- Да. Да, тоже что-то похожее, и я победила себя, потому что сказала об этом вам. Дядя, они любят друг друга безумно, нужно их поженить; если их разлучить, они умрут.
Господин д'Авриньи покачал головой и, не произнося ни слова, пальцем показал Антуанетте последние строчки, которые только что написал, и Антуанетта прочитала вслух: "Итак, через три месяца Амори женится на Мадлен, если… О, Боже, я не осмеливаюсь об этом писать больше!"
- Дядя, - сказала Антуанетта, - успокойтесь, она ни разу не кашлянула.
- О, Боже! - воскликнул господин д'Авриньи, глядя на племянницу с чувством глубокого удивления. - О, Боже, она обо всем догадалась, все поняла!
- Да, дядя, мой добрый, мой дорогой дядя, да, все сокровища нежности, любви вашего сердца я поняла. Но послушайте, ведь если однажды Мадлен выйдет замуж и нас покинет, то разве не лучше будет, что вместо того, чтобы полюбить кого-нибудь, она будет любить Амори? Разве ее счастье должно стать несчастьем для нее, и должны ли мы вменять ей в преступление ее радость? Нет, наоборот, примем ее судьбу, пусть они будут счастливы. Вы не останетесь в одиночестве, дорогой отец, с вами останется Антуанетта, которая вас очень любит, которая любит только вас, которая вас никогда не покинет. Я не заменю вам Мадлен, я это знаю, но я буду вам вместо дочери, пусть я не так богата, как Мадлен, и не так красива, я буду дочерью, которую никто не полюбит, будьте спокойны, и даже если меня полюбят, будь я грациозна и красива, как Мадлен, я не полюблю никого, я вам посвящу свою жизнь, я вас утешу… и вы меня утешите.
- Но разве Филипп Оврэ, - сказал господин д'Авриньи, - не влюблен в тебя, а ты в него?
- О, дядюшка, дядюшка! - воскликнула Антуанетта с укором. - Ах! Как вы можете верить…
- Ну, ладно, дитя, не будем говорить больше об этом. Да, я сделаю так, как ты говоришь, поскольку ничего не остается, лишь сделать так, как я решил, но пусть Амори объяснится. Если мы ошиблись, если он не любит Мадлен!..
- О, вы не ошиблись, отец, увы! Он ее любит… вы ведь в этом уверены, и я тоже…
Господин д'Авриньи замолчал; там, в глубине души, он был в этом уверен, как и Антуанетта.
И в это время дверь кабинета отворилась, и Жозеф, доверенный слуга господина д'Авриньи, объявил ему, что слуга графа Амори де Леонвиля попросил его передать письмо графа. Господин д'Авриньи и Антуанетта обменялись взглядами, означающими, что они заранее знают о содержании этого послания. Затем с усилием, более заметным из-за печальной улыбки, с которой следила за ним Антуанетта, господин д'Авриньи сказал:
- Жозеф, принесите это письмо, скажите Жермену, чтобы он подождал ответа.
Пять минут спустя письмо было в руках господина д'Авриньи, он молча разглядывал конверт, не в силах распечатать.
- Давайте посмотрим. Смелее, дядя, - сказала Антуанетта. - Откройте и прочтите.
Господин д'Авриньи машинально подчинился, распечатал письмо, быстро прочитал его, перечитал вторично, затем передал письмо Антуанетте, та, отстраняя его, прошептала:
- О, дядя, я знаю, что он может сказать.
- Да, не правда ли? - с горечью сказал господин д'Авриньи, отвечая Антуанетте, как Гамлет - Полонию: "Слова, слова…".
- Вы разве ничего не увидели, кроме слов, в этом письме? - воскликнула Антуанетта, взяв из рук дяди письмо и прочитав его с жадностью.
- Да, слова, - продолжал господин д'Авриньи, - но словами эти юнцы, эти отменные аранжировщики метафор, вытесняют нас из сердца наших дочерей, нас, которые удовлетворяются тем, что любят, и наши дочери предпочитают эту риторику нам, отцам.
- Но, дядюшка! - сказала серьезно Антуанетта, возвращая письмо месье д'Авриньи. - Вы ошибаетесь, Амори любит Мадлен настоящей любовью, искренней и честной. Я тоже, как и вы, прочитала письмо, которое он написал не разумом, а сердцем.
