- Десять минут! - в ужасе воскликнул Чемберлен вечером, рассказывая об этом Бену. - Вы понимаете, Бенджамен, дорогой, - десять минут на сон! Этот негодяй мстил мне за унижения, которые ему пришлось претерпеть в Лондоне. Но должен вам сказать: я решил снести все... все ради славы и величия нашей родины и его величества короля!
Он сидел перед Беном, - долговязый, тощий, судорожно вцепившийся в подлокотники, словно боялся свалиться с кресла.
- Бенджамен! Вы видите перед собой Даниила, вышедшего из берлоги льва. Да, да, кто из глав правительств решался на то, на что пошел я? Посмеют ли потомки это забыть?
- Еще бы, еще бы, дорогой Невиль! - заражаясь его волнением, воскликнул Бен. - Поколения будут воздавать славу вам, умиротворителю Европы и создателю мира и счастья народов.
Чемберлен слушал с нескрываемым удовольствием. Его голова моталась на тонкой шее взад и вперед, как у истрепанной тряпичной куклы.
- Да, мой друг, - промямлил он, - я решил снести все и не жалею, совсем не жалею. Не жалею даже о том, что не повернулся и не ушел, когда этот невоспитанный чурбан фюрер заставил меня подниматься по лестнице дворца, не дав себе труда сойти больше чем на три-четыре ступени. Да, да, я очень хорошо помню: именно четыре ступени! Представьте себе этакого коротконогого уродца в черных бриджах и в чем-то напоминающем коричневую куртку грума. Дрянной выскочка глядел на меня сверху вниз все время, пока я взбирался по этой проклятой лестнице!
Чемберлен возмущенно поднял руку, как бы показывая на стоящего где-то под потолком Гитлера.
- Да, да, Невиль, это отвратительно, - сочувственно проговорил Бен. Ужасно иметь дело с некорректными людьми.
- Я снес все, все! - трагически повторил премьер. - И я вознагражден, стократ вознагражден: план, который я ему предложил, был для фюрера очевидной неожиданностью.
- Как! - удивленно воскликнул Бен. - Он не имел намерения взять Судеты?
- Но он собирался сделать это с грохотом, с битьем посуды и натворить бог знает что. Мне пришлось уверить его, что нет никаких препятствий к тому, чтобы приступить к делу теперь и без драки. Мне кажется, я убедил его: нет никакого смысла тратить на это порох, который пригодится для дел более важных.
- Тут я вас не вполне понимаю, дорогой Невиль.
- Мы с ним приблизились к пониманию наиболее существенных пунктов основных требований немцев в отношении отстранения СССР от решения судеб Европы.
- Это великолепно, Невиль! Просто великолепно!
- Да, да, Советскому Союзу нечего делать там, где мы можем все устроить путем двусторонних переговоров!
- Правильный путь, Невиль, совершенно правильный путь!
- Я куплю этого коротышку ценою пустячной подачки - Чехословакии. Это не для печати, Бенджамен, - я даже велел выбросить это из записи беседы, но я дал Гитлеру слово: если он потерпит полгода, за Судетами последует вся Богемия. Пусть только он теперь же даст публичную клятву, будто ничего не хочет, кроме Судет.
- Как умно, как умно, Невиль! - умиленно воскликнул Бен. - Общественное мнение Англии будет успокоено.
- А тогда мы увидим, как устроить и вторую часть подарка. Даю вам слово Чемберлена, мы проведем коротышку, как волка: вместо жирного теленка подсунем ему чешскую мышь. Не пройдет и года, как он станет нашим союзником. - Чемберлен сложил руки на впалом животе и мечтательно устремил глаза к потолку. - Представьте себе Европу, где в центре формируется такой стальной кулак, как Германия, на юге сидит Муссолини, на востоке Польша Бека...
- Ну, Бек - приобретение сомнительное, - покачав головою, произнес Бен, - этот господин способен нас продать.
