- Конечно, - порывисто заговорил Амори, - и очень преданным братом, уверяю вас. Да, мой дорогой опекун, я с удовольствием принимаю обязанности молодого отца, которые вы мне поручаете, и откажусь от них только в день, когда смогу ее подвести к мужу, любимому и достойному ее.
Как только разговор перешел на эту тему, Антуанетта сразу замолчала и погрустнела. Она смущенно опустила глаза, но доктор подхватил:
- Как раз перед вашим приездом мы говорили об этом, Амори, я был бы рад, если бы перед кончиной я узнал, что она живет в любви и счастье в доме супруга, равного ей. Давайте посмотрим, Амори, нет ли кого-нибудь достойного среди ваших друзей.
Теперь замолчал Амори.
XLV
- Так что же? - спросил господин д'Авриньи.
- Это очень серьезный вопрос, - сказал Амори. - Надо хорошо поразмыслить. Действительно, большинство молодых аристократов - мои товарищи.
- Назовите нам некоторых, - сказал доктор.
Амори вопросительно посмотрел на Антуанетту, но она упорно не поднимала глаз.
- Ну что ж, - заговорил Амори, вынужденный отвечать опекуну, - во-первых, Артур де Лансу.
- Да, - быстро сказал доктор, - он молод, элегантен, умен, он из хорошей семьи, у него прекрасное состояние.
- К несчастью, он не подходит Антуанетте. Это ветреник, гуляка, который стремится, что чрезвычайно смешно в девятнадцатом веке, заслужить репутацию Дон Жуана и Ловеласа. Это замечательные качества для безумцев и вертопрахов, как он, но слабая гарантия для счастья женщины.
Антуанетта вздохнула и поблагодарила Амори взглядом.
- Поговорим о другом, - сказал старик.
- Я бы предпочел Гастона де Сомервье, - продолжал Амори.
- Это подходит, - сказал доктор, - он также богат и знатен, как Артур де Ланси, и я слышал, что он серьезный, скромный и сдержанный человек.
- Если бы пришлось перечислять и остальные его качества, - заметил Амори, - пришлось бы добавить, что это глупец, но глупец со светским лоском. Попытайтесь нарушить его величественное молчание, затронуть его наигранное достоинство и вы обнаружите, уверяю вас, ничтожную и посредственную личность.
- Но разве вы не представляли мне человека по имени Леонс де Герину? - спросил старик.
- Да, сударь, - сказал Амори, краснея.
- Мне показалось, что у этого молодого человека блестящее будущее. Он уже государственный советник, не так ли?
- Да, но он не богат.
- Увы, да! - сказал господин д'Авриньи. - Но Антуанетта богата за двоих.
- Кроме того, - продолжал Амори с некоторой досадой, - говорят, что его отец играл какую-то не очень почетную роль в революции.
- В любом случае, - заметил старик, - это не может быть его отец, а его дед. Даже если это и верно, в наше время потомки не отвечают за ошибки своих предков. Итак, Амори, представьте этого молодого человека Антуанетте, при графе де Менжи, разумеется, и если он ей понравится…
- Ах, прости, - воскликнул Амори, - несколько месяцев отсутствия стерли это из моей памяти! Я забыл, что Леонс поклялся жить и умереть холостяком. Он одержим мономанией, и самые молодые и очаровательные, самые аристократичные красавицы из квартала Сен-Жермен отступили перед его диким нравом.
- Ну что ж, - сказал доктор, - а если мы вернемся к Филиппу Оврэ?
- Я вам говорила, дядя… - прервала Антуанетта.
- Пусть говорит Амори, дитя мое, - сказал господин д'Авриньи.
- Мой дорогой опекун, - заговорил Амори с видимым раздражением, - не спрашивайте меня об этом Филиппе Оврэ, я больше не хочу его видеть. Антуанетта принимала его, несмотря на мои советы, она может принимать его и теперь, если ей нравится. Но я не могу простить ему недостойную забывчивость.