- Итак, Антуанетта?..
Антуанетта подала перо дяде.
Господин д'Авриньи взял перо и написал просто:
"Будьте завтра в 11 часов, дорогой Амори.
Ваш отец Леопольд д'Авриньи"
- А почему не сегодня вечером? - спросила Антуанетта, прочитав послание д'Авриньи.
- Потому что слишком много волнений для одного дня. Ты скажешь Амори, Антуанетта, что я ему написал вечером, и ты думаешь, что он должен прийти завтра.
И, позвав Жермена, которому было приказано ждать, господин д'Авриньи передал ответ.
VII
На следующий день Мадлен проснулась вместе с солнцем и птицами, с солнцем и птицами Парижа, то есть в 9 часов утра.
Она позвонила своей горничной и попросила открыть окна. Густой жасмин, покрытый цветами, рос у стены, и она часто втягивала его длинные ветки в комнату, где они благоухали. Как все нервные люди, Мадлен обожала запахи, которые ей, однако, причиняли зло. Мадлен попросила свой жасмин.
Что касается Антуанетты, она была уже в саду, где прогуливалась в простом кисейном пеньюаре. Ее прекрасное здоровье позволяло ей свободно делать то, что запрещали Мадлен.
Мадлен в своей кровати, хорошо укрытая и защищенная от холода, была вынуждена просить, чтобы к ней подносили цветы. Антуанетта, живая и хорошо себя чувствующая, бегала к цветам, как полевая птица, не боясь ни утреннего ветерка, ни ночной росы. Это было единственное преимущество сестры, которому завидовала Мадлен, более богатая и красивая, чем Антуанетта.
На этот раз Антуанетта, вместо того, чтобы порхать от цветка к цветку, как бабочка или пчела, ходила по аллеям, мечтательная и почти печальная. Мадлен, приподнявшись в кровати, некоторое время следила за ней глазами, с выражением легкого беспокойства, но потом, когда Антуанетта подошла к дому и скрылась в нем, Мадлен упала в кровать со вздохом.
- Что с тобой, моя дорогая Мадлен? - спросил господин д'Авриньи, который, зная, что его дочь проснулась, тихонько приподнял портьеру и присутствовал при этой легкой борьбе, происходящей в душе его дочери, борьбе зависти с ее доброй натурой.
- Я считаю, что Антуанетта очень счастливая, отец, - сказала Мадлен, - она очень счастливая: действительно, она свободна, в то время как я - вечная рабыня! Солнце в полдень слишком жаркое! Утренний и вечерний воздух - слишком холодные! Зачем мне ноги, которые не хотят бегать. Я, как бедный цветок в оранжерее, вынуждена жить в искусственной атмосфере. Разве я больна, отец?
- Нет, моя дорогая Мадлен, но ты такая слабая и хрупкая, ты сказала, как цветок в оранжерее, но цветы в оранжерее самые дорогие и драгоценные, что им еще нужно? Посмотри, разве они не имеют все то, что есть у полевых цветов? Или они не видят неба, солнца? Да, только через стекло, я знаю, но это стекло защищает их от ветра и дождя, ломающих другие цветы.
- Ах, отец, есть правда в ваших словах, однако я предпочла бы быть садовой фиалкой или полевой ромашкой, как Антуанетта, чем этим драгоценным, но слабым растением, о котором вы говорите. Видите, как ее волосы развеваются на воздухе? И как это воздух освежает ее лоб, в то время как мой - потрогайте, отец, горит.
И Мадлен схватила руку отца и поднесла ее к своему лбу.
- Ну, мое дорогое дитя, - сказал господин д'Авриньи, - именно потому, что у тебя горячий лоб, я боюсь этого холодного воздуха. Сделай так, чтобы мечты твоего сердца не сжигали твой лоб, и я позволю тебе бегать, как и Антуанетте, с развевающимися волосами; если ты, дорогая Мадлен, хочешь выйти из оранжереи и жить в саду, я увезу тебя в Ниццу, в Неаполь, и там тебе, свободной, в раю с золотыми яблоками, я позволю делать все, что ты пожелаешь.
