А как обстояло дело с бросающимися в глаза фронтальными выступами у Белостока и Львова, из которых и должны были наноситься главные наступательные удары? Еще 20 мая 1941 г. Главное командование сухопутных войск считало вероятным лишь частичное наступление или контрнаступление против флангов прорвавшихся немецких соединений, в рамках "местного наступательного ведения обороны". Только в теории, но не на практике считалось возможным и "превентивное наступление" "на основе боевого развертывания", как оно было обнаружено, причем также с относительно ограниченными целями: "сильным ударом из района Черновицы – Львов на Румынию, Венгрию или Восточную Галицию, другой сильной наступательной группой из Белоруссии в направлении Варшавы или на Восточную Пруссию". Несмотря на растущую тревогу в майские и июньские недели 1941 года, руководящие органы Главного командования сухопутных войск еще не могли представить себе общего наступления из районов Львова и Белостока в западном направлении до Одера у Оппельна с дальнейшим развертыванием на север и с прямой целью разгрома всей германской армии на Востоке, захвата всей Польши, Восточной Пруссии и других территорий. На совещании начальника Генерального штаба генерал-полковника Гальдера с начальниками штабов групп армий и армий 4 июня 1941 г. 1-й штабной офицер оперативного отдела полковник Хойзингер даже дал явно "примитивную оценку" противника, которая, однако, была еще подтверждена Гальдером. Поскольку "крупные наступления являются для русских нелепостью", начальник Генерального штаба не верил ни во все-таки возможное "превентивное наступление" Красной Армии, ни в "частичное наступление… в рамках оборонительного решения". Этой неверной оценкой, еще поддержанной командующими группами армий, начальник Генерального штаба проявил то же легкомыслие, как и после начала войны, когда он, как известно, предавался попросту гротескным представлениям о продолжительности "похода" против Советского Союза.
Напротив, Верховное главнокомандование Вермахта [ОКВ] – что было обусловлено, возможно, и его более широким кругозором – сделало из разведывательных данных весны 1941 года существенно более серьезные выводы, чем конкурировавшее с ним Главное командование сухопутных войск. Так, начальник штаба оперативного руководства ОКВ генерал артиллерии Йодль и начальник штаба ОКВ генерал-фельдмаршал Кейтель с апреля по июнь 1941 г. направили несколько писем министерству иностранных дел и правительству Рейха, в которых они с растущей тревогой, а в конце почти умоляющим тоном и с "сильнейшей настойчивостью" обращали внимание на то, что Советская Россия осуществляет "против Германии самое мощное боевое развертывание в своей истории" и в любой момент может привести в движение на запад "гигантскую советскую вооруженную мощь".
Являлись ли такие предупреждения лишь частью мер по пропагандистскому обеспечению уже принятого и начавшего осуществляться наступательного Плана Барбаросса, выдававших его за ответ на угрозу со стороны Советского Союза, или за этим скрывалась подлинная тревога? Согласно ходячей интерпретации "антифашизма" сталинистской чеканки, особенно в Германии, речь здесь, разумеется, может идти только о предупредительном пропагандистском маневре для оправдания наступления, которое эти круги стереотипно выдают "за вероломное фашистское нападение на ни о чем не подозревавший, миролюбивый Советский Союз". Если, однако, напротив, принять во внимание очевидные сегодня факты подготовки советской захватнической войны, то предупреждения предстают в ином свете, тем более с учетом еще неполной информации, имевшейся у ОКВ. Так, например, начальник штаба оперативного руководства Вермахта в своем письме послу Риттеру 20 июня 1941 г. смог указать на наличие из танковых сил во фронтальном выступе у Белостока, выдававшемся далеко на запад, лишь одной танковой дивизии и пяти танковых бригад, и уже это послужило основанием для тревоги, тогда как в действительности в полукруге вокруг Белостока было ведь сосредоточено не менее трех механизированных корпусов, имевших, как минимум, по 1030 танков каждый, а еще один механизированный корпус располагался у основания выступа, между Брестом и Кобрином. Хотя разведданные немецкой стороны и были еще неполными, в сводках ОКВ они, тем не менее, складывались в целостную картину, носившую уже угрожающий характер.
Согласно данным ОКВ, советское военное командование систематично поставило на службу наступательному планированию "все имеющиеся в его распоряжении разведывательные средства". К ним принадлежали и "планомерные операции Военно-воздушных сил СССР над территорией Рейха", "почти ежедневно поступающие сообщения о новых нарушениях воздушного пространства советскими самолетами", "сознательные провокации"; точно так же сюда относились планомерная съемка местности и разведка немецкой территории советскими военными комиссиями, "частично – высшими офицерами с большим штатом сотрудников", на что, как на безошибочный признак предстоящего наступления, обратил внимание и Виктор Суворов.
