- Наша первоочередная задача в борьбе с коммунизмом - разрыв интернациональной цепи коммунистических партий. Если мы отыщем в ней несколько слабых звеньев, то и вся цепь не будет нам опасна. Мы разомкнем ее тогда, когда нам будет нужно. - Подумав, шеф добавил: - Слабые места нужно искать на Ближнем Востоке, может быть где-нибудь на Балканах...
Тема не нравилась Роу. Он понимал, ради чего шеф говорит эти банальности: сейчас ему навяжут какое-нибудь сложное поручение на Балканы. Слуга покорный! Хотя, наверно, нигде в другом месте секретная служба его величества не имеет такой сети, как там, на этих "задворках Европы", но нигде в другом месте с такою легкостью и не перережут ему глотку за несколько грошей, полученных от любой другой разведки. Нет, с него довольно, он устал.
Роу постарался переменить разговор.
- Как же все-таки быть со "Свободной Германией", сэр? Быть может, вы прикажете перенять от меня связь, необходимую, чтобы добраться до этого Зинна?
- Связь своя?
- Наполовину... Патер Гаусс.
- А, знаю... Наполовину, пожалуй, много. Дай бог, чтобы он оказался нашим на четвертушку. Тут слишком много акционеров.
- Пусть патер наведет на станцию самих немцев.
Шеф с живым интересом посмотрел на Роу.
- Он работает и на них?
- Почти уверен.
- Немцы не та фирма, с которою мне хотелось бы сейчас кооперироваться.
- Вполне справедливо, сэр, - сказал Роу, у которого уже начинало шуметь в голове. - Но в деле с Зинном этот патер не может быть нам вреден, а после того... его можно будет и убрать.
- Что же, если передатчик говорит о нас лишнее... - Шеф кивнул на пустую рюмку Роу: - Не стесняйтесь, старина, сегодня еще можно... перед довольно основательным постом.
- Ради чего такое ужасное лишение, сэр? - улыбнулся Роу.
- Чтобы всегда держать себя в руках, старина. Там, куда я вас посылаю, мимикрия не удавалась еще никому.
- Вы начинаете меня пугать, сэр, - с шутливым ужасом произнес Роу.
- Вы должны отнестись вполне серьезно к тому, что я говорю. Я потому и остановил свой выбор на вас, что рассчитываю на ваше умение болтать с кем угодно, на любую тему... Кстати! Вы сможете осуществить и одно свое дельце. Ведь вы сделали пьесу по своим "Шести шиллингам и полнолунию"?
- Да, сэр.
- И пока еще не поставили ее в России?
- Так вы посылаете меня в Россию?!
- У вас будет там время перевести и устроить пьесу в театрах.
- Моя командировка так затянется?
- Ваша задача в том и будет заключаться, чтобы проторчать в Москве как можно дольше. - Шеф некоторое время молчал, неторопливо прихлебывая вино. Решено, что премьер-министр выступит в палате с речью, где возьмет твердый тон в отношении Германии. Так сказать: "довольно оставаться в дураках"!
- Перемена курса?
- Подождите, Уинфред, не перебивайте... Через некоторое время премьер повторит выступление в еще более резких тонах: чтобы обуздать поползновения Германии, правительство его величества даст гарантии против агрессии Польше, Румынии, Греции и кое-кому еще из этой мелочи, на которую зарится Гитлер.
- Он уже достаточно хорошо знает, чего стоит наша гарантия, - Чехия еще шевелится у него в животе.
- Роу!
- Прошу простить, сэр... Значит, Великобритания перекладывает руль?
- Великобритания не перекладывает руля! - подчеркнуто возразил шеф. Мы только решили припугнуть Гитлера, хотя прочное англо-германское соглашение попрежнему остается главной целью правительства.
- При верном курсе мы вполне могли бы поделить с Германией рынки всего мира, а может быть, и не только рынки.