- И… - сказала Мадлен, глядя на отца, - и он поедет с нами?
- Да, конечно, потому что тебе нужно его присутствие.
- И вы не будете его ругать, как вчера, злой отец?
- Нет, ты видишь, как я раскаиваюсь, поэтому я написал ему, чтобы он пришел.
- И хорошо сделали, ведь если ему помешают меня любить, он полюбит Антуанетту, а если он полюбит Антуанетту то я умру от печали.
- Не говори о смерти, Мадлен, - сказал господин д'Авриньи, сжимая руку дочери, - когда ты говоришь мне, что умрешь, улыбаясь так - хотя я хорошо знаю, что это шутка, - ты напоминаешь ребенка, который играет с острым и отравленным оружием.
- Но я не хочу умереть, дорогой отец, клянусь вам… я слишком счастлива для этого. И вы ведь лучший доктор в Париже и не позволите умереть вашей дочери.
Господин д'Авриньи вздохнул.
- Увы! - сказал он, - если бы я был так силен, как ты думаешь, мое дитя, то тогда еще была бы жива твоя мать. Но что ты делаешь, теряя время в кровати: скоро десять часов, и разве ты не знаешь, что в одиннадцать придет Амори?
- О, да, отец, я знаю, я позову Антуанетту и, благодаря ей, я скоро буду готова. Ведь вы всегда называете меня вашей большой лентяйкой.
- Да.
- Да, потому что в кровати, видите ли, я чувствую себя совсем хорошо. Вне кровати я испытываю или усталость, или боль.
- Ты страдала эти дни, ты страдала и ничего не говорила?
- Нет, отец, впрочем, вы хорошо знаете, что то, что я испытываю, - это не страдания, это недомогание, неясное и лихорадочное, и только иногда, но не теперь… Сейчас вы рядом со мной, и я увижу Амори… О, я счастлива, я очень хорошо себя чувствую.
- А вот и он, Амори!
- Где?
- В саду, с Антуанеттой. Он, должно быть, перепутал время; - сказал господин д'Авриньи, улыбаясь, - я ему написал, чтобы он пришел в одиннадцать часов, а он прочитал - в десять.
- В саду, с Антуанеттой! - воскликнула Мадлен, поднимаясь. - Да, действительно, отец, позовите Антуанетту, сейчас же, прошу вас, я хочу одеться, и она мне нужна.
Господин д'Авриньи подошел к окну и позвал девушку Амори, пришедший до назначенного часа, скрылся за деревьями, надеясь, что его не увидели.
Вошла Антуанетта, и господин д'Авриньи ушел, оставив девушек одних. Через полчаса Антуанетта осталась в спальне, а месье д'Авриньи и Мадлен ожидали Амори в той же комнате, где накануне произошла печальная сцена.
Вскоре объявили о приходе графа де Леонвиля, и Амори появился.
Господин д'Авриньи подошел к нему, улыбаясь; Амори робко протянул ему руку, и господин д'Авриньи, держа эту руку в своей, подвел его к дочери, которая смотрела на все это с удивлением.
- Мадлен, - сказал он, - я представляю тебе Амори де Леонвиля, твоего будущего мужа. Амори, - продолжал он, - вот Мадлен д'Авриньи, ваша будущая жена.
Мадлен радостно вскрикнула, Амори бросился на колени перед отцом и дочерью, но вдруг он встал, увидев, что Мадлен покачнулась. Господин д'Авриньи успел придвинуть кресло. Мадлен села в него, улыбаясь, готовая почувствовать себя плохо, ибо любое потрясение могло сломить это хрупкое создание, и радость для нее была так же опасна, как и страдание.
Мадлен, открыв глаза, увидела возлюбленного у своих ног и почувствовала, что отец прижимает ее к сердцу.
Амори целовал ее руки, а господин д'Авриньи называл ее самыми ласковыми именами. Первый ее поцелуй предназначался отцу, а первый взгляд - возлюбленному. Однако оба они ревновали ее друг к другу.
- Вы мой пленник на весь день, мой дорогой воспитанник, - сказал господин д'Авриньи, - и мы втроем будем составлять планы и романы, если вы допустите вашего грубого отца в свое общество.
