На рассвете он почувствовал себя таким усталым и разбитым, что с полной убежденностью он повторил слова, сказанные господином д'Авриньи накануне:
- Зачем убивать себя, ведь мы умираем!
XXXV
В восемь часов утра пришел Жозеф и от имени господина д'Авриньи попросил Амори спуститься в гостиную. Амори тотчас подчинился.
Увидев Амори, его опекун подошел и нежно обнял его.
- Благодарю вас, Амори, - сказал он. - Я вижу, что был прав, рассчитывая на ваше мужество.
При этих словах Амори печально покачал головой, горько улыбнулся и уже хотел ответить, как открылась дверь и вошла Антуанетта.
Какое-то время все трое молчали. Казалось, каждый опасался нарушить молчание.
Старик с умилением смотрел на эту юность, которую украшало даже горе; в свою очередь, молодые люди почтительно смотрели на этого старика, который с таким достоинством сдерживал свое отчаяние.
Господин д'Авриньи сделал знак Антуанетте и Амори сесть рядом с ним слева и справа. Он взял их руки в свои.
- Дети мои, - сказал он печальным, проникнутым добротой голосом, - вы красивы, молоды, очаровательны; вы - весна, будущее, жизнь, и один взгляд на вас вселяет немного радости в мое бедное, отчаявшееся сердце. Я вас очень люблю. Это все, что еще осталось у меня в этом мире. Вы тоже любите меня, я знаю, но вы должны простить меня, ибо я не могу оставаться с вами.
- Как! - воскликнула Антуанетта. - Дядя, вы нас покидаете? Что вы хотите сказать? Объяснитесь!
- Дайте мне закончить, дитя мое, - сказал господин д'Авриньи.
И, обращаясь к молодым людям, он продолжал:
- Вы - воплощение жизни, расцвета, меня же притягивает смерть. Две привязанности, какие я еще сохранил в этой жизни, не могут заменить мне ту, которая ушла в лучший мир. Мы должны расстаться, потому что вы смотрите в будущее, а я в прошлое. Я знаю все, что вы можете мне сказать; но какое бы решение вы ни приняли, пути наши различны. Впредь я буду один, таков мой выбор.
Я еще раз прошу у вас прощения. Вы, может быть, сочтете меня индивидуалистом. Но что вы хотите? Мне тяжело видеть вашу цветущую молодость, а вам будет тяжело наблюдать мою угасающую старость. Поэтому мы расстанемся и пойдем нашими путями, вы - к жизни, я - к могиле.
Он помолчал и заговорил снова.
- Сейчас я вам расскажу, как я решил провести тот остаток жизни, который предопределит мне Бог. Вы скажете свое мнение потом.
Отныне я буду жить один в моем доме в Виль-Давре. Со мной будет мой Старый слуга Жозеф. Я буду выходить только на кладбище, где покоится Мадлен и где скоро успокоюсь сам. Я не буду принимать никого, даже моих лучших друзей. Они могут считать меня умершим. Я больше не принадлежу этой земле.
Первого числа каждого месяца я буду принимать вас, только вас двоих. Вы расскажете о своих делах и узнаете о моих.
- Но, мой дорогой дядя, что будет со мной? - воскликнула Антуанетта, заливаясь слезами. - Одинокая, покинутая. Что будет со мной без вас? Скажите же!
- Неужели ты думаешь, что я не подумал о тебе? - заговорил господин д'Авриньи. - Неужели я забыл о тебе, преданной, любящей сестре моей дочери?
Поскольку Амори уже достаточно богат, я сделал завещание, по которому тебе остается после моей смерти мое состояние, а начиная с сегодняшнего дня, состояние Мадлен.
Антуанетта сделала протестующий жест.
- Да, я знаю, - продолжал господин д'Авриньи, - все это богатство тебе безразлично. Тебе нужна любовь, благородное сердце. Тебе нужно выйти замуж, Антуанетта.
Девушка хотела что-то сказать, но господин д'Авриньи остановил ее:
- Теперь, когда ты не можешь быть полезной своему старому дяде, имеешь ли ты право отказываться от священных обязанностей супруги и матери? Когда ты предстанешь перед Господом, что ты ему ответишь? Тебе надо выйти замуж.