Все более близкое подтягивание советских соединений, причем по всей линии фронта от Прибалтики до Южной Бессарабии, воспринималось в ОКВ как "серьезная угроза", и, тем не менее, его подлинные масштабы еще сильно недооценивались. Одновременно вызывало тревогу – причем, как мы сегодня знаем, с полным основанием – отмеченное ОКВ быстрое развертывание авиационного тыла и занятие "близких к границе аэродромов сильными соединениями авиации", ведь эти меры были верно расценены как "подготовка дальних налетов сильных бомбардировочных соединений на Германский рейх", тем более, что стали известны многочисленные высказывания ведущих советских офицеров, которые "открыто говорили о скором русском наступлении".
11 мая 1941 г. генерал-фельдмаршал Кейтель в письме рейхсминистру иностранных дел впервые высказался о "постоянно растущей тревоге" ОКВ по поводу развития, которое приобрело "развертывание русских вооруженных сил вдоль германской восточной границы". Это письмо шефа ОКВ, имевшего ранг члена кабинета, своему коллеге-министру могло бы, конечно, трактоваться как простое обеспечение алиби в отношении предстоящей реализации Плана Барбаросса, если бы его содержание не было полностью подтверждено нашими сегодняшними познаниями. И если Кейтель тогда выражал убежденность ОКВ, "что эти масштабы русского развертывания на германской восточной границе, практически равносильные мобилизации", могут расцениваться "только как подготовка русских наступательных мероприятий величайших масштабов", то эта информация соответствовала основному принципу, выдвинутому Генеральным штабом Красной Армии 15 мая 1941 г. Столь же верным, как и тревожным, был и вывод о том, что "практически завершенное развертывание", как действительно планировалось, позволит "советскому государственному руководству свободно выбрать момент нападения".
Принципиальное подтверждение находит и содержание меморандума, который шеф ОКВ 11 июня 1941 г. направил через рейхсминистра иностранных дел непосредственно по адресу правительству Рейха. Так, когда Кейтель вновь предостерегающе указывал на то, что "военные меры" Советского Союза привели "к крупному развертыванию Красной Армии от Черного до Балтийского морей" и "однозначно нацелены на подготовку нападения на Германский рейх", то это соответствовало реальной ситуации. Основываясь на сегодняшних познаниях, нельзя найти контраргумента, когда Кейтель отмечает, что "русское развертывание" все более перемещалось к границе и "отдельные соединения сухопутных войск и авиации" были подтянуты вперед: "Приграничные аэродромы заняты сильными соединениями авиации… Все эти факты, в сочетании с культивируемой в русских вооруженных силах волей к уничтожению, направленной против Германии", согласно Кейтелю, приводили к выводу, "что Советский Союз готовится в любой момент, представляющийся подходящим, перейти к наступлению на Великогерманский рейх".
Итак, ОКВ, в отличие от ОКХ, сделало в рамках своих ограниченных возможностей вполне правильные выводы. Едва ли в каком-то месте писем Кейтеля и Йодля можно найти фактическое преувеличение, угроза по незнанию скорее еще преуменьшается. Ведь в действительности подготовка наступления Генеральным штабом Красной Армии, как мы сегодня знаем, была уже не слишком далека от своего завершения. С той же определенностью, как в отношении оперативной части, об этом можно сказать и по поводу идеологической части подготовки к нападению, которая осуществлялась Главным управлением политической пропаганды Красной Армии (ГУППКА) во главе с армейским комиссаром 1-го ранга Запорожцем. Ведь Сталин дал не только Генеральному штабу, но и "политическому" Главному управлению вполне определенные директивы в духе своего выступления от 5 мая 1941 г. Генерал-полковник Волкогонов свел их к следующей четкой формуле: ""Вождь" дал ясно понять: война в будущем неизбежна. Нужно быть готовыми к "безусловному разгрому германского фашизма"". Сталин потребовал разработать директиву "О задачах политической пропаганды в Красной Армии на ближайшее время", где, согласно его распоряжению, должны были содержаться те требования, которые он выдвинул уже 5 мая 1941 г.: "Новые условия, в которых живет наша страна, современная международная обстановка, чреватая неожиданностями, требуют революционной решимости и постоянной готовности перейти в сокрушительное наступление на врага… Все формы пропаганды, агитации и воспитания направить к единой цели – политической, моральной и боевой подготовке личного состава к ведению справедливой, наступательной и всесокрушающей войны… воспитывать личный состав в духе активной ненависти к врагу и стремления схватиться с ним, готовности защищать нашу Родину на территории врага, нанести ему смертельный удар…"
Значение, которое Сталин придавал ориентации вооруженных сил Советского Союза на новую "военную политику наступательных действий", проявлялось в то же время в том, что ведающее данными проблемами Главное управление политической пропаганды было подчинено в этом решающем вопросе непосредственному контролю могущественного большевистского пропагандистского аппарата. В этих целях были привлечены ведущие функционеры ЦК ВКП(б): в первую очередь опять же член Политбюро, Оргбюро и Главного военного совета Жданов, далее кандидат в члены Политбюро и секретарь ЦК Щербаков, а также начальник Управления агитации и пропаганды ЦК Александров – все они принадлежали к ближайшему окружению Сталина.