- Кого он забыл? - спросил господин д'Авриньи.
- Он забыл Мадлен, сударь.
- Мадлен! - вскричали господин д'Авриньи и Антуанетта.
- Да, я скажу в двух словах, судите сами: он любил Мадлен, он сам говорил мне это, он умолял меня просить у вас для него руки Мадлен. Это было в тот самый день, когда вы согласились на наш брак. А сегодня он любит Антуанетту, как ранее любил Мадлен, как он, возможно, полюбит десяток других. Скажите, какое доверие можно питать к сердцу, меняющемуся так быстро и так основательно, забывая менее чем за год любовь, которую он называл вечной.
Услышав столь глубокое возмущение Амори, потрясенная Антуанетта склонила голову и замерла.
- Вы очень строги, Амори, - сказал господин д'Авриньи.
- Да, мне тоже так кажется, - робко заметила Антуанетта.
- Вы его защищаете, Антуанетта! - закричал Амори.
- Я защищаю нашу слабую человеческую природу, - заговорила девушка. - Амори, не все люди имеют вашу непреклонную душу и ваше незыблемое постоянство. Будьте снисходительны к слабостям, которых у вас нет.
- Это значит, - горько сказал Амори, - что Филипп снискал вашу милость… а Антуанетта…
- А Антуанетта права, - сказал господин д'Авриньи, пристально глядя на молодого человека и как бы желая читать в самой глубине его души. - Вы слишком быстро выносите приговор, Амори.
- Но мне кажется… - с пылом заговорил Амори.
- Да, - прервал его старик, - я знаю, что ваш возраст не склонен щадить и принимать слабости простых смертных. Мои белые волосы научили меня терпимости, и вы сами, возможно, когда-нибудь поймете, что самая несгибаемая воля с течением времени слабеет; в ужасной игре страстей самый сильный характер не может ручаться за себя, самый гордый ум не может сказать: "Я буду там завтра".
Не будем судить никого, чтобы не быть строго судимыми. Нас ведет судьба, а не наша воля.
- Следовательно, - воскликнул Амори, - вы предполагаете, что я тоже способен однажды предать память Мадлен?
Антуанетта побледнела и оперлась на стену.
- Я ничего не предполагаю, - сказал старик, качая головой, - я жил, я видел, я знаю. Вы берете на себя роль молодого отца Антуанетты, как вы сами сказали, постарайтесь быть добрым и милосердным.
- И не сердитесь на меня, - добавила Антуанетта с едва уловимой горечью, - за то, что однажды я призналась, что после Мадлен можно полюбить кого-то другого, не сердитесь на меня, я раскаиваюсь.
- Кто может сердиться на вас, ангел чуткости? - сказал Амори, от которого ускользнуло чувство горечи, вызвавшее эти слова, и который понял ее извинения буквально.
В этот момент, верный данным распоряжениям, Жозеф доложил, что экипаж для Антуанетты подан.
- Я еду с Антуанеттой? - спросил Амори у доктора.
- Нет, мой друг, - сказал господин д'Авриньи, - несмотря на вашу отцовскую роль, вы слишком молоды, и вам следует соблюдать в ваших отношениях с Антуанеттой самые жесткие правила, не из-за вас, разумеется, а ради общества.
- Но я приехал на почтовых лошадях и отпустил экипаж, - сказал Амори.
- Вторая коляска к вашим услугам, пусть это вас не беспокоит. Теперь вы не можете жить на улице Ангулем. Когда захотите посетить Антуанетту в Париже, я вас прошу наносить визиты в сопровождении одного из моих старых друзей. Де Менжи бывает у нее трижды в неделю в определенные часы. Он будет счастлив сопровождать вас к ней. Он это делает, как мне рассказывала Антуанетта, для Филиппа Оврэ.
- Значит, я теперь чужой?