Я предлагаю тебе в мужья не адвоката, ты можешь найти более блестящую партию. Я удаляюсь от света, но я имею там влияние и друзей. Ты припоминаешь, что год назад граф де Менжи, мой старый друг, просил руки Мадлен для своего единственного сына? Но теперь я могу написать ему, и он, конечно, согласится взять в семью мою племянницу, столь же юную, богатую, красивую, какой была Мадлен.
Так что ты скажешь, Антуанетта, о молодом виконте де Менжи? Он часто бывал здесь. Он благороден, элегантен, умен.
Господин д'Авриньи остановился в ожидании ответа, но смущенная Антуанетта молчала.
Амори, очень взволнованный, тоже смотрел на нее.
Судьба дала ему в несчастьи двух спутников. Но господин д'Авриньи уже отдалялся от него, желая уединиться в своем страдании. И Амори замер, боясь ответа Антуанетты. Их сближали горе и возраст. Покинет ли она его, обрекая на одинокое горестное существование, унося с собой все, что еще напоминало ему счастливое детство, любовь к Мадлен, тепло домашнего очага?
Неудивительно, что его глаза выражали некоторую тревогу.
Антуанетта заметила этот взгляд и поняла его:
- Дядя, - сказала она, наконец, дрожащим голосом, - я очень признательна вам за участие и щедрость; ваши отеческие советы святы для меня, и я принимаю их всей душой; но оставьте мне немного времени для размышлений; отныне вы хотите быть глухим и слепым к мирским делам, и я чувствую, как вы делаете усилие, чтобы покончить со всем, что не касается Мадлен, и больше не заниматься этим.
Дорогой дядя, да хранит вас Бог! Будьте уверены, ваши пожелания для меня значат больше, чем приказ. Я готова повиноваться, я прошу только отсрочки, чтобы не вступать в брак в траурных одеждах и чтобы прошло время между будущим, которое вы напрасно считаете столь блистательным для меня, и прошлым, где я оставила свои сожаления и пролила столько слез.
Кто бы мог сказать, что мои заботы будут вам когда-нибудь в тягость! Если вы согласитесь, вот что мне бы хотелось сделать. Вы собираетесь жить в Виль-Давре рядом с могилой Мадлен, а я останусь здесь хранить память о ней. Я буду прикасаться осторожной рукой к предметам, которых касалась она. Я буду бережно ходить по этим комнатам, где грациозно двигалась ее фигурка. Я буду вдыхать воздух, где звучали ее слова, вызывая в памяти прошедшие дни.
Я уверена, что миссис Браун согласится остаться со мной, мы будем разговаривать о Мадлен, как о долгожданной гостье. И если она не сумеет приехать к нам, мы отправимся к ней. Мы будем говорить, как будто осуществился план путешествия в дальние страны.
Я буду выходить только в церковь. Я не буду принимать никого, кроме ваших старых верных друзей. Вы мне назовете их. И поскольку вы не хотите их больше видеть, я буду говорить с ними о вас. Я буду связующим звеном, и тогда они будут верить, что не совсем вас потеряли. И мне кажется, что эта жизнь будет даже приносить некоторую радость.
Если вы доверяете, дядя, и считаете меня достойной хранительницей нашего прошлого, если моя молодость и неопытность не вызывает у вас сомнений, позвольте мне так устроить свою жизнь.
- Пусть будет так, как ты хочешь, Антуанетта, - мягко заговорил господин д'Авриньи. - Твое решение тронуло меня, и я его одобряю. Храни этот дом. Отныне он твой. Наши старые слуги любят тебя.
Миссис Браун поможет тебе. Впрочем, вы с Мадлен при помощи гувернантки прекрасно управлялись в доме!
Каждые три месяца ты будешь получать необходимую сумму денег; если тебе потребуется совет, ты знаешь, что каждый месяц один день моей жизни принадлежит тебе! Кроме того, один из моих старых друзей, по моей просьбе, будет тебе опекуном и советчиком и сейчас, и позже, когда я умру.