- Прежде чем он соберется продать нас, мы продадим его, - скрипуче рассмеялся премьер и весело поиграл старомодной цепочкой, перепоясывавшей жилет. - Да, да, клянусь всевышним. На востоке - Польша полковников, а на том конце земного шара - японцы. Россия в клещах!
- Вы забыли Америку, Невиль.
- Америка?.. Ах, да, Америка! Пустяки! Штаты будут с нами. Душой Рузвельт с нами, поверьте, Бенджамен.
- Надеюсь, сэр, надеюсь.
- Могу вас уверить, Бен, - вы позволите мне называть вас этим юношеским именем, словно бы мы снова студенты?.. Я говорю: последствия реализации моего плана выйдут далеко за пределы нынешнего кризиса.
- Еще бы, они могут произвести настоящий переворот в международной обстановке. - И вдруг вспомнив: - Кстати, Невиль, какова была сегодня погода над каналом?
- О, я чувствовал себя молодцом.
- Не было ли тумана или чего-нибудь в этом роде? - беспокоился Бен.
- Не знаю, Бен, я, кажется, вздремнул.
- Полеты над каналом теперь опасны.
- У нас отличный пилот - мастер своего дела.
- Я очень взволнован...
- Обратно мы полетим вместе, и вы будете чувствовать себя, как если бы плыли на пароходе. Сказать вам откровенно, Бен, я, кажется, ни за что не решился бы на такое путешествие, не позвони мне Даладье из Парижа и не посоветуй эту поездку.
- Я же первый предложил вам ее в своем письме, - озабоченно проговорил Бен.
- В письме?.. Ах, да, отлично помню, как же, как же, в письме...
- Я еще сообщал вам... гм-гм... - Бен огляделся и договорил полушопотом: - Я уведомил вас о заговоре генералов.
- Ах, вот что! - Премьер опять закивал головой. - Помню, помню! Что же вы мне сразу не сказали? Отлично помню...
Бен понял, что премьер притворяется, будто все забыл, и подробно повторил, ради чего прилетал в Лондон. Только тогда Чемберлен "вспомнил" все.
- Дорогой мой, - сказал он, - я с этим не согласен, совершенно не согласен. Нет оснований сейчас убирать этого нахала. Это от нас никогда не уйдет. А сейчас мы с ним сговоримся. Он нам пригодится, вполне пригодится... вполне... вполне...
Премьер спал. Его голова была откинута на спинку кресла, и кадык ритмически двигался под морщинистой кожей непомерно длинной старческой шеи.
Бен некоторое время сидел в нерешительности, потом осторожно кашлянул. Чемберлен вскинул темные веки и поглядел на него мутными, усталыми глазами.
- Я вам больше не нужен, сэр?
- Ах, это вы, Бен. Извините... мне показалось, что я вас перебил, продолжайте, пожалуйста...
- Я могу итти, сэр?
- Пожалуйста, не обижайтесь, Бен, но я вам должен сказать: Сити совершенно не удовлетворено вашей поездкой в Чехию, совершенно.
- Я сделал больше, чем мог, - обиженно проговорил Бен.
- Ах, вы меня не поняли, совершенно не поняли. Кто смеет думать, что можно было сделать больше! Кто, я вас спрашиваю? - Он с трудом поднес руку к лицу и подергал себя за жалко обвисший ус. - Попросту они хотят, чтобы там побывал более близкий им человек, их человек... Они просили меня еще раз послать туда вашего брата.
- Этого недотепу?! - недоброжелательно проговорил Бен. - Хорошо будет выглядеть миссия его величества! Он прикарманит там одно-другое дельце - вот вам и вся миссия.
На лице премьера появилась болезненная гримаса.
- Вы и в юности были склонны распылять внимание на мелочи, Бен. Да, да, именно так: на мелочи. Я очень хорошо помню, очень... помню... в юности...
