"Неужели все потомки чуди белоглазой такие же? – думал я, направляясь в столовую. Все они объединены мощнейшим полем любви. Настолько сильным, что я его ощущаю почти физически. Каждый член семьи буквально купается в этом поле. Не вещи и не деньги, а оно, это поле, делает этих людей счастливыми. Передо мной особый полевой организм, в нём, казалось бы, все люди разные, но по своей природе они воистину едины! Каждый человек излучает свет какого-то непостижимого знания и гигантский поток любви. Я начинал ощущать, что их поле превращает меня из закрытого и несколько замкнутого человека в такого же, как и они. Во мне рождалось какое-то неведомое доселе чувство. Чувство иной, незнакомой мне любви, направленной не только на моего друга Добрана Глебыча, его жену и двух милых девушек, но и на весь окружающий меня мир. Я по-другому начинаю смотреть на людей, на природу, даже на знакомые мне вещи. Здесь никто ни на кого не обижается, и не потому, что окружающие ставят своё "я" выше обид, а потому, что все недомолвки и недопонимания гаснут в поле великой любви людей друг к другу. Всё так просто! Надо друг друга любить, и всё. Больше ничего не надо. Вот она мудрость жизни! Но как мало осталось на Земле людей, которые это понимают".
От моих мыслей отвлёк меня голос Добрана Глебыча:
– Давай умывайся и к столу, Юра! За чаем я тебе расскажу случай, который произошёл после войны с моим отцом в Ленинграде. Ты поймёшь, что значат для мужчины сильные пальцы рук.
Слова старейшины меня заинтриговали и, сидя за столом, я с нетерпением ждал момента, когда Добран Глебыч вспомнит о своём обещании. Но вот на столе появились кружки с душистым травяным настоем, традиционные сметанные оладьи и мёд. Пришло время попить местный целительный чай и пообщаться. Заметив моё нетерпение и вопросительный взгляд на главу семейства, Ярослава, обратившись к мужу, сказала:
– Не тяни, расскажи парню приключение нашего деда. Видишь, он весь в ожидании. Просто стесняется тебе напомнить.
– Ты почему стесняешься? – повернулся ко мне старейшина. – Мы с тобой договорились. Или ты забыл наш уговор? А произошло вот что, – начал он своё повествование. – Сразу после войны мой отец был направлен из Архангельска в Ленинград на разборку разрушенных немецкими бомбами кварталов города. К этому времени из ополчения он давно демобилизовался, но работал в добровольческих бригадах по ликвидации военного наследия. В один воскресный день папа решил пойти за покупками на местную толкучку. Надо сказать, что после войны чего только на базарах наших городов не продавалось! От поношенной одежды и старого, ещё довоенного мыла, всяких булавок, иголок, деревянных ложек и бутыльков до трофейной германской и финской рухляди. Тогда в стране дефицит был буквально во всём. Государство, перешедшее на военные рельсы, понимая, что обеспечить народ оно не в состоянии, такую торговлю не преследовала. В те времена в центре спонтанно возникших базаров почему-то всегда оказывались цыгане. Это в наше время на рынках заправляют кавказцы, а после войны было несколько иначе. Цыгане одновременно и торговали, в основном краденным, и тут же успевали воровать. Что-то вроде бесперебойного конвейера. Понятно, что местные власти про их художества знали, но смотрели на цыганский синдром, как в наше время смотрят на кавказский или среднеазиатский. Ты же ведь знаешь, что нет никого продажнее нашего милиционера и чиновника. Сейчас местная милиция, кроме цыган, занимающихся продажей наркотиков, охраняет ещё и кавказцев. А тогда всё ограничивалось в основном одними цыганами. Но вернёмся к моему отцу. Идя по базару, он вдруг увидел, как у молодой, красивой русской женщины мальчишка цыган лет пятнадцати вырвал из рук кошелёк с деньгами и бросился в гущу стоящего на рынке цыганского табора. Женщина, отчаянно закричав, кинулась за грабителем, но через несколько секунд оказалась в окружении толпы молодых, здоровенных мужчин цыган, которые с криками: "Что ты тут делаешь, красавица?", стали швырять её по кругу, одновременно срывая с неё одежду. Кроме того, на шум прибежали ещё цыгане, мужчины и женщины, которые завизжали, что русская девица пришла совратить их мужей, что она известная шлюха, и что они, цыгане, от неё не могут отбиться. Когда на русской женщине почти не осталось одежды, цыгане мужчины выхватили из-за голенища сапог свои нагайки.