- Итак, мой дорогой отец, - сказал Амори, - я могу вас теперь так называть? Итак, ваша холодность в предшествующие дни объясняется - я это предвидел - тем, что вы не доверяли мне и моему чувству к Мадлен?
- Да, да, мой дорогой воспитанник, - сказал господин д'Авриньи, улыбаясь, - да, да, все кончено. Я прощаю вашу скрытность при условии, что и вы простите мое плохое настроение. Таким образом, я - бесчувственный тиран, и ты - неблагодарный бунтовщик, - мы оба будем мечтать только о любви.
После всего случившегося оставалось назначить день свадьбы.
Амори очень спешил, и любой назначенный срок казался ему слишком поздним, но, однако, уверенность в счастье заставила его согласиться с доводами господина д'Авриньи.
Впрочем, господин д'Авриньи держался хорошо.
- Высший свет, - говорил он рассудительно, - не может быть застигнут врасплох, особенно в подобных обстоятельствах; но он имеет привычку мстить за доставленное удивление клеветой. Нужно время, чтобы представить Амори как зятя.
Амори согласился с этим обстоятельством и только попросил, чтобы по крайней мере это представление высшему свету произошло как можно раньше.
Представление было назначено через неделю, а свадьба - через два месяца.
Все это происходило в присутствии Мадлен, она не произнесла ни слова, но она также не пропустила ни одного слова из того, что говорилось: наполовину покрасневшая, наполовину взволнованная, девушка была восхитительна и счастлива в своем простодушии.
Счастье шло ей, она смотрела то на возлюбленного, то на отца, а потом снова на возлюбленного; обоим она дарила свое обаяние и очаровательное кокетство.
Когда все было решено, господин д'Авриньи встал, сделал знак своему зятю следовать за ним.
- Предупреждай, когда ты больна, испорченное дитя - сказал он Мадлен, - и ты будешь иметь дело со мной.
- О, ты меня вылечил сегодня, дорогой отец, - сказала девушка, - и теперь я буду хорошо себя чувствовать всегда. Но куда вы уводите Амори?
- О, я этим недоволен, но это вынужденное отсутствие. После поэзии любви наступает проза женитьбы, но будь спокойна, дорогое дитя, мы тебя покидаем, чтобы заняться твоим счастьем.
- Идите, - сказала Мадлен, поняв, в чем дело.
- Будь спокойна, Мадлен, я быстро, - тихо сказал Амори и, воспользовавшись тем, что господин д'Арвиньи подошел к двери, поцеловал ее пушистые волосы.
На самом деле нужно было обсудить условия контракта, состояние Амори хорошо известно господину д'Авриньи, потому что под его руководством оно удвоилось, но Амори понятия не имел о состоянии своего тестя: оно было почти таким же, как его.
Господин д'Авриньи давал своей дочери миллион приданого.
И размышляя об этом состоянии, о котором он догадывался, Амори решил, что понял сейчас причину молчаливого протеста отца Мадлен против его любви. Может быть, тот надеялся найти для Мадлен человека, если не более богатого, то по крайней мере с более высоким положением в обществе, положением, уже имеющимся, вместо положения, которого нужно добиться.
Поскольку это было единственное разумное объяснение, Амори остановился на нем.
Впрочем, он выбросил из головы все эти понятные нам мысли: люди, чье будущее закрыто, возвращаются в прошлое, другие же, для которых будущее открыто, бросаются вперед.
Все эти детали обсуждались не более получаса, после чего господин д'Авриньи, видя нетерпение Амори, пожалел его и позволил вернуться к Мадлен.
VIII
Мадлен была в саду, Антуанетта оставалась одна в гостиной. Заметив молодого человека, она сделала шаг, чтобы удалиться; потом, вероятно, поняв, что уйдя, ничего не сказав, она может показаться ему равнодушной к его счастью, Антуанетта остановилась и с чудесной улыбкой произнесла:
- Ну, дорогой Амори, вы очень счастливы, не правда ли?
- О, да, моя дорогая Антуанетта, хотя я не мог поверить в то, о чем вы сказали утром. А вы скажите, - продолжил Амори, усаживая девушку в то кресло, которое она только что покинула и в которое упала сейчас, вздыхая, - когда я буду поздравлять вас?