На этот раз голова Чемберлена упала на грудь, словно подрезанная, и Бен услышал тонкий пронзительный храп. Дрожащий палец испуганного Бена коснулся пуговки звонка, и он молча указал вошедшему камердинеру на премьера, полагая, что тому плохо. Но слуга не выказал ни малейшего беспокойства. Он приподнял за подбородок голову старика и одним ловким движением снял с него высокий крахмальный воротничок. Вместе с галстуком он бережно опустил его в кожаный ларец, оклеенный изнутри бархатом.
Бен не смог удержаться от вопроса:
- Что вы делаете?
- Воротничок размок на сэре Невиле во время свидания с Гитлером, сэр, важно, деревянным голосом ответил камердинер. - Сэр Невиль полагает, что это будет исторической реликвией империи, сэр.
Бен благоговейно покачал головой и на цыпочках вышел из комнаты.
Он вернулся к себе в отличном настроении.
- Завтра мы летим домой вместе с премьером, - весело сказал он Роу.
- Последнее сообщение Гендерсона, сэр, - и Роу протянул ему листок.
"...я подчеркнул в разговоре с Герингом, что главы наших правительств согласились подождать результатов переговоров до их следующей встречи. На это он мне заявил в весьма агрессивном тоне: "Германия подождет еще этой второй окончательной встречи, но вообще она тянуть не намерена. Если Англия начнет войну против Германии, то трудно представить исход войны. Одно только совершенно ясно: до конца войны немного чехов останется в живых и мало что уцелеет от Лондона".
Бен со смехом отбросил листок.
- Поверьте мне, Уинн, - весело заявил он, - мы обведем этих немецких тупиц вокруг пальца, как малых ребят. И их невоспитанного коротышку, и этого кровожадного толстяка. Да, да, Уинн, это так и будет... Спать, спать, Уинн. Сегодня мы честно потрудились. - И вдруг спохватился: - Стойте! Неужели нет депеши об их прибытии в Лондон?
- В дипломатической почте ее не было, сэр.
13
Когда автомобиль Гарро въехал на вокзальную площадь городка, выросшего вокруг Вацлавских заводов, сидевшие в машине увидели огромное скопление народа. Все новые и новые группы людей подходили с разных сторон. У многих были в руках корзиночки с провизией. В Либерец уезжали на целый день. Туда стекалось на демонстрации столько народу, что нечего было и думать прокормить всех. Надежнее было ехать со своей едой. Скоро должны были подойти поезда, специально подаваемые в такие дни для доставки манифестантов. Всех волновал вопрос: как-то пройдет этот день? Что-то выкинут белочулочники? Чешский и немецкий говоры сливались в оживленный гул, висевший над толпою.
Чем больше белых чулок появлялось на улицах чехословацких городов, тем многолюднее делались либерецкие сборища. Все шире становились слои общества, посещавшие эти демонстрации единства народов, населявших республику. К неудовольствию Хенлейна, по мере усиления террора, которым его люди старались убить в судетских немцах всякую мысль о возможности сопротивления гитлеризму, число немцев, приезжавших в Либерец, тоже росло из года в год.
Толпа задержала автомобильчик Гарро; людей скопилось слишком много, они запрудили шоссе. Бывало Гарро выезжал в Либерец в форме французского офицера. Сегодня он не решился ее надеть. Но почти весь городок знал его в лицо. Ему приходилось то и дело раскланиваться. Иные снимали шляпы при виде колодки хорошо знакомых французских орденов, украшавшей грудь Гарро. Многие чехи все еще готовы были видеть в нем представителя прекрасной Франции великого друга чехословацкого народа. Здесь популярность Франции была еще больше потому, что французским консулом был чех, пользовавшийся всеобщим уважением, доктор Кропачек. Так или иначе, при появлении Гарро большая часть чехов приветливо махала шляпами. Только кое-кто из немцев хмуро отворачивался или, наоборот, с нарочитой любезностью уступал дорогу автомобилю француза.