На заседании Главного военного совета 14 мая 1941 г. армейскому комиссару 1-го ранга Запорожцу было поручено подготовить соответствующий проект заказанной Сталиным директивы. Запорожец сообщил 26 мая 1941 г. Жданову, Щербакову и Александрову, что подготовлены и дополнительные документы под названиями: "Изменившиеся задачи партийно-политической работы в Красной Армии", "О марксистско-ленинском обучении командного состава Красной Армии", "Текущая международная обстановка и внешняя политика СССР". Все эти документы, в особенности, конечно, текст основополагающей пропагандистской директивы "О задачах политической пропаганды в Красной Армии на ближайшее время", были проникнуты духом наступательного плана Генерального штаба, разработанного одновременно. Так, например, в подготовленной Главным управлением политической пропаганды директиве "О политической учебе красноармейцев и младших командиров Красной Армии в летний период 1941 г.", также направленной в войска, напоминалось о словах Ленина, что "как только мы будем достаточно сильны, чтобы опрокинуть весь капитализм, мы тотчас схватим его за горло". Было указано, "что Красная Армия будет вести только оборонительную войну, причем забывается та истина, что любая война, которую ведет Советский Союз, будет справедливой войной".
Такие слова в тот момент позволяют понять, о чем в действительности шла речь: не о том, чтобы "упредить" грозящую вражескую агрессию, а о "далеко идущих планах коммунистических амбиций". Якобы необходимый превентивный удар был лишь поводом и предлогом, чтобы убрать с пути Германию, "фашизм" и тем самым главное препятствие к расширению собственной власти. И, естественно, перед лицом столь величественных политических целей, как мировая революция, по словам Валерия Данилова, "развязывание войны Советским Союзом против любой страны считалось, с точки зрения Сталина, правомерным, даже нравственным делом". Наступательный план Генерального штаба и директива Главного управления политической пропаганды Красной Армии дополняли друг друга и служили одной и той же цели. Эти документы были созвучны выступлению Сталина перед выпускниками военных академий 5 мая 1941 г. и политическим речам Жданова, Калинина и других ведущих большевистских функционеров, потому их и поручил разработать Сталин. Это находит свое подтверждение в двух сопроводительных письмах армейского комиссара 1-го ранга Запорожца к пропагандистским директивам от 26-27 мая 1941 г., где он не раз определенно утверждал, что они были составлены "на основе указаний товарища Сталина", данных им 5 мая 1941 г. "по случаю выпуска слушателей академий". После детального анализа пропагандистских директив, подготовленных на высшем политическом уровне, Владимир Невежин приходит к тому же выводу, а именно, что они выдержаны "в духе выступления Сталина перед выпускниками военных академий" в Кремле 5 мая 1941 г. "Руководящие пропагандистские документы мая-июня 1941 г. всегда и всюду подчеркивают точку зрения, – пишет он, – что СССР в возникшей ситуации вынужден, а также обязан взять на себя инициативу первого удара и начать наступательную войну с целью расширения "границ социализма"".