- Нет, Амори, для меня и для Антуанетты вы - мой сын. Но в глазах света вы - молодой человек двадцати пяти лет и только.
- Будет забавно постоянно встречать этого Оврэ, которого я терпеть не могу. А я поклялся не встречаться с ним!
- Пусть он приходит, Амори, - воскликнула Антуанетта. - Вы увидите, какой прием он встретит. И, наверное, у него очень толстая кожа, если он будет продолжать свои визиты.
- Да? - сказал Амори.
- Вы сможете судить об этом сами.
- Когда?
- Уже завтра. Граф де Менжи и его супруга посвящают бедной затворнице три вечера в неделю: вторник, четверг и субботу. Завтра суббота, приходите завтра.
- Завтра… - прошептал Амори нерешительно.
- Обязательно приходите, - сказала Антуанетта, - мы так давно не виделись, нам есть о чем поговорить!
- Идите, Амори, идите, - сказал господин д'Авриньи.
- Тогда до завтра, Антуанетта, - сказал молодой человек.
- До завтра, брат, - сказала Антуанетта.
- До следующего месяца, дорогие дети, - сказал господин д'Авриньи, который с меланхоличной улыбкой слушал их спор. - Если в течение этого месяца я вам буду нужен по какой-нибудь важной причине, я разрешаю вам приехать ко мне.
Опираясь на руку Жозефа, он проводил их до экипажей и, обнимая их, сказал:
- Прощайте, друзья мои.
- Прощайте, отец, - ответили молодые люди.
- Амори, - крикнула Антуанетта, в то время как Жозеф закрывал дверцу. - Не забудьте: вторник, четверг и суббота.
Потом сказала, обращаясь к кучеру:
- Улица Ангулем.
- Улица Матюрен, - сказал Амори.
- А я пойду на могилу моей дочери, - сказал господин д'Авриньи, проводив глазами удаляющиеся экипажи.
И, опираясь на руку Жозефа, старик пошел по дороге к кладбищу. Чтобы отдать вечерний поклон дочери, как он делал это каждый день.
XLVI
На следующий день Амори приехал в особняк графа де Менжи, с которым, впрочем, они были знакомы, поскольку Амори много раз встречал его прежде в доме господина д'Авриньи.
Тогда их отношения были холодными и редкими. Юность тянется к юности, но старается отдалиться от старости.
Письмо Антуанетты графу опередило Амори. Она хотела предупредить своего старого друга о намерениях господина д'Авриньи, касающихся роли покровителя, какую он дал или, скорее, разрешил взять своему воспитаннику, и предупредить таким образом вопросы, сомнения или удивление, какие могли бы привести Амори в замешательство или ранить его.
Когда Амори приехал, граф уже ждал его и принял его, как человека, облеченного полным доверием господина д'Авриньи.
- Я восхищен, - сказал ему господин де Менжи, - что мой бедный старый друг дал мне в помощники второго опекуна Антуанетты, который, благодаря своей молодости, сумеет читать лучше меня в сердце двадцатилетней девушки, который сможет посвятить меня в планы моего друга.
- Увы! Сударь, - ответил Амори с грустной улыбкой, - моя молодость состарилась с того момента, когда я имел честь познакомиться с вами. Я так много смотрел в свое собственное сердце за эти шесть месяцев, что не уверен в моей способности читать в сердцах других.
- Да, я знаю, сударь, - сказал граф, - я знаю, какое несчастье вас постигло и как ужасен был удар. Ваша любовь к Мадлен была той страстью, которая заполняет всю жизнь. Но чем больше вы любили Мадлен, тем важнее долг по отношению к ее кузине, к ее сестре. Именно так, если я хорошо помню, ее называла Мадлен.
- Да, Мадлен очень любила нашу подопечную, хотя в последнее время эта дружба несколько остыла. Но господин д'Авриньи объяснял это болезненными отклонениями, последствиями высокой температуры.
- Ну что ж, поговорим серьезно, сударь. Наш дорогой доктор хочет выдать ее замуж, не правда ли?