Тем не менее маленькая "татра" безнадежно застряла в людском месиве. Кончилось тем, что пассажиры покинули машину, решив переждать, когда поезда увезут часть людей с площади. Но сегодня поезда почему-то задерживались. Железнодорожники, с полным правом гордившиеся точностью своей службы, должны были отшучиваться от нападок сограждан. Им приходилось то и дело бегать к начальнику станции, чтобы узнать, где застряли поезда для манифестантов. Но он также ничего не знал.
Дожевывая пирожок, он вышел на балкон станционного здания и попробовал шутить. Сначала толпа отнеслась к этому благодушно, но скоро стало ясно, что она ждет не шуток, а поезда.
Толпа начинала сердиться.
Может быть, начальнику станции самому хотелось поскорее попасть на праздник, а может быть, он уже знал, что такое недовольство нескольких тысяч сограждан. Во всяком случае, он послал дежурного на телеграф.
Толпа притихла, словно боясь заглушить слова, бежавшие по проводам. Взоры людей были устремлены на балкон, где доевший пирожок начальник станции не спеша вытирал усы. Наконец появился телеграфист и передал начальнику депешу. Начальник лукаво подмигнул толпе и вооружился очками. Но, по мере того как он читал, выражение его лица становилось все более растерянным.
От толпы не укрылась нерешительность, с которою начальник станции топтался на балконе.
- Эй, эй, давайте поезда!.. Скоро ли будут поезда? - послышалось снизу.
Начальник станции крикнул телеграфисту:
- Эй, Вацек, принеси мою шапку!
Тот исчез и через минуту вернулся, бережно неся обшитую галунами форменную фуражку. Начальник станции встряхнул ее и провел по тулье рукавом. Может быть, он сметал с нее пылинки, которых не было видно с площади, а может быть, просто старался протянуть время. Потом он надел фуражку и, подойдя к перилам балкона, поднял руку. Вокруг его шеи все еще была повязана салфетка. Крики утихли. Начальник повернул телеграмму текстом к толпе, словно с площади можно было разобрать хотя бы одну букву. Над толпою пронесся ропот. Тогда начальник снова надел очки и, не глядя на бланк, громко, прерывающимся от волнения голосом сказал:
- Поездов в Либерец не будет. Таково распоряжение правительства! Либерецкий митинг отменен.
Над площадью было слышно дыхание нескольких тысяч людей. Неожиданно к нему примешался отдаленный гул. Скоро он сделался таким сильным, что покрыл дыхание толпы. Приближался поезд. Он не остановился, только сбавил ход, чтобы принять жезл, и помчался дальше, в сторону Либереца. Все ясно увидели в окнах вагонов каски полицейских.
Гул негодования пронесся над толпой.
Начальник станции поспешно нырнул в балконную дверь и через какую-нибудь минуту появился на площади. На голове его, вместо фуражки с галунами, была шляпа, - такая же, как на тысячах мужчин, заполнявших площадь. Все поняли, что он превратился из должностного лица в частного гражданина, чтобы иметь возможность принять участие в обсуждении удивительного события: правительство запретило собрание в Либереце; правительство послало в Либерец поезд с полицейскими, чтобы помешать собранию!
Голоса, обсуждавшие происшествие, делались все громче. Толпа разбилась на группы. Многие требовали посылки телеграммы президенту. Кто же, как не Бенеш, должен стоять на страже интересов демократии, кто, как не он, ответствен за их нарушение?! Уж не выдумали ли и это новшество английские лорды и французские министры, чтобы угодить ублюдку Гитлеру?
Кое-где раздавались голоса, пытавшиеся доказать, что отмена праздника простая мера предосторожности, имеющая целью избежать столкновения с белочулочниками. А к чему могло бы привести такое столкновение в городе, расположенном у самой границы, должно быть ясно всякому благоразумному человеку.