Уже в мае 1941 г. была начата крупномасштабная пропагандистская кампания с целью политически и идеологически настроить весь личный состав Красной Армии, в соответствии с требованиями Сталина, на идею наступательной войны. Так, по согласованию с направленным из Москвы начальником 7-го отдела ГУППКА отдел политической пропаганды 5-й армии разработал "План политического обеспечения военных операций при наступлении", который позволяет увидеть, что директивы Сталина немедленно претворялись в жизнь. Этот документ, наряду с другими важными актами, попал в руки немецких войск в здании штаба советской 5-й армии Киевского Особого военного округа в Луцке. Шеф политической пропаганды 5-й армии (видимо, Уронов) дал в нем детальные указания по политико-пропагандистской подготовке и осуществлению неожиданного удара по германскому Вермахту. В этом "Плане политического обеспечения военных операций при наступлении", который основан на директиве ГУППКА "О задачах политической пропаганды…", разработанной по приказу Сталина, и, видимо, на дополнительных указаниях эмиссара из Москвы, говорится, что "германская армия потеряла вкус к дальнейшему улучшению военной техники. Значительная часть германской армии устала от войны…" В соответствии с этим, в докладе руководителя политической пропаганды 5-й армии из Ровно от 4 мая 1941 г. о "настроениях населения в генерал-губернаторстве" также констатируются "первые признаки упадка морали германского Вермахта". Дескать, немецкие солдаты недовольны, и недовольство находит выражение в "открытых и не открытых выступлениях против войны, против политики Гитлера", в "антигосударственных высказываниях", в "распространении коммунистической пропагандистской литературы", в "пьянстве", "задиристости", "самоубийствах", "отсутствии служебного рвения" и "дезертирствах". "Необходимо, – говорится в "Плане политического обеспечения военных операций при наступлении", – нанести врагу очень сильный молниеносный удар, чтобы быстро подорвать моральную сопротивляемость солдат… Молниеносный удар со стороны Красной Армии несомненно повлечет за собой нарастание и углубление уже заметных явлений разложения во вражеской армии…" В качестве "первого этапа" – и уже эта формулировка свидетельствует о подготовке наступательной войны – рассматривалось "сосредоточение армии, занятие исходной позиции и подготовка к переходу через Буг". Считалось, что "боевые действия развернутся на территории врага, причем в благоприятных для Красной Армии условиях" – в том числе из-за ожидавшейся поддержки частью польского населения и, "за исключением крупных торговцев", также еврейского населения. Еврейским "крупным торговцам" приписывалось мнение: "У немцев, правда, тяжело, но вести торговлю можно, а у советских русских нужно работать". Но на благоприятный ход операций рассчитывали и ввиду ожидаемого выступления немецких солдат "против войны, против политики Гитлера". Поэтому, гласил "доклад о настроениях" от 4 мая 1941 г., необходимо напряженно работать, "чтобы падение вражеской морали усиливалось и чтобы на этой основе было доведено до конца уничтожение врага".
"План политического обеспечения…" давал политработникам 5-й армии точные указания о их задачах при проведении предстоящей наступательной операции. К широкомасштабной пропагандистской подготовке принадлежало и издание газет ("тираж на первые дни на немецком 50000") и листовок как для немецких солдат, так и для польского населения. Соответствующие листовки для "вражеских войск", "содержание которых затушевывает наши намерения, разоблачает империалистические планы противника, призывает солдат к неповиновению", имелись наготове в большом количестве еще до начала войны. Потому и не удивительно, что под Шакяем в Литве, на участке немецкой 16-й армии, уже в первый день войны, 22 июня 1941 г., были обнаружены "листовки Советского Союза, обращенные к немецким солдатам". Эти листовки, сообщало командование 16-й армии, "являются убедительным доказательством подготовки войны Советским Союзом".
Немалое число политработников и офицеров Красной Армии оставило свидетельства о воздействии усиленно начавшейся тогда антинемецкой военной пропаганды. В работе "Политком и Политорг" говорится: "Итак, цель советской пропаганды незадолго до начала Восточной кампании стала однозначной. Совершенно неожиданно появились новые лозунги: С Германией дело плохо. Нехватка всего необходимого… Сталин видит приближение второй мировой войны, которая на сей раз разыграется на немецкой земле". Перебежавший военный комиссар 16-й стрелковой дивизии Горяйнов дал 21 июля 1941 г. следующие письменные показания, сообщенные министерству иностранных дел: "15.6.41 в лагере Гагала (Цзоланд) в выходной день – воскресенье – див. комиссар Мжаванадзе в речи перед красноармейцами и командирами заявил, что мы не будем ждать нападения Германии, а выберем себе благоприятный момент и сами нападем на Германию". Перебежавший командир 7-й стрелковой бригады Никонов (Тимофеев), служивший до 8 августа 1941 г. в политотделе штаба 13-й армии, сообщил 23 августа 1941 г., что пропаганда против Германии после "заключения пакта была официально прекращена. Но в скрытной форме она велась по-прежнему неограниченно, особенно сильно поддерживаясь командным составом К.А. С мая 1941 г. травля вновь повсюду шла открыто". То, что с мая 1941 г. произошло изменение к худшему, не осталось секретом и для немецкой радиоразведки. "В разговорах внезапно проявляется враждебное настроение в отношении немецких солдат, которого до сих пор не наблюдалось", – говорится в сообщении 44-й пехотной дивизии о радиоперехвате от 19 мая 1941 г.