Шеф насмешливо посмотрел на него и погрозил пальцем левой руки, так как правая была у него занята пустою рюмкой:
- Урок старика: никогда не выдавайте чужих слов за свои, даже когда, по-вашему, слушатели не могут догадываться об их источнике.
Роу принужденно рассмеялся:
- Я перестал бы уважать самого себя, сэр, если бы вздумал хитрить с вами.
- Именно поэтому вы и были представлены в прошлом месяце к производству в коммодоры.
- Вы чересчур добры ко мне.
- Чин капитана слишком незначителен для той миссии, с которой вы поедете в Москву. Угрозы угрозами, а поведение Гитлера в отношении чехов уже показало, что пора нам создать кое-какие позиции второй линии на случай провала основного плана.
- О разделе мира между нами и Германией?
- В конечном счете - да. Но чем дальше, тем яснее становится, что спущенная нами с цепи собака - фашизм - может сбеситься и... укусить хозяина.
- Нас?
- Нас и даже... янки, которых Гитлер "уважает" больше нас, так как они его лучше кормят... Так я хочу сказать: дрессировку Гитлера нужно довести до конца - снова натравить его на Россию. Вот мы и надеемся, что фюрер станет сговорчивей, когда узнает, что мы ведем серьезные переговоры о военном соглашении с Россией.
- Серьезные переговоры, сэр?
- Да, для непосвященных они должны иметь вполне серьезный вид. Вы и другие члены миссии будете тянуть это дело, сколько позволят приличия.
- Русские - небольшие охотники тянуть дела, сэр.
- Мы будем действовать заодно с французами самым корректным образом.
- Если речь идет о военных делах, то, должен сознаться, я довольно основательно забыл, где у корабля нос, а где корма.
- Адмирал, при котором вы будете состоять, тоже не очень силен в морских делах. Тем лучше: у вас будет достаточно поводов запрашивать Лондон о всякого рода пустяках. К этому, собственно говоря, и будет сводиться задача миссии: запрашивать, запрашивать и запрашивать! Когда вы познакомитесь с остальными членами миссии, то поймете, что она не только не будет в состоянии принять какое-нибудь решение в Москве, но и, попросту, в чем-либо разобраться. Если мы увидим, что немцы держат камень за пазухой, то пошлем к вам в Россию людей, которые смогут быстро договориться с Москвой... Мы не можем оставаться в одиночестве лицом к лицу с Германией. Это означало бы крах.
- А французы, сэр?
- Кто может относиться к ним серьезно?!
- Прошу извинить, но зачем там такой человек, как я?
- Вы и еще несколько наших людей должны к отъезду миссии из Москвы... пустить там корни.
Роу покачал головой.
- Знаю, знаю, старина, - шеф ободряюще похлопал его по колену, - задача не так-то проста. Поэтому и посылаю вас вместе с вашей пьесой. Нужно пустить глубокие корни... Не мне вас учить.
- Я все понимаю, сэр, но... - сказал Роу с сомнением.
- Мне хочется, чтобы у вас не было никаких "но", старина.
- Если бы речь шла не о России...
- С некоторых пор вы начали страдать тем, что французы называют vin triste. Поэтому я требую решительно: ни глотка вина.
- Слушаю, сэр, - бодрясь, но все же достаточно уныло проговорил Роу.
- Запомните, дружище: если этот ход с посылкой миссии оправдает себя, то немцы, вероятно, поторопятся заключить с нами соглашение. Оно позволит говорить о наличии в Европе только одной единственной коалиции, способной диктовать свою волю другим, - англо-германской. В таком случае все разговоры о всяких других союзах и гарантиях будут тотчас сданы в архив. Тогда-то уж Германия должна будет воевать с Советами, как бы она этого ни боялась. И начнет она войну не тогда, когда это будет выгодно ей, а когда мы прикажем!
- А пока мы должны таскать каштаны для немцев, сэр?