Но благоразумных, желающих выслушивать эти убеждения, нашлось немного. Голоса протеста раздавались все громче. Тут распахнулось окно пивной, выходившее на площадь, и на подоконнике появился радиоприемник. Голос диктора бесстрастно бросал слова, заставившие толпу притихнуть. Все лица обратились к репродуктору. Повидимому, заканчивая начатое ранее сообщение, диктор проговорил: "...Чехословацкое правительство вновь обращается к британскому и французскому правительствам с последним призывом и просит их пересмотреть свою точку зрения. Оно делает это, веря, что защищает не только свои собственные интересы, но также и интересы своих друзей, дело мира и дело здорового развития Европы. В этот решительный момент речь идет не только о судьбе Чехословакии, но также и о судьбе других стран и особенно Франции".
Диктор умолк. Из репродуктора слышалось только монотонное гудение.
Кто-то в толпе крикнул:
- Браво, Бенеш! Долой капитуляцию! Да здравствует свободная и независимая Чехословакия!
- Да здравствует независимая республика! - крикнуло сразу несколько голосов.
Им ответили другие:
- Долой Чемберлена!
- Позор Франции!
Эти возгласы покрыли все остальные.
Во вот чья-то рука подвинула рычажок настройки, и диктор заговорил громче:
"...вкратце смысл британского ответа на ноту нашего правительства сводится к абзацу британской ноты, который мы передаем полностью и без комментариев: "Правительство его величества просит чехословацкое правительство спешно и серьезно взвесить все последствия, прежде чем оно создаст ситуацию, за которую правительство его величества не могло бы принять на себя ответственность".
Голос диктора был покрыт криками с площади:
- Мы не хотим никаких величеств!
- Чехословакия не нуждается в няньках!
Но, как живой человек, воспользовавшийся минутной паузой, диктор начал свое сообщение, заставившее мгновенно умолкнуть даже самых крикливых:
"Полностью публикуем депешу Москвы советскому послу в Праге: "Первое: на вопрос Бенеша, окажет ли СССР, согласно договору, немедленную и действительную помощь Чехословакии, если Франция останется ей верной и также окажет помощь, можете дать от имени Правительства Советского Союза утвердительный ответ.
Второе: такой же утвердительный ответ можете дать и на другой вопрос Бенеша, - поможет ли СССР Чехословакии, как член Лиги наций, на основании статей 16-й и 17-й, если в случае нападения Германии Бенеш обратится в Совет Лиги наций с просьбой о применении упомянутых статей.
Третье: сообщите Бенешу, что о содержании нашего ответа на оба его вопроса мы одновременно ставим в известность и французское правительство".
Рядом с лакированным квадратом репродуктора появилось возбужденное лицо человека с седыми усами. Все сразу узнали в нем начальника станции. Высоко держа шляпу, он крикнул:
- Теперь Даладье некуда деваться. Слава Москве! Сталину на з дар!
И толпа дружно прогремела:
- ...здаррр!.. здаррр!..
- Нас предают в Лондоне!
- Нас предают в Париже!
- Мы хотим защищаться!
- Пусть нам дадут оружие!
- Пусть нам дадут оружие, мы будем защищаться!
Опираясь о плечо начальника станции, на подоконник взобрался такой же седоусый человек и, потрясая кулаком, прокричал:
- Мы будем защищать Чехию, мы будем драться за республику. Пусть нам дадут оружие! - Он кричал по-немецки, он был немец. Его знали тут все. Толпа ответила ему радостным приветствием.
Но вот в толпе послышался смех, громкий, истерический. Он был так пронзительно громок, что его услышали во всех концах площади, и словно мгновенный испуг заставил всех затихнуть.
Хохот оборвался и сменился задыхающимся воплем:
- Защищаться?.. Одним против всех - против Гитлера, Чемберлена, Даладье, против всей сволочи всего мира? Нет, это наш конец.
Кричавший так же истерически-громко разрыдался.