"массовый героизм" и "советский патриотизм"
Ранее уже стало ясно, что Красная Армия, наряду с аппаратом военного командования, зиждилась еще на одном столпе – автономном политическом аппарате, который обладал собственной субординацией и был непосредственно подчинен начальнику Главного управления политической пропаганды (с июля 1941 г. – Главное Политуправление), пресловутому армейскому комиссару 1-го ранга Мехлису. К этому добавлялось еще одно зловещее учреждение, функционировавшее скрытно, но тем более опасное, – аппарат террора НКВД, который в организационном плане не имел отношения к Красной Армии и получал свои указания от наркомата внутренних дел во главе с Берией. Система власти Советского Союза, как говорилось, руководствовалась простым принципом: тот, кто не верил пропаганде, ощущал на себе террор. И в Красной Армии тоже были предусмотрены для этого наилучшие организационные условия.
Не совсем необоснованное недоверие Сталина к надежности "командного состава" и войск Красной Армии вообще вызвало 16 июля 1941 г. в армии, а 20 июля в Военно-морском флоте весомые организационные последствия. Ведь с этих дней во всех корпусах, дивизиях, полках, в штабах военных учебных заведений и учреждений, а также в технических частях – танковых батальонах и артиллерийских дивизионах, с декабря – также в стрелковых батальонах учреждался "институт военных комиссаров", во всех ротах, батареях, эскадронах, эскадрильях в соответствующей функции – "институт политических руководителей" (политруки), которые при выполнении своих задач использовали политотделы. На уровне армий и фронтов эти же задачи взяли на себя высокопоставленные партийные функционеры в роли членов Военных советов. Согласно Указу Президиума Верховного Совета СССР "Законодательные предписания о военных комиссарах в Красной Армии", подписанному председателем Президиума Калининым 16 июля 1941 г., командующие и командиры частей в тот же день лишились принадлежавших им до сих пор политических функций, которые теперь, в роли военных комиссаров или политруков, в полном объеме приобрели их прежние заместители по вопросам политпропаганды.
Однако этим в большинстве своем "совершенно необразованным в военном отношении" функционерам была вверена в армии не только политическая ответственность, но и "ответственность за военную работу", ответственность "в военном отношении". Хотя формально они были лишь "равноправными" с командирами, но на практике являлись вышестоящими по отношению к ним и в действительности были их соглядатаями, ведь они имели право и обязанность "строго контролировать выполнение всех приказов высшего командного состава" и "ставить в известность Верховное командование и правительство о командирах и политработниках, которые недостойны имени командира и политработника и которые своим командованием роняют честь Красной Армии". Войсковой командир даже в должности командира дивизии больше не мог принимать решений от себя также в оперативных и тактических вопросах, а был низведен до роли исполнительного органа, простого военспеца. Ведь все приказы командира без подписи военного комиссара, представлявшего "партию и правительство в Красной Армии", являлись недействительными, а приказы комиссара или политрука без подписи командующего или командира были действительны и в любом случае должны были выполняться. Как показал комиссар 280-й стрелковой дивизии Мартынов 5 июня 1942 г., военный приказ подлежал исполнению лишь тогда, когда комиссар ставил на нем служебную печать, находившуюся только в его распоряжении.
Какое значение придавалось в Красной Армии политическому аппарату, показывало не только главенствующее положение военных комиссаров, но и многочисленный личный состав политуправлений и политотделов, находившихся в их распоряжении. Так, например, личный состав политотдела стрелковой дивизии, согласно данным как командира 436-го стрелкового полка майора Кононова и начальника оперативного отделения 137-й стрелковой дивизии капитана Нагельмана, так и функционера центрального аппарата НКВД Жигунова, насчитывал 25 человек: дивизионный комиссар, начальник политотдела и еще 23 сотрудника. Тем самым политотдел превосходил по численности персонал военного штаба дивизии. Если к тому же принять во внимание политорганы полков, батальонов, рот, то (с учетом партийных и комсомольских секретарей и политинструкторов, но без учета многочисленных агентов и шпиков и рядовых членов партии и комсомола) получается совокупная численность в 559 штатных функционеров.