- А разве не стоит поманить их парочкой каштанов, если это позволит нам, в конечном счете, и их самих ткнуть головой в костер? - Шеф протянул рюмку. - Бог с вами, еще один последний глоток перед разлукой. - Он чокнулся с Роу. - Остается вам сказать, что на этот раз в Москве рука об руку с вами будут работать несколько французских офицеров Второго бюро.
- Пустой народ, сэр.
- В этом есть свое удобство: в случае провала вы сможете отвести на них удар русских.
- Моя связь с ними?
- Во главе группы будет стоять генерал Леганье.
- Русские, наверняка, отлично знают это имя.
- Он поедет под чужим именем и будет изображать специалиста в области артиллерии или что-нибудь в этом роде.
- Такой же артиллерист, как я - моряк?
- В этом роде. - Шеф поднялся и сделал приветственный жест, намереваясь покинуть комнату. Роу решил сделать последнюю попытку отделаться от этой командировки, перспектива которой пугала его все больше, по мере того как шеф развивал свои планы.
- Позвольте, сэр!.. Еще несколько слов.
Старик остановился, выжидательно глядя на своего агента, но Роу молчал, не в силах скрыть своей подавленности.
- Какого чорта, Уинн?! - негромко проговорил шеф.
- Не может ли поехать в Россию кто-нибудь другой?
- Что вы сказали? - Шеф сделал несколько шагов к Роу. - Я хочу, чтобы вы повторили свои слова...
Но Роу молчал, глядя в сторону.
- Тут что-то неладно, - сказал шеф. - Сдается мне, что вы... попросту боитесь, а?
Роу пожал плечами. Это движение могло означать все что угодно и прежде всего то, что в действительности думал Роу. "Да, я боюсь, чертовски боюсь и не вижу в этом ничего удивительного. Всякий, кто побывал в России в моей роли, поймет меня".
Шеф долго испытующе смотрел на Роу. Потом спросил:
- Ну что же, значит... страх?
Это было сказано без всякого ударения, очень просто, даже почти соболезнующе, но Роу понял, что крылось за этой короткой фразой. В его памяти пронеслось все, что он знал о судьбах вышедших в тираж разведчиков, и он, как бы защищаясь от удара, поднял руку.
- Вы дурно поняли меня, сэр... - выдавил он из себя.
Вплотную приблизившись к Роу, шеф слегка толкнул его в плечо, и Роу без сопротивления упал в кресло.
- Вы превратно поняли меня, сэр, - поспешно повторил Роу. - Я хотел только сказать, что база для работы в России невероятно сузилась. Миссия миссией, переговоры переговорами, но за пределами этого не стоит ни на что рассчитывать. Связи разрушены, маскировка, поглотившая столько наших сил и средств, раскрыта, людей нет, явок нет... Пустое место, сэр!
- Это верно, дружище, все нужно начинать сначала. Но я никогда не был любителем обманывать себя и теперь лучше, чем когда-либо, понимаю: мы не можем рассчитывать на успех в столкновении с Россией, если не займемся ее тылом: точите, точите дуб, если хотите, чтобы он упал.
- Мириады червей нужны, чтобы подточить такое дерево. А у нас единицы.
- Послушайте, Роу, - в тоне шефа появилось что-то вроде угрозы. - Ваши возражения мне не нужны. Национализм и религиозный фанатизм - вот наши коньки на ближайшее время. - При этих словах шеф задумчиво уставился на кончик своей папиросы и умолк. Роу тоже хранил настороженное молчание. Потом старик потер висок и сказал: - Мы еще никогда не бывали в проигрыше, когда пускали в ход эти карты, Уинн, не правда ли?
- Полагаю, сэр, - неопределенно заметил Роу.
- И лучшим полем для их применения, мне кажется, всегда бывал восток... Не так ли, старина?
- Вы правы, сэр.
- Я имею в виду Ближний Восток, не так ли? Если хорошенько поискать на Балканах, то всегда найдется парочка-другая прохвостов, которых можно купить по дешевке.
Не уловив мысли шефа, Роу решился спросить:
- Извините, не понимаю связи. Балканы и Советская Россия?
