Трансмутация зайца
Осталось вовсе ничего,
Нисколько не осталось.
Стою один на пятачке,
Как заяц заполошный.
В окружье полая вода,
А пятачок ледовый,
И с каждой новою волной
Он тает, тает, тает…
И, встав на цыпочки, тянусь,
Дрожу, как на пуантах,
Как будто я хочу взлететь
Золотокрылой рыбкой.
Одна надежда на авось
Или на чудо-юдо,
Которое, когда не ждешь,
Из ниоткуда грянет.
Сквозь туч проклюнется звезда,
А зайцы, Солнца дети,
Отца не вспомнят своего,
Да и Луну не вспомнят.
Но будут, память потеряв,
Длить жизни быстротечность
Угасшие на склоне дня
Солнечные зайцы.
А поутру Левиафан
Величиною с небо
Сорвется в океан морей
С высот своих высоких.
Как говорится, не судьба…
И всею мощью глыбьей
Он дно пробьет, а вот меня
И усом не заденет.
И, вытеснив за край беды
Большой воды стихию,
Спасет он своего зайца
(В согласье с Архимедом,
И с Птолемеем заодно,
Китом и черепахой).
И синь тех дрогнувших небес
Пойдет на нимб кому-то,
И этим кем-то буду я,
Неравнодушный к нимбам.
Гордыня головы дурной…
И девушка босая
Примерит радугу. И все.
И никакой заботы.
…Меж тем солярные часы,
Как принято в Эдеме,
Бьют вечность без пяти минут
До нового Потопа…5 сентября 2011 года
БОЛЬШОЕ КОРОЛЕВСКОЕ ИСКУССТВО
Они искали философский краеугольный камень преткновения у Христа за пазухой.
Рабинович
ПРОЛОГ
Алхимический трактат как исторический источник
Рассказывают: по повелению Александра Македонского на могиле Гермеса Трижды Величайшего, легендарного основателя тайного алхимического искусства, начертаны тринадцать заповедей "Изумрудной скрижали". Эти слова - священный материал, из которого столько веков строило самое себя алхимическое мироздание - здание герметического мира. Коричнево-палевые отсветы алхимического горна вспарывали кромешный мрак нескончаемой ночи средневековья. Я сказал "ночь средневековья", повторив привычный штамп. Века мрака и тлена. Но если и вправду Средние века - сплошь ночь, то тогда, как остроумно заметил один историк, население этих самых Средних веков работало только ночью. "…Могло ли средневековье вообще быть сплошным адом, в котором человечество пробыло тысячу лет и из которого это бедное человечество извлек Ренессанс? - спрашивает Н. И. Конрад. - Думать так - значит прежде всего недооценивать человека…". Готическая архитектура, лучезарная поэзия трубадуров, рыцарский роман, жизнерадостные народные фарсы, захватывающие зрелища - мистерии и миракли… "Средневековье - одна из великих эпох в истории человечества" (Конрад, 1972, с. 255–256). И вот посреди этого полнозвучного, чужого и дальнего, средневековья - вовсе таинственная алхимия, впечатляющее свидетельство поразительно устойчивого сознания, укорененного в освященном многовековым практическим и интеллектуальным опытом предании.
XX век. Химия, постигающая тайну неживой материи, но и тайну жизни, мечущаяся меж всемогущей физикой и всеобещающей биологией. Загадочно улыбающиеся химеры собора Парижской Богоматери. Человеческие судьбы, осуществляющие себя в предгрозовых буднях Первой мировой на склонах Волшебной горы Томаса Манна. Пернатые драконы и пестрые львы, вплетенные в орнаменты современных дизайнеров. Броские успехи радиохимии, химии белка, полимерной химии. Ожившая память алхимического средневековья, накоротко замкнувшаяся с творческой мыслью нашего современника.
Едва ли не десять столетий и едва ли не везде героически вершилось это в высшей степени странное дело: от позднеэллинистических рецептурных сводов, толкующих о металлах, до провидческих грез Парацельса; от лангобардского Салерно до дальневосточных даосов; от Черной земли египетской до алхимиков католических университетов. Сотни тысяч трактатов; десятки тысяч подвижнических, мученических судеб. Сотни ученых книг, призванных запечатлеть в веках историю алхимии. Для чего же понадобилось еще несколько сот страниц о том же?