– Надо её проучить! – закричал их предводитель. В общем, за пару секунд цыганами была разыграна сцена, в которой виновницей происходящего оказалась полураздетая русская девушка. И её требовалось ещё и "хорошенько проучить", чтобы она не предложила свои услуги "целомудренным" цыганским парням! Окружившие цыган русские парни не понимали, что происходит. Об отобранном кошельке, понятное дело, все забыли. Теперь бедная женщина пыталась доказать, что она цыганам себя не предлагала.
– Шлюха! – визжали, показывая на неё пальцами, цыганки. – Видите, она вся голая! Мужикам свои телеса показывала! Она всё время к нашим парням пристаёт. Всё время за ними ходит!
И тут мой папа не выдержал. Видя, как один из цыган замахнулся нагайкой, чтобы ударить ею затравленную, упавшую на колени русскую женщину, он отшвырнул стоящих перед ним цыган, и, поймав занесённую над девушкой руку подонка, сжимавшую кнут, пальцами отделил от кости часть мышцы цыгана, заоравшего не своим голосом. На моего отца тут же бросились с кнутами и кулаками остальные цыгане, но он никого не ударил. Отец молниеносно ловил их за руки и пальцами отрывал от рук и ног куски мяса. Вот и всё. Цыгане от боли и ужаса выли, падали на землю и корчились от боли. Но никакой драки не было. Все окружающие видели, что мужик только защищался, он никого не бил. Тут как всегда в нужный момент появилась наша доблестная милиция. Понятно, старика моего арестовали. За нанесение тяжких повреждений. Он успел коснуться своими руками многих! "Пострадавших" было больше десятка. Хорошо, женщина, которую он спасал, оказалась настоящей. Она тут же потребовала от милиции, чтобы ей вернули отобранный цыганами кошелёк. Понятно, что он вскоре нашёлся. Здесь цыгане прошляпили, подвела жадность. Факт кражи был налицо. Этим честная женщина очистила и своё имя, и оправдала заступничество моего папы. Но увечья, которые нанёс мой отец, были признаны неадекватными. Некоторые мерзавцы на всю жизнь остались инвалидами. С другой стороны свидетели произошедшего в один голос утверждали, что бывший ополченец никого не ударил.
Все видели, что он только защищался. Как тут быть? Началось тщательное расследование. Надо сказать, что та женщина, а муж у неё оказался полковником, тоже участвовала в спасении моего родителя. Она вместе с мужем носила ему передачи, нашла хорошего адвоката. Но до суда дело всё-таки дошло. На суде на вопрос, как такое могло произойти, что он никого не ударил, а травмы оказались серьёзными, мой папа пожал плечами и ответил, что он так отделал цыган не специально. Всё это случайность. Что хватка у него такая. От природы. И чтобы доказать им сказанное, попросил у присутствующих пару пятикопеечных или каких-нибудь других монет. Когда монеты ему нашли, он на глазах у председателя суда, судей и присутствующих двумя пальцами надел их в виде колпачков на большой палец. Как будто они были сделаны из фольги. Вот так! – с этими словами Добран Глебыч сложил на глазах у всех двумя пальцами мельхиоровую чайную ложку.
– Без демонстрации было нельзя? – улыбнулась его жена.
– Ты лучше расскажи парню про иную мужскую силу. Она ему поважнее.
– Про другую силу мы расскажем ему втроём, когда приедет Валентина. Ждать осталось недолго, – невозмутимо сказал своей жене Добран Глебыч. – А с ложкой ничего не произошло, видишь, она опять какая была, – положил он перед собой выправленную чайную ложечку.