- Меня, Амори? И с чем вы хотите меня когда-нибудь поздравить?
- С вашей свадьбой! Мне кажется, вам не стоит бояться остаться старой девой ни из-за вашей семьи, ни из-за возраста, ни из-за лица.
- Амори, - сказала Антуанетта, - послушайте, что я хочу вам сказать сегодня, в этот торжественный для вас день, о котором вы будете помнить всегда, - я никогда не выйду замуж!
В этом ответе девушки оказалось столько глубины и решительности, что Амори был удивлен.
- О, к примеру, - сказал он, стараясь обратить эти планы в шутку, - вы можете говорить это кому-нибудь другому, - и этот другой может вам поверить, - но не мне; ведь кто-то может помешать вашему решению, и я уже знаю этого счастливчика.
- Я знаю, что вы хотите сказать, - возразила Антуанетта с грустной улыбкой, - но вы ошибаетесь, Амори, тот, о ком вы говорите, думает обо мне меньше всего. Никому не нужна сирота без приданого, и мне никто не нужен.
- Без состояния? - сказал Амори. - Вы ошибаетесь, Антуанетта, нельзя быть бесприданницей, будучи племянницей господина д'Авриньи и сестрой Мадлен. У вас двести тысяч франков, это втрое больше, чем у дочери пэра Франции.
- У дяди доброе сердце, я знаю это, Амори, и мне не нужны новые доказательства, чтобы убедиться в этом, но, - добавила она, - есть еще повод для того, чтобы я не была неблагодарной по отношению к нему. Мой дядя останется один, я буду рядом с ним, если он захочет. Кроме того, мое будущее принадлежит только Богу.
Антуанетта произнесла эти слова с такой глубокой убежденностью, что Амори понял, что по крайней мере сегодня ему нечего возразить. Он взял ее руку и нежно пожал, ибо любил Антуанетту, как сестру.
Но Антуанетта живо выдернула свою руку.
Амори повернулся, понимая, что это движение было чем-то вызвано. Мадлен стояла на крыльце, глядя на них обоих, бледная, как белая роза, которую она сорвала в саду и которую со вкусом, свойственным девушкам, приколола к волосам.
Амори подбежал к ней.
- Вам плохо, прекрасная Мадлен? - спросил он ее. - Во имя Бога, вы страдаете, вы такая бледная?
- Нет, Амори, - ответила она - нет, это скорее Антуанетта страдает, посмотрите на нее.
- Антуанетта печальна, я спросил о причине ее грусти, - сказал Амори. - И вы знаете, - добавил он тихо, - она говорит, что никогда не выйдет замуж.
Затем еще тише добавил:
- Любит ли она кого-нибудь?
- Да, - ответила Мадлен со странным выражением. - Да, Амори, я думаю, вы правильно догадались, что Антуанетта кого-то любит.
- Но будем говорить громко и подойдем к ней, ведь вы видите, - добавила она, улыбаясь, - наша тихая беседа заставляет ее страдать.
И действительно, Антуанетта чувствовала себя неловко. Молодые люди подошли к ней, но они не сумели ее удержать. Под предлогом, что ей необходимо написать письмо, она удалилась в свою комнату.
Антуанетта ушла, Мадлен задышала свободно, и влюбленные вновь стали мечтать о будущем.
Это были бесконечные путешествия в Италию, всегда наедине; любовные слова, всегда одни и те же и, однако, всегда новые, и они знали, что их счастье наступит не через долгие годы, а через два коротких месяца, а сейчас они могут видеться и быть вдвоем каждый день.
Минуты, действительно, бежали стремительно, вот и ночь уже наступила, а Мадлен и Амори показалось, что они были вместе лишь мгновение.
Позвонили к обеду.
В то время господин д'Авриньи и Антуанетта, оба улыбаясь, появились в противоположных дверях.
И опять Амори был у ног Мадлен, но сегодня вместо того, чтобы вспылить, как накануне, господин д'Авриньи сделал ему знак, позволяющий оставаться там же.
Затем, подойдя к ним, он протянул руку каждому, говоря:
- Мои дети! Мои дорогие дети!