пришлось ее заплатить намного раньше…
4
О Моисее Марковиче Гольдштейне (Володарском) известно немного.
Родился он в 1891 году в местечке Острополье Волынской губернии.
Из гимназии его исключили, и юный Моисей Гольдштейн несколько лет работал приказчиком в мануфактурном магазине в Лодзи.
В 1911 году он был сослан в Архангельскую область, но через два года попал под амнистию и вскоре эмигрировал в Северную Америку, где долгое время работал портным-закройщиком в Филадельфии.
В Россию Моисей Маркович вернулся в апреле 1917 года.
Ходили смутные слухи, что товарищ Гольдштейн связан с германско-масонскими аферами Израиля Лазаревича Гельфанда-Парвуса, но кто из заграничных товарищей не был с ними связан?
И хотя доселе Моисей Маркович не только не играл никакой заметной роли в революционном движении, но и вообще не состоял в партии большевиков, в революционном Петрограде он сделал блистательную карьеру. Никому не ведомый районный агитаторишка производится вскоре в главные агитаторы Петроградского комитета.
"С литературной стороны речи Володарского не блистали особой оригинальностью формы, богатством метафор… Речь его была как машина, ничего лишнего, все прилажено одно к другому, все полно металлического блеска, все трепещет внутренними электрическими зарядами…
Голос его был словно печатающий, какой-то плакатный, выпуклый, металлически-звенящий. Фразы текли необыкновенно ровно, с одинаковым напряжением, едва повышаясь иногда. Ритм его речей по своей четкости и ровности напоминал мне больше всего манеру декламировать Маяковского. Его согревала какая-то внутренняя революционная раскаленность…
Казалось, он ковал сердца своих слушателей. Слушая его, больше чем при каком угодно другом ораторе понималось, что агитаторы в эту эпоху расцвета политической агитации… поистине месили человеческое тесто, которое твердело под их руками и превращалось в необходимое оружие революции"…
Скоро товарища Гольдштейна избирали членом Петроградского комитета партии, а затем членом Президиума Петроградского Совета.
Считается, что стремительному росту партийной карьеры Моисея Марковича способствовала секретарь ЦК РКП(б) Е. Д. Стасова, прозванная в партийных кругах товарищем Абсолютом. 26-летний портной, не растерявший и в дороге через океан своей филадельфийской франтоватости, прилизанный, в отутюженном костюме, сверкая золотом в зубах, произвел неизгладимое впечатление на 44-летнюю Елену Дмитриевну. Эта ведьмистая, по выражению товарища Красина, и кровожадная баба явно запала на Моисея Марковича.
После Октябрьского переворота Елена Дмитриевна продвигает приглянувшегося молодого человека в члены Президиума ВЦИК, помогает занять пост редактора "Красной газеты".
Скоро Моисей Маркович Гольдштейн под именем В. Володарского стал весьма значительным лицом в Петрограде. Будучи комиссаром по делам печати, пропаганды и агитации, он ведал всей здешней большевистской пропагандой и считался самым последовательным проводником в жизнь ленинского Декрета о печати, принятого Совнаркомом на третий день Октябрьской революции.
Надо сказать, что со Стасовой Моисею Марковичу повезло.
Судя по другим воспоминаниям, несмотря на свою приказчичью щеголеватость и золото в зубах, у многих он вызывал не симпатию, а омерзение.
Говорят, что помимо прозвища "Пулемет", полученного за умение произносить речи на любую тему, некоторые партийцы между собою называли Володарского "гаденышем". Это "погоняло" было дано Моисею Марковичу за змеиную улыбочку, за редкостную, дивившую даже товарищей-большевиков подлость характера и немыслимую жестокость.
"Он был весь пронизан не только грозой Октября, но и пришедшими уже после его смерти грозами взрывов красного террора. Это скрывать мы не будет. Володарский был террорист. Он до глубины души был убежден, что, если мы промедлим со стальными ударами на голову контрреволюционной гидры, она не только пожрет нас, но вместе с нами и проснувшиеся в Октябре мировые надежды".
При этом самовлюбленность Володарского превышала все мыслимые размеры.
Петроградские газеты сообщали, например, что 27 мая на процессе против буржуазных газет он вдруг потребовал сделать перерыв.
- Зачем? - удивился председатель суда Зорин.
- Я должен сейчас сказать речь… - объяснил Моисей Маркович. - Необходимо вызвать стенографистку из Смольного…
Любовнику своей супруги товарищ Зорин отказать не смог, и речь, произнесенная Моисеем Марковичем, была застенографирована и по праву может считаться образцом большевистской демагогии, которой - отдадим ему должное! - Володарский владел в совершенстве.
- Товарищи! - разглагольствовал он. - Окопавшиеся в этой газете (газета "Новый вечерний час" - Н.К.) люди под видом опечаток распространяют лживые, провокационные слухи. Они создают нервное, агрессивное настроение. С помощью сенсаций пытаются поколебать умы, нанести удар в спину Октябрьской революции, подорвать основы Советской власти. В тяжелый момент, когда общественного спокойствия и так мало, когда жизнь каждую минуту хлещет трудящихся по нервам, красть это неустойчивое спокойствие, воровски подкладывать поленья в костер, на котором и без того достаточно жарко - колоссальное преступление. Печать, товарищи, оружие огромной силы, и если вы сознательно им пользуетесь против Советской власти, мы вырвем его из ваших рук!
Ну и, конечно, самовлюбленный Моисей Маркович, как это бывает с говорунами, часто впадал в то особое состояние стервозности, когда человек вроде бы и сам понимает, что зарапортовался, но остановиться не может, и только еще стервознее лезет вперед, загоняя, как писал товарищ Маяковский, "клячу истории".
Как правило, отвратительное позерство совмещается в таких особах с трусливой наглостью и непроходимой глупостью.
Видимо, так было и у Володарского.
Упиваясь собственным красноречием, он зачастую выбалтывал то, о чем до поры положено было молчать…
Еще задолго до открытого разрыва с эсерами Моисей Маркович во всеуслышание ляпнул на заседании Петросовета, дескать, борьба с оборонцами, меньшевиками и правыми эсерами "будет вестись пока бюллетенями, а вслед за тем - пулями".
Нет-нет!
Мы не обвиняем товарища Володарского в сознательном саботаже директивы "Всемирного Израильского Союза" о соблюдении осторожности. Моисея Марковича подвел сам характер его профессии - оратора-пулеметчика, предполагавший основой как раз эту вдохновенную, клокочущую стервозность, которую А. B. Луначарский называл внутренней революционной раскаленностью и которая и не позволяла Володарскому удерживаться в разумных рамках осторожности…
Промахи Володарского можно было понять и объяснить, но по городу уже поползли слухи, что сам Израиль Лазаревич Гельфанд-Парвус недоволен Моисеем Марковичем, и товарищи по большевистскому ремеслу стали косовато посматривать на него.