– А что с твоим отцом произошло потом? – спросил я старейшину.
– Что с ним могло произойти? Суд ему поверил. Отпустили, но три месяца под следствием он все-таки отсидел.
– У меня вопрос к тебе, Добран Глебыч! Я когда-то читал рассказ одного генерала, который в журнале "Советский воин" описывал, как десять архангельских ополченцев в рукопашной одними ножами освободили от немцев остров…
– И пистолетами ТЕ, – засмеялся старейшина. – У них ещё были и пистолеты. Иначе бы их немцы как куропаток. Мы этот случай знаем. Вот её дядька участвовал в этом деле, брат матери, – кивнул головой в сторону своей жены Ярославы старейшина.
– Мир тесен! – улыбнулся я, вставая.
– Тесен, – согласился со мной Добран Глебыч.
Поднявшись из-за стола, мы направились со старейшиной в его библиотеку. Мне хотелось ещё раз взглянуть на петрографическую веду Архея. Захватило непреодолимое желание разобраться, как она расшифровывается, и понять, почему её петроглифы были истолкованы именно так, как мне поведал помор.
Когда я углубился в изучение рисунчатого послания из бездны времени, Добран Глебыч, оторвавшись от какой-то своей книги,спросил:
– Как у тебя с сухожилиями? Они ещё не болят?
– Похоже, начинают, – отозвался я. – Но пока ничего страшного. Такая боль даже приятна.
– Хорошо, если так обойдётся, – вздохнул мой тренер. – Мы немного перебрали.
– Ты обещал мне объяснить участие мозга в накоплении силы. Почему вырабатывается тестостерон и гормон роста из твоей предыдущей лекции я понял, всё это связано с динамическими упражнениями, но как действуют на организм человека нагрузки статические, я не знаю.
– Видишь ли, тут связь, – отложил книгу мезенский философ. – Связь мозга человека, его сухожилий и мышц. Связь прямая: чем крепче жилы, тем сильнее мышцы. Мозг посылает мышцам такой энергетический импульс, какой способны выдержать сухожилия и мышечные волокна. Большего он послать не может. Иначе разорвутся и те, и другие. Статические же, да и предельные динамические упражнения заставляют мозг паниковать. Мозг осознаёт, что организм попал в экстремальные условия физических перегрузок. Значит, надо организму помочь. И мозг человека даёт команду на укрепление сухожилий и на усиление мышечных волокон. Не столько на их рост, сколько на изменение внутренних качеств. Именно поэтому у людей, занимающихся статическими упражнениями, мышцы огромными не бывают, но зато они стальные.
– Но у тебя мускулатура дай боже! – заметил я.
– Потому что, кроме статических упражнений, я ещё занимаюсь динамическими и упражнениями с предельными весами. Механизм тебе понятен? Всё идёт от мозга, он укрепляет тело, он же посылает к мышцам силовые импульсы. Это другая сторона медали. Именно от мозга и зависит наш гормональный фон. Мозг всему голова. Как видишь, всё предельно просто. Когда человек понимает, что всё идёт из его нервной системы, он правильно распределяет нагрузки. К сожалению, очень многие тренеры этот механизм недопонимают. Отсюда у спортсменов и травмы, и быстрый износ организма. Правильно меня женщины сегодня журили – во всём нужна мера!
– Думаю, со мной обойдётся, – попытался я успокоить своего седого друга. – Когда теперь пойдём на занятия?
– Тогда, когда у тебя перестанут болеть сухожилия и мышцы. А вообще, статическими упражнениями я балуюсь не более двух раз в неделю. Этого вполне достаточно. Иначе организм не успевает восстановиться.
В этот момент, закончив все дела на кухне, в библиотеку вошла Ярослава.
– Можно мне присоединиться к вашему разговору? – мягко сказала она. – Есть новости: из деревни сегодня утром приехал Болеслав, он сообщил, что Валя с детьми два дня, как будет в Архангельском, надо их скоро будет встретить.
– Ты снегоход водишь? – посмотрел на меня Добран Гле- быч.