Сфера задач политического аппарата была уточнена в "Программе для комиссаров и политруков в Ленинграде", изданной армейским комиссаром 1-го ранга Мехлисом 19 августа 1941 г. вслед за приказом № 270 Ставки Верховного Главнокомандования. Согласно ей, военный комиссар, "наряду с командиром", однозначно являлся и "военным руководителем своего подразделения". Он должен был следить и шпионить не только за всем составом рядовых, но и за командирами, командованием частей и офицерами и при этом "сотрудничать с органами военной прокуратуры, трибуналов и особых отделов". Военные комиссары и политруки должны были обеспечивать "безусловное выполнение" всех боевых приказов и отвечали за то, чтобы солдаты "храбро" и с "неизменной готовностью" "сражались до последней капли крови с врагами нашей Родины". Стало быть, именно они в первую очередь гнали красноармейцев под огонь, невзирая на потери. Одновременно комиссар был обязан "вести беспощадную борьбу с трусами, паникерами и дезертирами, твердой рукой восстанавливая революционный порядок и военную дисциплину". Это означало, иными словами, "расстреливать на месте" каждого военнослужащего, независимо от ранга, при попытке перейти к врагу (или сдаться в плен) или при проявлениях "нежелания наступать". Точно так же это значило "беспощадное" уничтожение "трусов и паникеров, малодушных и дезертиров", то есть всех, "кто самовольно, без приказа оставляет позицию". В бою с трусливыми командирами надлежало поступать в соответствии со сталинским приказом № 270. "В рядах Красной Армии, – гласил призыв Мехлиса к военным комиссарам, – нет и не может быть места для маловеров, трусов, паникеров, дезертиров и малодушных."
Господствующая роль комиссаров и политруков в Красной Армии в качестве соглядатаев и погонщиков приводила к тому, что масса военнослужащих видела в них объект страха и неприязни. Это касалось, в частности, и офицеров, чьи командные прерогативы были сужены и которые зачастую подвергались и личной угрозе, а потому не проявляли сдержанности в оценках – во всяком случае, перед немцами. Так, командир 49-го стрелкового корпуса генерал-майор Огурцов, кстати говоря, заклеймивший советский режим "как величайший обман народа в мировой истории", 11 августа 1941 г. "с величайшим ожесточением высказался о сотрудничестве со своим политическим комиссаром", который хотя и не обладал "никакими военными знаниями", но был наделен "неограниченными полномочиями" и имел "решающее слово во всех вопросах". Этим оказывалось значительное влияние на боевые действия "в ущерб корпусу". Военный комиссар постоянно угрожал доносами.
Точно так же командир 139-й стрелковой дивизии полковник Логионов сообщил 14 августа 1941 г. о глубокой пропасти между офицером и комиссаром, которая преодолевалась "лишь с помощью страха и террора". Командир 43-й стрелковой дивизии генерал-майор Кирпичников сказал 30 сентября 1941 г., что комиссары связывают командиров "по рукам и ногам" и попросту душат "их творческие силы и их оперативное мышление". "Каковы условия, – гласил "разочарованный" ответ капитана ВВС (военного инженера) Огрызко 19 сентября 1941 г., – вы можете легко себе представить, если учтете, что на каждого военного командира приходится политкомиссар или контролер… В целом по армии на 2-х солдат приходится третий, который служит этому аппарату как член комсомола, партии или НКВД. В офицерском корпусе соотношение 1:1." И это подтвердил командующий 19-й армией и всей окруженной под Вязьмой группировкой (19-я армия, 20-я армия, влившаяся в ее состав 16-я армия, 32-я армия, 24-я армия, оперативная группа Болдина) генерал-лейтенант Лукин на основе собственного опыта: командующий армией больше не в состоянии сделать "ни единого самостоятельного шага". "Его окружают комиссары, шпики и собственный Военный совет… И у генералов есть свои шпики, они имеются у командиров полков и т. д." Если это относилось в целом уже к сравнительно "открыто" работавшему политическому аппарату, то что же говорить о секретно функционировавшем подлинном аппарате террора в Красной Армии, аппарате НКВД, который в дальнейшем будет подвергнут более детальному рассмотрению.