Шеф снова осторожно потрогал пальцем висок, как бы поощряя мысль к движению, и проговорил:
- К нашему сожалению, идея национального - в широком смысле этого слова - объединения славян вовсе не погасла, как это многие думают. Россия и Советская не перестала быть для славянских народов Балкан Россией - самой старшей и уж безусловно самой сильной сестрой во всем семействе. И было бы пагубной ошибкой считать, что интернационализм коммунистов навсегда снял с повестки этот очень неприятный для нас вопрос. Балканские революционеры тянутся и будут тянуться к Москве. Вот тут, в этом потоке, мы и должны найти лазейку. Один наш человек на каждую сотню, которым Россия даст убежище, вот задача.
- Ненадежный народ эти балканцы.
- Ну, старина, выбор не так уж велик, когда надо бороться с СССР. Приходится хвататься за соломинку. Годится все, все может служить тараном, которым мы будем долбить стену советского патриотизма, все!
- Все, за что мы сможем заплатить, - с кривой усмешкой проговорил Роу.
- На это мы деньги найдем, а если нехватит у нас самих, найдутся и кредиторы для такого дела.
- Боюсь, что все это именно те мечты, которых вы так не любите, сэр.
- Там, где шуршат наши фунты, я хочу видеть дело! А мы слишком много фунтов вложили в изучение России. Мы изучаем ее триста лет. Не хотите же вы, чтобы мы плюнули на то, что потеряли там? Мы возлагали слишком большие надежды на богатства России, чтобы так легко отказаться от них. Мы будем за них бороться и заставим бороться за них других.
- Уж не имеете ли вы в виду немцев?
- И немцев тоже.
- Они хотят прежде всего получить кое-что для себя.
- Пусть хотят, что хотят, нам нет до этого дела. Важно то, чего хотим мы.
- Очень боюсь, сэр, что вы не учитываете некоторых обстоятельств, осторожно проговорил Роу. - Я имею в виду американские интересы в Германии, сэр.
- Как будто я о них не знаю! - И уже не так уверенно, как прежде, шеф закончил: - Пусть американцы подогревают немецкий суп, клецки должны быть нашими.
- Сложная игра, сэр.
- Я всегда был уверен в вашей голове, Уинн, - тоном примирения проговорил шеф. - Иначе нам не о чем было бы говорить.
- Польщен, сэр, но... - Роу не договорил.
- Ну?
- Если бы вы знали, как трудно браться за дело, когда видишь его...
Шеф быстро исподлобья взглянул на собеседника и угрожающе бросил:
- ...безнадежность?..
- О-о!.. - испуганно вырвалось у Роу. - Трудность, чертовскую трудность - вот что я хотел сказать.
- Еще одно усилие, Уинн. Руками немцев или кого угодно другого, но мы должны выиграть эту игру, понимаете?
- Иначе?..
Шеф не ответил. Он исчез, так и не сказав ничего больше ожидавшему напутствия Роу.
Некоторое время Роу стоял неподвижно, погруженный в невеселые размышления. Потом подошел к столику с бутылками и, подняв одну из них, в сомнении поглядел на свет.
- Старик еще воображает, будто, получив такую командировку, можно заснуть в трезвом виде...
Он пожал плечами и налил себе полный бокал чистого джина.
29
События сменяли друг друга в стремительной череде. Никто не верил больше миролюбивым уверениям гитлеровской шайки; если кто и не знал, то чувствовал: мир идет к войне. Лучшие люди Чехословакии бились в последних попытках спасти независимость своей республики, но становилось все яснее, что не сегодня - завтра Гитлер вторгнется в ее пределы, которые он после занятия Судет цинически называл "остатками Чехословакии". Особенно ясно это было тем, кто жил в Судетах.
На бывших Вацлавских заводах, теперь входивших составною частью в огромный немецкий концерн "Герман Геринг", давно не осталось ни одного чеха. Завод с каждым днем увеличивал выпуск боевых самолетов для немецкой армии.