- Я полагаю.
- А я в этом уверен. Не говорил ли он о некоем молодом человеке.
- Он говорил о многих, сударь.
- А о сыне одного из его друзей?
Амори понял, что он не может отступать.
- Вчера он произнес при мне имя Рауля де Менжи.
- Моего племянника? Я знал, что таково желание моего дорогого д'Авриньи. Вы, должно быть, знаете, что я предполагал женить Рауля на Мадлен.
- Да, сударь.
- Я не знал, что д'Авриньи уже дал право вам, и по первому слову, сказанному им об этом обязательстве, я отказался от моей просьбы. Должен признаться, теперь я попросил для Рауля руку Антуанетты, и мой бедный друг ответил, что он не будет препятствовать этому плану. Буду ли я иметь счастье, сударь, получить теперь и ваше согласие?
- Разумеется, сударь, - ответил Амори с некоторым волнением, - и если Антуанетта полюбит вашего племянника… Но, простите, мне казалось, что виконт - атташе в посольстве Санкт-Петербурга?
- Конечно, сударь, он второй секретарь, но он получил отпуск.
- И он скоро приедет? - спросил Амори, и сердце его сжалось.
- Он приехал вчера, и я буду иметь честь вам его представить. Вот и он.
В этот момент на пороге появился изысканно одетый высокий молодой человек с темными волосами, спокойным и холодным лицом. Он носил в петлице ленточки орденов Почетного Легиона, Полярной Звезды Швеции и Святой Анны России.
Амори одним взглядом оценил физические достоинства своего собрата в дипломатии.
Когда граф де Менжи назвал их имена, молодые люди холодно поклонились друг другу. В некоторых кругах холодность является свидетельством хороших манер, поэтому господин де Менжи не заметил отчужденности, которую его племянник и Амори инстинктивно продемонстрировали друг другу.
Тем не менее они обменялись несколькими банальными фразами. Амори хорошо знал посла, покровителя Менжи. Темой для разговора послужила французская дипломатическая миссия при русском дворе. Виконт рассыпался в похвалах царю.
Когда разговор уже начал замирать, лакей открыл дверь и доложил о Филиппе Оврэ.
Читатель помнит, что Филипп приходил к графу де Менжи по вторникам, четвергам и субботам, чтобы вместе с ним отправиться к Антуанетте. Эта его привычка была очень приятна старой графине де Менжи, которой он оказывал множество мелких услуг.
Амори был с Филиппом Оврэ не просто холоден, а почти груб.
При виде своего старого товарища, о чьем приезде он не знал, Филипп сначала потерял дар речи. Все-таки он подошел к Амори и, краснея и запинаясь, сказал ему несколько любезных слов по поводу его возвращения.
Но Амори ему ответил пренебрежительным кивком головы и, когда Филипп вежливо и заискивающе продолжил свои комплименты, он и вовсе отвернулся, оперся на камин, взял в руки экран и стал разглядывать его роспись.
Молодой виконт незаметно улыбнулся, глядя на Филиппа, оставшегося на прежнем месте со шляпой в руке и смотревшего вокруг испуганными глазами, словно ища жалостливую душу, способную прийти ему на помощь.
Вошла графиня де Менжи. Филипп почувствовал, что спасен, облегченно вздохнул и бросился к ней.
- Господа, - сказал граф, - мы не поместимся теперь в одной карете. Амори, вы приехали в своем экипаже?
- Конечно, - воскликнул Амори, - и я могу предложить место господину виконту.
- Я как раз собирался просить об этом, - сказал молодой де Менжи.
Как вы понимаете, Амори поспешил сделать это, опасаясь, как бы ему не предложили подвезти этого Филиппа Оврэ.
Итак, все устроилось, если не наилучшим образом, то и не самым худшим.
Господин де Менжи, графиня и Филипп сели в почтенную карету графа, а Рауль и Амори последовали за ними в легкой коляске.