Об НКВД (народный комиссариат внутренних дел), ведавшем миллионами убийств, системой концлагерей (ГУЛаг), постоянным подавлением и терроризированием жителей Советского государства и несшем ответственность за это, использовавшем для выполнения своих функций соответствующие подчиненные органы и специальные войска, написано уже так много, что в этом месте нет нужды в общих рассуждениях. Добавим здесь лишь небольшое, но характерное сообщение из начальной стадии войны о методах деятельности этой преступной организации. Начальник управления разведки и контрразведки Верховного главнокомандования Вермахта адмирал Канарис представил в июле 1941 г. доклад об осмотре здания советского посольства в Париже, то есть экстерриториального дипломатического учреждения. Согласно докладу, выяснилось, что один боковой флигель парижского посольства "был оборудован под центр ГПУ с приспособлениями для пыток, экзекуций и для устранения трупов" – видимо, уникальное явление в истории дипломатии цивилизованных государств. В докладе высказано предположение, "что в свое время здесь были устранены и трупы различных белых русских генералов, которые несколько лет назад таинственным образом исчезли в Париже".
16 июля 1941 г., когда Сталин сообщил о предстоящем осуждении арестованных генералов из штаба Западного фронта и нескольких генералов, попавших в плен, им было принято и решение восстановить в Красной Армии, наряду с "институтом военных комиссаров и политических руководителей", аппарат НКВД, точнее – особые отделы НКВД. Постановление Государственного Комитета Обороны от 17 июля 1941 г. вновь подчинило непосредственно НКВД особые отделы, включенные в состав наркомата обороны в качестве органов 3-го управления НКО лишь в марте 1941 г. – что угодно, но только не чисто административная мера, которую нарком Берия более детально описал в приказе от 18 июля 1941 г. и обосновал "славными чекистскими традициями", то есть большим опытом в осуществлении массового террора.
Показательно, что существование в Красной Армии секретной террористической организации "особые отделы", наделенной неограниченными полномочиями, вплоть до наших дней осталось практически неизвестным, и, например, в западногерманской публицистике речь всегда ведется лишь о так называемых "политических комиссарах" (имея в виду военных комиссаров и политруков). И именно этот филиал НКВД должен был решать в вооруженных силах задачу величайшей важности. Ему была поручена "решительная борьба со шпионажем и предательством в частях… и ликвидация дезертирства непосредственно в прифронтовой полосе", а также "беспощадная борьба против враждебной тайной деятельности трусливых предателей и дезертиров". В соответствии с этим особые отделы всех уровней, вплоть до дивизий (дивизионный особый отдел), получили полномочия в любое время арестовывать дезертиров из числа солдат, сержантов и – в безотлагательных случаях – офицеров и при необходимости расстреливать их на месте. Арест военнослужащих "среднего, высокого и высшего командного состава" сам по себе привязывался к предварительному разрешению особого отдела НКВД соответствующего фронта – конечно, едва ли более, чем формальное препятствие, поскольку, как показал и майор Кононов, это разрешение "в принципе разъяснялось", а в большинстве случаев и запрашивалось лишь после расстрела. На практике дело обстояло так, "что командир дивизии, когда расстреливали одного из его офицеров, получал затем краткое извещение".
Особые отделы НКВД существовали на уровне фронтов, армий, корпусов и дивизий, тогда как в штабе полка находился "уполномоченный" начальника особого отдела дивизии со своими сотрудниками. С целью охраны арестованных и для проведения расстрелов особый отдел дивизии располагал собственной стрелковой командой силой до взвода. Особые отделы, чей персонал, кроме того, имел право "всяческого контроля и просмотра всех документов" и участия по всех служебных совещаниях, являлись организацией, эффективность которой базировалась в первую очередь на системе шпионажа, пронизывавшей все разветвления армии. Приказ № 40 начальника особого отдела НКВД Отдельной 51-й армии, бригадного комиссара Пименова от 25 октября 1941 г. дает представление о том, в каком объеме "советские патриоты" в Красной Армии подвергались слежке и доносам. Ведь Пименов угрожающим тоном сетовал на то, что в 276-й стрелковой дивизии "оперативными" тайными сотрудниками, доверенными лицами и агентами все еще не созданы во исполнение сталинского приказа № 270 и дополнительных приказов НКВД ни "массовая секретная служба", ни "широкомасштабная справочная сеть", ни "густая сеть агентов-осведомителей", ни "работоспособные агентурные ячейки". Хотя в каждую роту, наряду с "резидентом", надлежало внедрить не менее 8 "агентов-осведомителей", в одной роте этой дивизии, как он указывал, на передовой находился только единственный шпик, так что "классово-враждебные", "контрреволюционные", "преступные элементы" могли беспрепятственно вести свою "подрывную работу".