– Конечно! – кивнул я.
– Тогда поедем на двух "Буранах" так будет сподручнее. И никого из нашенских приглашать не будем. Ты не против?
– Нет, конечно! – обрадовался я предложению хозяина.
"Скоро вся семья старейшины будет в сборе, – думал я. – Вот бы посмотреть на взаимоотношения его с женами, да и на их взаимоотношения. Как интересно они его между собой делят?"
А между тем Добран Глебыч, обратившись к своей жене Ярославе, попросил:
– Поищи, милая, нашему гостю распечатку с работами Ульяма Невена. Видишь, он силится разобраться с петрографической Ведой Архея. И не знает, что подобные петрографические письмена были найдены в Мексике.
Услышав просьбу своего мужа, Ярослава подошла к шкафу с книгами и начала что-то искать в стоящих на полках распечатках. Вскоре она положила передо мной три здоровенных тома.
– Там ещё пять, – кивнула она на шкаф. – Одна беда, петроглифы Невена не читаются. Потеряны ключи.
– Точнее, не найдены, – поправил её муж.
Я ошалело смотрел на три огромные, чем-то напоминающие Библию, явно самодельные книги и не мог понять, о чём они, эти два удивительных человека, рассказывают? Кто такой этот Ульям Невен? И где он нашёл столько петроглифов, чтобы ими заполнить стоящие в этом шкафу книги. Целых пять книг!
– Постой! – жестом руки остановил свою жену Добран Глебыч. – Похоже Юра не знает, о чём ты ему говоришь. Тут вот какое дело, Юра, – обратился ко мне специалист по неизвестным артефактам и петроглифам, – Ульям Невен не был профессиональным историком. Он являлся горным инженером, который в начале XX века занялся раскопками в долине Мехико. Если бы Невен оказался ортодоксом от науки, он бы сам уничтожил своё открытие. А так, его находки похоронили другие.
– Ты имеешь в виду историков-профессионалов? – спросил я рассказчика.
– Именно их, кого же ещё? Ульям Невен на глубине 9 метров откопал неизвестную науке, очень древнюю, скорее всего, допотопную цивилизацию. За несколько лет интенсивных раскопок он собрал 30 тысяч различных артефактов. Из них более 2,5 тысяч петрографических табличек с неизвестной письменностью. Нашим людям в Нью-Йорке правдами-неправдами удалось достать их копии, – положил руку на одну из книг Добран Глебыч. – Можешь их сравнить с петрографической Ведой, которой ты сейчас занят.
"У них, оказывается, есть свои люди и в Америке, а может, и по всему миру!" – удивился я.
– Интересно то, – продолжал специалист по петроглифам, – что рисунки на табличках Ульяма Невена очень походят на петроглифы, рассказывающие о трагедии Архея: Похоже, в глубокой древности информация передавалась таким вот универсальным способом, и она была доступна даже тупым неандертальцам.
– Неужели вы сумели прочесть и все эти таблички? – раскрыл я одну из книг.
– Не сумели, – улыбнулся старейшина.
– Мы оказались тупее неандертальцев, – уселась в кресло Ярослава.
– Я что-то не пойму ваше откровение! Вы что, меня разыгрываете?
– И не собирались, – заверил Добран Глебыч. – Просто в табличках отсутствуют ключи. Очевидно, древние их знали наизусть. В том числе и неандертальцы. Ключи же архейской Веды по петроглифам таблиц не работают. Древнейшей Ведой занимались наши жрецы ещё на заре времен, они смогли догадаться, что смысл её прямой. Не понять её может только идиот. Петроглифы таблиц намного сложнее. Без ключей к ним не подступиться.
– Возможно, ульям Невен нашёл и ключи к таблицам, – задумчиво сказала Ярослава. – Поэтому они его и убили.
– Убили? – удивился я.
– Официально этого никто не признал, но, похоже, что так. Потому что сразу после его смерти в 1937 году в спешном порядке была уничтожена вся его коллекция.
– Тридцать тысяч найденных артефактов! – не поверил я услышанному.