Они приехали в маленький особняк на улице Ангулем, куда Амори не входил целых шесть месяцев. Слуги были прежние и встретили его радостными возгласами, и, опустошая свои карманы, Амори отвечал им грустной улыбкой.
XLVII
В прихожей граф де Менжи остановился:
- Господа, - сказал он, - я вас предупреждаю, что вы найдете у Антуанетты пять или шесть моих ровесников, которых она очаровала и которые, как и я, приняли приятное решение посвящать ей три вечера в неделю. Я также предупреждаю вас, господа, чтобы понравиться Антуанетте, молодые люди должны понравиться старикам.
- Теперь, господа, вы все знаете, моя речь закончена, войдем.
Вы понимаете, что вечера, даваемые девушкой двадцати лет старикам семидесяти лет, были очень скромные и тихие: два стола для игры в карты, пяльца Антуанетты и миссис Браун в середине салона, кресла вокруг пялец для тех, кто предпочитает беседу висту или бостону - такова была обстановка этих простых собраний.
В девять часов пили чай, в одиннадцать все возвращались к себе.
Этими несколько однообразными занятиями Антуанетта добилась того, что ее шестидесятилетние друзья говорили, что никогда они не проводили столь приятных вечеров даже тогда, когда их белые волосы были черными или белокурыми. Это, конечно, большая победа, и чтобы одержать ее, Антуанетта должна была постоянно иметь ровное настроение, очаровательную улыбку, милую шутку.
Когда Амори вошел в гостиную, он был потрясен: Антуанетта сидела на своем привычном месте, но раньше рядом с ней всегда была Мадлен.
Прошел ровно год с того времени, когда мы открыли перед нашими читателями первую страницу этого романа, когда Амори осторожно вошел в гостиную, и обе кузины, вздрогнув, громко вскрикнули.
Увы! На этот раз никто не вскрикнул, но Антуанетта, слушая доклады о приходящих гостях, покраснела и затрепетала при имени Амори.
Вы понимаете, что чувства молодых людей не ограничивались этими проявлениями.
Из гостиной, как вы помните, можно было выйти прямо в сад, этот целый мир воспоминаний для Амори.
Пока составлялись партии в вист и бостон, а любители беседы собирались вокруг Антуанетты и миссис Браун, Амори, чувствуя себя почти дома, выскользнул на крыльцо и спустился в сад.
Небо было ясное и сияло множеством звезд, воздух был теплый и душистый.
Чувствовалось, что весна расправляет крылья над землей. Природа разливала вокруг живительное и свежее дыхание, разносимое легким майским ветерком. Уже было несколько прекрасных дней и несколько теплых ночей. Цветы расцветали, лилии уже отцвели.
И странное дело! Амори не находил в этом саду мучительных чувств, какие он пришел искать.
Как в Гейдельберге, жизнь была везде и во всем.
Воспоминание о Мадлен, несомненно, жило в этом саду, но спокойное и утешившееся. Мадлен говорила с ним дуновением ветра, ласкала его ароматом цветов, удерживала его за фрак веткой розового куста, с которого она столько раз срывала бутоны.
Но все это не было ни печальным, ни даже меланхоличным; напротив, эти перевоплощения девушки были радостными и, казалось, говорили Амори:
"Нет смерти, Амори, есть два существования и только; одно - на земле, другое - на небе, одна жизнь в этом мире, другая - в другом. Несчастен тот, кто еще прикован к земле, блажен тот, кто уже поселился на небе".
Амори почувствовал себя околдованным. Ему было стыдно, что сад зачаровал его. Это был рай его детства, разделенный с Мадлен. Он посидел под липами, где впервые они сказали друг другу слова любви. Воспоминания об этой любви показались ему полными прелести, но лишенными какого-либо страдания. Тогда он сел в беседку из лилий, на эту роковую скамью, где он поцеловал Мадлен, и поцелуй оказался смертельным.