Приглашение к размышлению
Сначала совершим непродолжительное путешествие в "этимологию" слова "алхимия". Есть несколько версий. Chymeia - наливание, настаивание. Дальний отголосок практики восточных врачевателей-фармацевтов, извлекавших соки лекарственных растений. Согласно другому мнению, корень в слове алхимия - khem или khame, chemi или chuma, что означает и чернозем, и Черную страну. Так называли Древний Египет, а с Египтом связывали искусство жрецов-рудознатцев, металлургов, золотых дел мастеров. Здесь же рядом - изучение земных недр (лат. humus - земля). Древнегреческий языковой пласт: хюмос (χυμσς) - сок; хюма (χυμα) - литье, поток, река; химевсис (χυμεβσις) - смешивание. Наконец, древнекитайское ким означает золото. Тогда алхимия - златоделие. Именно это значение закрепилось за алхимией по преимуществу. Остается сказать лишь о непереводимой частице ал, арабское происхождение которой несомненно и которая устойчиво существовала как приставка приблизительно с XII по XVI столетие, а также напомнить о мнении александрийца Зосима (IV в.), отсылающего заинтересованного филолога к имени библейского Хама. Обращение только к именам может оказаться формальным. И все-таки: златоделие и приготовление сыпучих и жидких смесей, растениеводство и техника составления ядовитых настоев, литье металлов и изготовление сплавов, нанесение на различные поверхности металлических покрытий и технология крашения, черномагические занятия и жреческое искусство, сподобленность библейским пророчествам и причастность к древнейшим космогониям. Множественность толкований занимающего нас имени предполагает историко-культурный фон, на котором разыгрывалось алхимическое действо. Сама же алхимия не столь проста и однозначна, как это могло бы показаться спервоначалу: златоделие - и только.
Прежде чем двинуться дальше, ограничим предмет наших размышлений. Это западная алхимия в составе европейской средневековой культуры, понимаемой относительно самостоятельной и представленной определенным типом мышления; определенным типом общественного производства, в том числе и "духовного производства" (Маркс), определенным типом общественно-производственных отношений; в конечном счете, обусловленной феодальным способом производства. Но вся ли алхимия и все ли европейское средневековье есть предмет последующего разбирательства? XII–XV столетия - пора высокого средневековья, только-только осознающего себя культурой; средневековья, уже умеющего взглянуть на себя со стороны. Рефлексия - ускоритель времени на мыслительных часах человечества. Выбранные столетия - это как раз то время, когда на часах средневековой истории угадывается движение не только вековой, но и стрелки, отсчитывающей десятилетия. Такое время легче отмечать. Сознание само становится проблемой: "Я поднял глаза, чтоб увидеть - видят ли меня…" (Данте, 1968, с. 46). Вот почему именно эти века есть центральный временной объект нашего исследования, который, если он хочет таковым быть, - должен быть взят, согласно Марксу, в наиболее развитой форме. Правда, выходы в сопредельные регионы и в сопредельные времена не только возможны - необходимы. Но выходы, завершающиеся обязательным возвращением в выбранные пространства и века.
А ТЕПЕРЬ, читатель, прислушаемся не только к имени, но всмотримся в расхожие изображения алхимии. Это прежде всего вполне средневековая вещь. И витиеватость словесной вязи, и нормативное ремесло, и впечатляющая картинность, и истовая боговдохновенность, и схоластическое наукообразие… Дело, отмеченное неистребимым знаком средневекового мышления, каким оно отпечатано в обыденном сознании нынешнего дня.