Документальный материал особого отдела НКВД 19-й армии во главе с полковником (госбезопасности) Королевым дает некоторое представление об обычной каждодневной работе НКВД, следившего, между прочим, также за военными комиссарами и политруками: она состояла, коротко говоря, в разоблачении, аресте и ликвидации "предателей". Постоянно приходилось обрабатывать "многие сотни сообщений" ротных доносчиков по поводу солдат. С 25 до 27 июля 1941 г. особый отдел только одной дивизии и его караульная команда арестовали "до 1000 беглецов с фронта". А вот что гласили некоторые случайно подобранные отдельные записи: "Перед строем расстреляны 7 человек… Далее расстреляны без приговора суда 5 человек: 3 дезертира и 2 изменника родины, которые попытались перебежать к противнику. По приговору военного трибунала расстреляны 3 дезертира, 16 самострелов, 2 перебежчика и 2 человека за самовольное оставление поля боя". "29 августа с. г. перед строем был расстрелян командир 3-го батальона 400-го стрелкового полка Юргин Федор, член ВКП(б). Юргин не выполнил приказ командира полка майора Новикова о наступлении".
Каковы были обычные методы, видно и из случайно обнаруженного "спецдонесения" особого отдела НКВД 264-й стрелковой дивизии начальнику особого отдела НКВД 26-й армии майору (госбезопасности) Валисю о первых боевых действиях 1060-го стрелкового полка. Когда молодые солдаты 4-й роты 2-го батальона спасовали, станковые пулеметы открыли по ним огонь и убили не менее 60 из них: "Командир и политрук расстреляли всех, кто попытался сдаться". Согласно письму писателя Ставского "дорогому товарищу Сталину", только в 24-й армии в районе Ельни в течение нескольких дней августа 1941 г., по данным командования и политотдела, было "расстреляно за дезертирство, паникерство и другие преступления" 480-600 солдат. Перед лицом таких цифр документы заполнены также данными о единичных и массовых расстрелах в частях Красной Армии. "Поразительно велико число каждодневных казней за дезертирство и самострелы", – гласило одно немецкое итоговое сообщение. Поэтому не удивительно, что, как сказано в одном месте, уже только существование особых отделов оказывало "на офицеров и солдат парализующее воздействие", или, как признавали перед немцами военнопленные генералы Снегов и Огурцов и другие высокопоставленные офицеры: "Страх перед таинственной властью НКВД был непреодолим", "среди всех офицеров царит сильный страх перед НКВД". Это с готовностью признал 9 августа 1941 г. и командующий 6-й армией генерал-лейтенант Музыченко, который сам по себе мог быть причислен к верным системе офицерам: "НКВД – страшный орган, который может уничтожить каждого из нас в любой момент". Один из тех, кто был близок к событиям, комиссар 176-й стрелковой дивизии Филев, коротко свел функции особых отделов к следующему: "Любая контрреволюционная деятельность тотчас беспощадно подавляется драконовскими мерами".
Далеко идущее ограничение полномочий офицеров в пользу вновь введенных военных комиссаров и политруков и создание независимого от армии секретного аппарата НКВД показались Сталину еще недостаточными, чтобы должным образом держать за горло вооруженные силы, за которыми он следил с недоверием. На основе приказа № 001919 Ставки Верховного Главнокомандования, подписанного 12 сентября 1941 г. Сталиным и маршалом Шапошниковым, в течение пяти дней в каждой дивизии надлежало сформировать так называемые заградительные отряды из "надежных бойцов", из "надежных, стойких, преданных командиров, политруков, младших командиров и солдат", как говорится в другом месте, силой до батальона. Эти хорошо вооруженные, оснащенные также несколькими танками и бронемашинами заградительные отряды получили полномочия препятствовать самовольному отступлению фронтовых частей силой оружия и пристреливать всех впавших в панику солдат, которые хотели уклониться от боя.