Что ты думаешь о графе де Менжи? Он очень добр, а его супруга - очень достойная и жизнерадостная дама и очень любит тебя. Я не говорю тебе об их сыне, так как мы отложили этот вопрос. Впрочем, сейчас он за границей.
- Дядя, какими бы ни были те, кого вы назовете…
- Ты что-то имеешь против графа де Менжи и его супруги?
- Нет, нет, дядя. Видит Бог, что после вас это единственные посторонние люди, которых я люблю и уважаю.
- Итак, Антуанетта, решено, - заговорил господин д'Авриньи. - граф и графиня будут твоими наставниками и советчиками. Так что твою жизнь, Антуанетта, мы на некоторое время организовали.
Теперь Антуанетта подняла голову и стала ожидать слов Амори с тем же волнением, какое минуту назад испытывал он сам.
- Дорогой опекун, - сказал твердо Амори, - в равном горе люди ведут себя по-разному, в зависимости от их характера.
Вы хотите жить у могилы Мадлен.
Антуанетта хочет быть рядом с комнатой, полной воспоминаний о ней.
Мадлен живет в моем сердце, мне безразлично, где я нахожусь. Она всюду со мной, ее могила - в моей душе.
Я хочу, чтобы холодный и насмешливый свет не касался моего горя. Праздность салонов, внимание любопытствующих меня пугают.
Как вы, Антуанетта, и вы, добрый опекун, я хочу остаться один; каждый из нас будет хранить в душе образ Мадлен, даже если мы будем в тысяче километров друг от друга.
- Итак, вы отправляетесь в путешествие? - спросил старик.
- Я хочу остаться наедине с моей болью, чтобы никто не имел права прийти со словами утешения. Я хочу сосредоточиться на своем горе и, поскольку ничто меня не удерживает в Париже, где я не смогу видеть вас, я хочу уехать из Парижа и даже из Франции.
Я хочу уехать в страну, где все вокруг будет чужим, где посторонний собеседник не сможет отвлечь меня от моих мыслей.
- Какое же место ссылки вы избрали, Амори? - спросила Антуанетта с интересом, смешанным с печалью. - Италию?
- Италию?! Куда я собирался ехать вместе с ней! - воскликнул молодой человек, выйдя из состояния наигранного спокойствия. - Нет, это невозможно. Италия с ее ярким солнцем, лазурным морем, ароматом цветов, с ее песнями и танцами, покажется мне насмешкой над моей болью. Боже, стоит мне только подумать, что в этот час мы должны были быть в Ницце, стоит только подумать…
И, заломив руки, он зарыдал.
Господин д'Авриньи встал и положил руку ему на плечо.
- Амори, - сказал он, - будьте мужчиной.
- Амори, брат мой, - позвала Антуанетта, протягивая к нему руку.
Но сердцу, переполненному чувствами, следовало излиться.
При большом горе часто бывает, что спокойствие обманчиво, слезы накапливаются, и наступает момент, когда они разрушают преграду, поставленную волей, и текут ручьем.
Старик и девушка молча смотрели на него, не мешая.
Наконец рыдания стихли, нервные всхлипывания прекратились, слезы тихо катились по щекам Амори, и он сказал, пытаясь улыбнуться:
- Извините за то, что к вашему горю я добавляю свое, но если бы вы знали, как мне тяжело.
Господин д'Авриньи тоже улыбнулся.
Антуанетта прошептала: - "Бедный Амори!"
- Вы видите, я уже успокоился, - продолжал Амори, - я вам говорил, что Италия с ее пылающим солнцем мне не подходит. Мне нужны туманы и тень, северная зима; унылая и печальная, как я, природа: Голландия с ее болотами, Рейн с его развалинами, Германия с ее туманами. Сегодня вечером, если вы разрешите, дорогой отец, я уеду в Амстердам. Затем я поеду в Гаагу, Кельн и Гейдельберг.
Пока Амори произносил это горьким и отрывистым тоном, Антуанетта неотрывно смотрела на него.
А господин д'Авриньи, увидев, что приступ горя прошел, сел на свое место и погрузился в собственные мысли, едва слушая Амори и думая о чем-то своем.