Но… подойдем чуть ближе, и мы заметим, что слово в алхимии - грубее и прямолинейней. Речи алхимиков темны, рецепт расплывчат, ремесло неудачливо и погружено в недостижимую утопию. Да и бог у алхимиков какой-то не такой - мелочный, беспомощный, мишурный. Подлинный бог - скорее сам алхимик. А картинки, сопровождающие рассказы об алхимиках? Алхимическая живопись площе и натуралистичней утонченных иконописных ликов. Что же до теоретически обоснованной еще самим Аристотелем алхимической науки об элементах, то наука эта, оказывается, ничуть не помогает златодельческой практике. Выходит, вовсе не средневековая вещь - алхимия. Тогда какая же? Всмотримся пристальней: алхимический инструментарий - колбы, бани, печи, горелки; специально изготовленные вещества для химических взаимодействий; обработка веществ - растворение, фильтрация, перегонка. Не химия ли это? Может быть, и химия. Но какая-то дремучая, неудобная, когда ртуть и сера - это не только вещества, но и бесплотные принципы; когда газ - это не только нечто воздухоподобное, но и некий дух, таинственный, потусторонний. Верно: отдельные практические достижения алхимиков (разделение, осаждение, очистка веществ, установление их свойств) можно "экстрагировать" из эпохи и как бы включить в предысторию нынешней химии. Так, впрочем, и поступают иные историки науки, но тогда многое остается в "маточном растворе" алхимии. Но, может быть, то, что остается, и определяет ее историческую феноменальность? Да и сама "химическая" составляющая алхимии в контексте научной химии возьмет и окажется вовсе не алхимической? Так что же: химия или не химия?
А сам алхимик - гордый и всемогущий, чаящий облагодетельствовать человечество - разве не похож в этой всечеловеческой богоизбранности на гуманиста Возрождения? Но вместе с тем - отшельник-страстотерпец, тайнохранитель за семью печатями, великий молчун, но и мастер вещей, в дело не пригодных. Мало похож этот охранитель герметически опечатанного Сезама на гуманиста Возрождения, открытого миру и вобравшего в себя этот мир - целиком, без остатка. Так кто же он, алхимик? Провозвестник новой культуры или же замшелый ретроград - Мастер Глиняные Руки, безумный затворник? Этих трех вопросов, заданных при первом прикосновении не к алхимии - нет! - а лишь к приблизительным ее копиям, имеющим хождение в обыденном сознании, пожалуй, достаточно, чтобы оправданно озадачить себя и двинуться в дальнейший путь.
Не пора ли обратиться к тексту? Правда, алхимический текст - реальность особого рода, представляющая эту деятельность не вполне. Алхимия как целое больше алхимического трактата, лишь частично свидетельствующего об алхимии. Алхимические реактивы испарились; аппараты проржавели, обратившись в прах; лабораторное стекло разбилось; кладка печей повыветрилась. Лишь медали - впечатляющая память о считаных алхимических чудесах - лежат себе в европейских музеях, антикварной неприкосновенностью будоража легковерного посетителя либо вызывая почтительно-снисходительную улыбку. И все-таки текст есть. Есть текст, который должно понять как большой текст средневековой культуры, дабы воплотить мертвое алхимическое слово в живую предметно-словесную реальность, видимо-слышимую алхимию, воспринимаемую как образ не реликтовой - живой культуры. Пустотелое, безрезультатное ремесло на самом-то деле существует только на бумаге, то есть в тексте. Мнемонически-изустное рецептурное действие опять-таки отпечатано в священных предначертаниях текста. А экстатическое волнение, подливающее алхимическое масло в алхимический огонь, тоже, вероятно, можно вычитать в расхристанных строках письменных умозрений алхимиков. Но читая также по-настоящему результативный цеховой устав неалхимического средневековья; но слушая действенный священный псалом; но всматриваясь в подлинные шедевры… И тогда, может быть, за кривыми литерами алхимического текста проглянут готически-изысканные письмена средневековой культуры, представшей нашему взору частным текстом смолкнувшей речи алхимика; речи, которую нужно озвучить и воплотить.
Текст de visu
"Чтобы приготовить эликсир мудрецов, или фшософский камень, возьми, сын мой, философской ртути и накаливай, пока она не превратится в зеленого льва. После этого прокаливай сильнее, и она превратится в красного льва. Дигерируй этого красного льва на песчаной бане с кислым виноградным спиртом, выпари жидкость, и ртуть превратится в камедеобразное вещество, которое можно резать ножом. Положи его в обмазанную глиной реторту и не спеша дистиллируй. Собери отдельно жидкости различной природы, которые появятся при этом. Ты получишь безвкусную флегму, спирт и красные капли. Киммерийские тени покроют реторту своим темным покрывалом, и ты найдешь внутри нее истинного дракона, потому что он пожирает свой хвост. Возьми этого черного дракона, разотри на камне и прикоснись к нему раскаленным углем. Он загорится и, приняв вскоре великолепный лимонный цвет, вновь воспроизведет зеленого льва. Сделай так, чтобы он пожрал свой хвост, и снова дистиллируй продукт. Наконец, мой сын, тщательно ректифицируй, и ты увидишь появление горючей воды и человеческой крови" (Dumas, 1837, с. 30).