Всякая надежда на то, что ему удастся уйти от фатерланда, оставила Эгона.
Он занимался проектом, заставив себя больше не думать о его конечном назначении.
Эльза с грустью отмечала каждый новый день, проходивший вдали от Эгона, словно забывавшего иногда о ее существовании. Она же не решалась делать какие-либо шаги к сближению, боясь, что он примет их за новую попытку стать при нем соглядатаем гестапо, хотя теперь она могла поклясться ему памятью отца, что это не так. Одиночество Эльзы было тем тяжелее, что и Марта так и не вернула ей своей дружбы. Правда, с течением времени Марта могла бы убедиться в том, что в "навете" Эльзы не было неправды, но любовь делала ее слепой. Она продолжала закрывать глаза на то, что происходило вокруг. Ни унижение отечества, ни страдания народа, ни разорение родного гнезда, ни откровенные приготовления к нападению на беззащитную теперь Чехословакию, происходившие и на заводе, не оказывали на нее отрезвляющего действия. Окруженная немцами, не слыша чешского слова, она забывала о том, что родилась чешкой. Она все реже вспоминала о родителях, и ее перестало беспокоить отсутствие от них писем. Пауль, ставший директором завода, полновластно распоряжался не только в его корпусах, но и на вилле Кропачека. Сам он уже никогда не заговаривал о возвращении прежнего хозяина виллы, а если Марта изредка и задавала этот вопрос, отделывался туманными рассуждениями. Однако он не забывал всякий раз упомянуть, будто Кропачек знать не хочет Марты и что тетя Августа ничего не может поделать с его упрямым чешским характером.
Однажды, - это случилось совсем недавно, - вернувшись из поездки в Германию, Пауль преподнес Марте красивую диадему, осыпанную драгоценными камнями.
- Дядя Януш называл твою мать королевой, - сказал он, - теперь королевой этого дома будешь ты.
И он показал ей бумагу, в которой было сказано, что доктор Ян Кропачек поручает ему, инженеру Паулю Штризе, единолично и полноправно распоряжаться всем его имуществом и делами, что отныне инженер Пауль Штризе является хозяином всех вацлавских паев Яна Кропачека.
- Теперь мы так же богаты, как были богаты твои родители.
- А они? Чем же будут жить они?
- Дядя Януш получил от меня больше, чем ему заплатил бы кто-нибудь другой, - важно сказал Пауль. - Ты же понимаешь: всякий на моем месте взял бы все это безвозмездно!
Да, Марта понимала, что они с Паулем теперь богаты, и Пауль подтверждал это подарками, которые привозил из Либереца или из Германии, куда теперь часто ездил по делам. Ежедневными уколами, умело наносимыми ее самолюбию, он хотел заставить ее почувствовать себя оскорбленной тем, что отец отдал все нелюбимому племяннику, забыв о существовании дочери. Чем дальше, тем правдивее начинала выглядеть выдумка Пауля, будто Кропачек запретил пани Августе не только переписываться с Мартой, но даже произносить ее имя.
Только осознав истинное значение этого, Марта поняла, что случилось нечто непоправимое, что хозяйничанье Пауля в доме ее отца не приятная случайность, совпавшая с ее медовым месяцем, а трагический конец ее отчего дома.
После нескольких дней мучительных размышлений она попросила Пауля дать ей адрес отца.
- Напиши, я отправлю письмо, - ответил он.
- Я могу сама отправить.
- Он просил писать ему через чехословацкое посольство в Париже, - без запинки солгал он.
- Хорошо, я так и сделаю.
- Но если ты напишешь в чехословацкое посольство, это может произвести дурное впечатление среди наших.
- Ты же посылаешь, и ничего не случается.
- Я имею на это разрешение.
- Так достань его и мне.
Пауль впервые смешался. Чтобы скрыть смущение, резко сказал:
- Одним словом: если хочешь писать - пиши, но перешлю письмо я!