Однако, когда голос его воспитанника умолк, он провел рукой по лицу, как бы отгоняя облако, отделяющее его от внешнего мира, и сказал:
- Итак, решено. Вы, Амори, едете в Германию, куда Мадлен последует за вами в вашем сердце. Ты, Антуанетта, остаешься здесь, где она жила. Я же отправляюсь в Виль-Давре, где она покоится.
Мне нужно остаться в Париже еще на несколько часов, чтобы написать графу де Менжи и сделать последние распоряжения.
Если вы хотите, дети мои, в пять часов мы соберемся, как бывало, за столом и затем расстанемся без всякого промедления.
- До вечера, - сказал Амори.
- До вечера, - сказала Антуанетта.
XXXVI
Амори подписал паспорт, получил у банкира чеки и деньги, приказал, чтобы его походная коляска, запряженная почтовыми лошадьми, в половине седьмого ждала его во дворе господина д'Авриньи, и провел в мелких, но необходимых заботах остаток дня.
На встречу он пришел без опоздания.
Садясь за стол, каждый посмотрел на стул, который прежде занимала Мадлен. В этот ужасный момент взгляды отца, сестры и возлюбленного встретились.
Амори почувствовал, что он сейчас вновь зарыдает. Он встал, быстро вышел из столовой, прошел через гостиную и спустился в сад.
Через десять минут господин д'Авриньи сказал:
- Антуанетта, сходи за братом.
Она встала и спустилась в сад. Она нашла молодого человека под аркой из лилий, жимолости и розовых кустов. Ни одного цветка не было на ветвях, словно растения тоже надели траур. Он сидел на скамье, на которой он поцеловал Мадлен, и это убило ее.
Одну руку он запустил в волосы, другой он держал платок и кусал его.
- Амори, - сказала девушка, протягивая ему руку, - вы причиняете боль нам с дядей.
Ни слова не говоря, Амори встал и, как послушный ребенок, последовал за Антуанеттой в столовую.
Они вновь сели за стол, но Амори отказался съесть что-либо. Господин д'Авриньи настаивал, чтобы он хотя бы выпил бульон, но Амори сказал, что это невозможно.
Господин д'Авриньи, с видимым усилием вышедший из своей задумчивости, вновь погрузился в нее.
Наступило глубокое молчание. Господин д'Авриньи опустил голову и, казалось, не замечал ничего вокруг, думая только о дочери.
Но молодые люди думали не только о любимой Мадлен, но и о тех привязанностях, которые они вот-вот потеряют. Вне всякого сомнения, кроме сожаления о смерти, они прочли в душах друг друга горечь расставания, потому что Амори сказал, прерывая молчание:
- Я буду самым покинутым. Один раз в месяц вы сможете встретиться, но кто расскажет мне о вас? Кто расскажет вам обо мне?
- Амори, не пишите мне, - сказал господин д'Авриньи, выйдя из состояния задумчивости, - я не буду читать письма.
- Вот видите, - уныло сказал Амори.
- Но почему бы вам не написать Антуанетте? - продолжал голос д'Авриньи. - И разве Антуанетта не сможет вам ответить?
- Вы разрешаете, мой дорогой опекун? - спросил Амори в то время, как Антуанетта с тревогой взглянула на дядю.
- По какому праву я могу запретить брату и сестре изливать в письмах их печаль и смешивать слезы, которые они проливают над одной могилой.
- А что скажете вы, Антуанетта? - спросил Амори.
- Амори, если это вас утешит хоть немного… - пробормотала Антуанетта, опустив глаза и покраснев.
- О! Благодарю вас, Антуанетта, - сказал Амори, - я уеду, столь же печальный, но более спокойный.
Больше не было произнесено ни слова, настолько их души были угнетены.
В половине седьмого коляска Амори стояла во дворе господина д'Авриньи. Экипаж хозяина дома тоже уже был заложен. Жозеф доложил, что экипажи поданы. Господин д'Авриньи улыбнулся, Амори вздохнул, Антуанетта побледнела.
Господин д'Авриньи встал, молодые люди бросились к нему, он снова сел, и они опустились перед ним на колени.
- Дорогой опекун, обнимите меня, - воскликнул Амори.
- Дорогой дядя, благославите меня еще раз, - сказала Антуанетта.