Что это?! Бессмысленное бормотание мага и колдуна, шарлатана и мошенника, рассчитывающего на непосвященных, застывших в почтительном молчании перед таинственными заклинаниями и узорчатой речью чудодея; а может быть, "лженаучные" попытки отворить с помощью Слова алхимический Сезам; или, наконец, ритуальное стихотворение, произнесенное без практической цели и потому так и остающееся для нас, людей XX века, века неслыханного торжества химии, за семью печатями, неразгаданным и, по правде говоря, не очень-то зовущим расшифровать этот герметический код. А может быть…
Попробуем расшифровать - сначала только на химический лад - этот рецепт получения философского камня, принадлежащий, по преданию, испанскому мыслителю Раймонду Луллию (XIII–XIV вв.) и повторенный английским алхимиком XV столетия Джорджем Рипли в "Книге двенадцати врат" (ВСС', 2, с. 275–284), конечно же, предназначенный к исполнению и воспринимаемый как неукоснительное руководство к действию.
Ведь цель - золото, а эликсир мудрых - средство, без которого золотые сны не более чем грезы. В самом деле, должен же быть во всем этом хоть какой-нибудь практический смысл! И тогда этот текст, возможно, предстанет как источник химических знаний. Но как предстанет? Мы встречаем здесь алхимические термины, на первый взгляд совершенно непонятные. Французский химик XIX века Жан-Батист Андре Дюма толкует их так. Философскую ртуть он называет свинцом. Прокалив его, Рипли получает массикот (желтую окись свинца). Это зеленый лее, который при дальнейшем прокаливании превращается в красного льва - красный сурик. Затем алхимик нагревает сурик с кислым виноградным спиртом - винным уксусом, который растворяет окись свинца.
После выпаривания остается свинцовый сахар - нечистый ацетат свинца (чистый Рb (С2Н3O2)2 ЗН2O - это бесцветные прозрачные кристаллы). При его постепенном нагревании в растворе сперва перегоняется кристаллизационная вода (флегма), затем горючая вода - "пригорелоуксусный спирт" (ацетон) и, наконец, красно-бурая маслянистая жидкость. В реторте остается черная масса, или черный дракон. Это мелко раздробленный свинец. При соприкосновении с раскаленным углем он начинает тлеть и превращается в желтую окись свинца: черный дракон пожрал свой хвост и обратился в зеленого льва. Его опять переводят в свинцовый сахар и повторяют все вновь.
Любопытный задаст по меньшей мере два вопроса. Чем доказана правильность такой расшифровки? Где же философский камень? Дюма не говорит, как он пришел к данной расшифровке. Можно лишь предположить ход его мысли.
Дюма, обратившись к алхимическим словарям, узнает, что философская ртуть - это первичная материя для философского камня. Зеленый лев - тоже философская ртуть и, кроме того, аурипигмент, массикот, ярь-медянка, железный купорос. Красный лев - киноварь, сурьмяная киноварь, колькотар, свинцовый глет, сурик. Драконом называли серу, селитру, сулему, огонь. Но сколь невнятны эти разноречивые сведения. Одних только словарей было, пожалуй, маловато.
Описания сухой перегонки сатурновой соли - ацетата свинца в "Трактате о химии" Кристофа Глазера (Glazer, 1676, с. 116–118) и "Курсе химии" Николая Лемери (Lemery, 1716, с. 152–154) совпадают с расшифровкой Дюма. Но ни Глазер, ни Лемери и не упоминают о львах и драконах, Глазер - химик-эмпирик, признающий только опыт, да и то лишь собственный. Лемери тоже отвергает учение о философском камне.