– Я несколько не так выразилась, – сконфузилась Ярослава. – Не в прямом смысле. Её растащили по различным музеям и похоронили в их хранилищах.
– Сложили найденное туда, где ортодоксы хранят опасные для их теории находки, – дополнил жену Добран Глебыч.
– По образованию я историк, Юра. Окончила когда-то ЛГУ и сразу ушла из науки, – посмотрела на мужа Ярослава.
– И знаешь, почему ушла? Потому что истории как науки не существует. Я ушла из того, чего нет.
– Но ведь что-то же есть! – запротестовал я.
– Если нечто остановилось в своём движении вперёд, то оно умирает. Как развиваются другие науки? Отжившая теория сменяется новой, более передовой и современной. Чего не скажешь о науке исторической. За всю эпоху её становления не возникло ни одной новой теории. Заметь, ни одной! Артефакты, которые можно успешно спрятать, прячутся в музеи и масонские хранилища. О том, что нельзя скрыть, умалчивается. Стоят на Китайской равнине десятки пирамид, причём, некоторые из них намного превышают Большую египетскую, но историкам до них нет дела. Стоят пирамиды на Урале, на севере западной Сибири, Сибири Восточной, в горах Таймыра, среди гор Якутии, на Чукотке и Камчатке, но их наши академики в упор не видят. Не видят они и сотни затерянных на севере развалин городов и гигантских, заросших лесом, курганов.
– И на руины крепостей, и на курганы я насмотрелся. Находил в поймах рек даже искусственно прорытые каналы.
– Вот она наша современная историческая наука, – посмотрела на меня жена Добрана Глебыча. – Замкнута на себе, точнее, на мифе, которым умело манипулируют иллюминаты и им подобные. Миф же – прямое продолжение библейских, только имеет обёртку наукообразия. Если наука занята охраной ментальных испражнений тайных обществ, то перед нами уже не наука, Юрий-Георгий. И пора бы нам это признать.
– Скажи мне, Добран Глебыч, – отложил я в сторону альбом с архейской Ведой. – Живёте вы вроде бы на краю земли, но у всех, кого ни копни, высшее образование. И дети ваши все учатся. Это что, тоже традиция?
– Конечно, – улыбнулся старейшина. – Заметил, мы говорим с тобой на чистом русском языке без местного диалекта. Но в общении с деревенскими неизменно переходим на северный говор. Так у нас заведено. Чтобы окружающие думали, что мы продолжаем лаптем щи хлебать. Не меняемся в зависимости от времени. На самом деле всё не так. Иначе за временем не поспеть. И потом, знания никогда не бывают лишними. Мы учим своих детей не для того, чтобы они деньги зарабатывали, а чтобы у них расширялся кругозор. Ты должен знать, что образование и образованность – разные вещи. Мы себя образовываем, именно поэтому своих детей теряем очень редко. В сумасшедшем доме, который у нас почему-то зовётся цивилизацией, они долго не выдерживают. Получают высшее и назад, поближе к своим корням, к тем, кто их понимает, и с кем интересно.
– А у тебя какое образование? – спросил я Добрана Глебыча.
– Высшее военное! – улыбнулся помор. – Я двадцать лет служил, объездил весь бывший Союз. И всё-таки вернулся на родину. В мир чистых рек и озёр, нашего студёного моря и в мир прекрасных людей с незамутнённой психикой.
От воспоминаний меня оторвал лютый холод. Мой костёр почти погас. И спустившийся с гор холод стал проникать под одежду. Я быстро подкинул на угли приготовленный сушняк и, посмотрев на звёздное небо, стал дожидаться, когда он разгорится. Через несколько минут костёр вспыхнул с новой силой. И тут я вспомнил про лежащий в моём рюкзаке трофейный пистолет-пулемёт.
"Зачем-то он мне понадобился? – подумал я про себя. – Игрушка неплохая, но и улика против меня серьёзная".
Я достал "Узи", вынул магазин и пересчитал патроны. Их оказалось всего четыре. Зато второй магазин был полным.