Господин д'Авриньи со слезами на глазах обнял их обоих.
- Будьте спокойны и счастливы, - сказал он им. - Спокойны в этой жизни, счастливы в вечной.
И пока он целовал их в лоб, рука Амори коснулась руки Антуанетты. Они вздрогнули и обменялись взволнованными и растроганными взглядами.
- Поцелуйте ее, Амори, - сказал доктор.
Амори поцеловал Антуанетту в лоб.
- Прощай, Антуанетта.
- До свидания, Амори.
Их голоса дрожали, их сердца сжимались.
Господин д'Авриньи оставался самым спокойным. Он встал, чтобы положить конец тягостному расставанию. Они тоже встали, обменялись взглядами и рукопожатиями.
- Едем, - сказал господин д'Авриньи, - едем, и прощайте, Амори.
- Едем, - машинально повторил Амори. - Не забывайте мне писать, Антуанетта.
Антуанетта не нашла в себе силы ни ответить, ни идти за ними. Они поклонились ей, затем дверь за ними закрылась.
Но едва они вышли, силы вернулись к ней, она побежала к окну своей комнаты, которое выходило во двор, и открыла его, чтобы взглянуть на отъезжающих еще раз.
Она увидела, что они обнялись и что-то сказали друг другу.
- В Виль-Давре, к моей дочери, - сказал доктор.
- В Германию, с моей невестой, - сказал Амори.
- А я, - воскликнула Антуанетта, - я остаюсь в этом пустынном доме с моей сестрой… и моей любовью, - добавила она, отходя от окна, чтобы не видеть отъезжающие экипажи и, положив руку на сердце, чтобы заставить его замолчать.
XXXVII
Амори - Антуанетте
"Лилль, 16 сентября.
"Я был вынужден на несколько часов остановиться в Лилле. И я пишу вам, Антуанетта. Когда экипаж въезжал в городские ворота, сломалась ось. Я вошел в первый попавшийся постоялый двор, и вот я, эгоист, добавляю к вашему горю мое.
Выехав из Парижа, я почувствовал, что не смогу уехать, не сказав последнее "прощай" Мадлен. И, сделав круг по внешним бульварам, через два часа я был в Виль-Давре.
Вы знаете, что кладбище окружено низкой стеной. Я не хотел, чтобы кто-нибудь узнал о моем приезде, и, не желая просить ключ от калитки у привратника, я перелез через стену.
Была половина девятого вечера, уже стемнело. Я бесшумно пошел вперед, радуясь мраку, скрывавшему меня от глаз чужих, и безлюдию, которое позволяло мне сосредоточиться.
Но, приблизившись к могиле, я увидел там склонившуюся фигуру. Я подошел ближе и узнал господина д'Авриньи. Глухое раздражение овладело мной. Этот человек оспаривает у меня свою дочь даже после ее смерти! Когда она была жива, он постоянно находился рядом. Теперь она умерла, а он по-прежнему не разлучен с ней.
Я прислонился к кипарису, решив подождать, пока он уйдет.
Он стоял на коленях, припав к земле, почти касаясь ее губами. Он тихо говорил:
- Мадлен, если правда, что нечто остается от нас после смерти, что душа живет дольше тела, что милосердное Провидение разрешает мертвым приходить к живым, приходи ко мне в любой час дня и ночи. Умоляю тебя являться ко мне так часто, как ты сможешь. Ибо до того часа, когда я приду к тебе, Мадлен, я буду ждать тебя постоянно.
Этот человек опережал меня во всем. Именно об этом я хотел ее молить.
Господин д'Авриньи добавил еще несколько таких слов, поднялся и, к моему большому удивлению, направился ко мне. Оказывается, он меня увидел и узнал.
- Амори, - сказал он, - я оставляю вас наедине с Мадлен, так как я понимаю тот эгоизм и ту ревность, которые заставляют вас ждать моего ухода, чтобы преклонить колени на нашей могиле.
Кроме того, вы уезжаете, а я остаюсь. Я приду на могилу завтра, послезавтра и в последующие дни.
Мы увидимся с вами после вашего возвращения. Прощайте, Амори.