Видя этих детей долины Манд, страдающих цветовой слепотой, мы могли наблюдать, как быстро они овладевают теоретическими знаниями и умениями, благодаря компенсаторной гипертрофии любопытства и памяти, несмотря на проблемы восприятия. Дети учились осознанно компенсировать то, что не могли воспринимать или ощущать непосредственно
"Я знаю, что цвета имеют очень большое значение для других людей, – говорил позже Кнут. – Поэтому я пользуюсь обозначениями цветов, когда общаюсь с ними. Но как таковые, цвета не имеют для меня никакого содержательного смысла. Будучи ребенком, я часто думал, как это было бы здорово – научиться различать цвета. Тогда я смог бы получить водительские права и делать то, что делают люди с нормальным цветовым зрением. Если бы существовал способ приобретения цветового зрения, то, вероятно, это открыло бы мне новый мир, как открывается новый мир, когда у глухого восстанавливают слух и он обретает способность слышать музыку. Это было бы очень интересно, но, скорее всего, вызвало бы у меня сильную растерянность. С цветом надо расти, развиваться и взрослеть. Созреть должен мозг, да и весь организм, чтобы научиться адекватно реагировать на цветной мир. Добавление цвета в ощущения в зрелом возрасте может ошеломить человека, дать ему такое количество информации, какое он окажется не в состоянии переварить. Все вещи вокруг приобретут новые качества, и это, по-видимому, совершенно меня подавит. Может быть, цвет меня разочарует, не оправдав ожиданий, – кто знает?"
Мы познакомились с Джекобом Робертсом, ахроматопом, работающим в школе библиотекарем и завхозом. Он родился на Пингелапе, но переехал в Манд в 1958 году, чтобы окончить среднюю школу. Джекоб рассказал, что в 1969 году он вместе с Энтисом Эдвардсом и несколькими другими людьми проходил генетическое обследование, касавшееся ахроматопсии, в Национальном институте здравоохранения в Вашингтоне. Тогда он впервые увидел жизнь за пределами Микронезии. Особенно заинтересовало его сообщение о том, что в Дании есть остров Фур. До тех пор он не знал, что на свете существуют и другие острова, на которых живут люди, пораженные цветовой слепотой. Когда он вернулся на Понпеи, его собратья по несчастью тоже были обрадованы этой новости. "Это смягчило для нас чувство одиночества, – сказал Робертс. – Мы поняли, что где-то в большом мире у нас есть братья". Но известие породило и новый миф: где-то в Финляндии есть "место, наградившее нас ахроматопсией". Когда мы слышали этот миф на Пингелапе, мы думали, что он возник в ответ на знакомство с Кнутом, но теперь, слушая рассказ Джекоба о том, как он принес на Пингелап весть об одном месте на Севере, откуда пришел маскун, мы убедились, что миф этот родился на двадцать пять лет раньше, а теперь, извлеченный из забвения, снова расцвел благодаря приезду Кнута.
Робертс с большим интересом слушал рассказы Кнута о детстве в Норвегии – эти воспоминания перекликались с его собственными, в них было очень много общего, хотя были и различия. Джекоб вырос в окружении больных маскуном, в культуре, признававшей это. В остальном мире ахроматопы жили в полной изоляции, как правило, даже не зная о существовании своих товарищей по несчастью. Правда, Кнуту, его брату и сестре по счастливой генетической случайности повезло – они были не одни, у них был свой остров дальтоников с населением в три человека.
Эти три одаренных человека, став взрослыми, адаптировались к своему дефекту и состоялись в жизни – каждый своим особым путем. Кнут был старшим. Диагноз ахроматопсии был поставлен ему до того, как он пошел в школу. Врачи решили, что он никогда не сможет читать и его (как позднее и его брата и сестру) направили в местную школу для слепых детей. Кнут взбунтовался, он не хотел признавать себя инвалидом и отказался изучать шрифт Брайля на ощупь. Вместо этого он, пользуясь особенностями своего зрения, научился читать, ориентируясь на крошечные тени, отбрасываемые выпуклыми точками на лист бумаги. Кнута сурово наказывали за это, заставляли сидеть в классе с завязанными глазами. Кнут сбежал из школы и дома, самостоятельно научился читать текст, напечатанный обычным шрифтом. В конце концов Кнуту удалось убедить администрацию в том, что он никогда не смирится с ролью слепого, и ему разрешили поступить в обычную школу.
Сестра Кнута, Бритт, столкнувшись с проблемой изоляции, избрала другой путь и стала полноправным членом сообщества слепых людей. Она добилась больших успехов в школе для слепых, которую так ненавидел Кнут, превосходно освоила шрифт Брайля, а по окончании школы стала работать посредником между слепыми и видящими, занявшись переводом книг на шрифт Брайля в Норвежской библиотеке для слепых. Как и Кнут, Бритт очень музыкальна. Она любит закрывать глаза, уходя из зримого мира и отдаваясь волшебным звукам музыки. Однако Бритт не чуждается и шитья – в этом случае она прикрепляет к очкам ювелирную лупу, чтобы освободить руки для работы.
Время подошло к трем часам дня – пора было возвращаться в Колонию. В долине, несмотря на высоту, стало очень жарко. Кнут сел под раскидистое дерево, чтобы отдохнуть в тени, а мы с Бобом решили искупаться в прозрачном ручье, протекавшем поблизости. Найдя в ручье плоский камень, лежавший в тени папоротника, я устроился на нем, с удовольствием подставив тело под струю текущей прохладной воды. Ниже по течению несколько женщин стирали тяжелую темную одежду – наряд, в который по воскресеньям одевается местное население.
Освежившись купанием, мы с Бобом решили прогуляться по тропинке, ведущей из деревни, договорившись встретиться с остальными возле джипа. Послеполуденный свет ослепил нас блеском висевших на ветвях апельсинов – они буквально горели в окружавшей их листве, как апельсин из стихотворения Марвелла "Бермуды":
He hangs in shades the Orange bright,
Like golden Lamp in a green Night.
Мне вдруг стало грустно, оттого что Кнут и другие люди с ахроматопсией не могут разделить с нами восторг от этой метафоры Марвелла.
Мы прошли пару сотен ярдов, когда нас догнал мальчик лет двенадцати, бежавший за нами изо всех сил. Он выглядел как юный рыцарь со своим солнцезащитным козырьком. Когда мы увидели его в первый раз, он постоянно щурился и смотрел вниз, избегая яркого света. Теперь он бежал, высоко подняв голову и уверенно ориентируясь на круто спускавшейся вниз дороге. Подросток коснулся пальцами козырька и широко улыбнулся.
– Теперь я все вижу! – воскликнул он и добавил: – Приезжайте к нам еще!
Когда мы медленно подъезжали к Колонии, спустились сумерки, и нам на глаза все чаще стали попадаться летучие мыши. Потом их стало очень много. Они взлетали с деревьев и с пронзительными криками носились по воздуху, "включив" свои ультразвуковые радары и начав ночную охоту. Летучие мыши часто оказываются единственными млекопитающими, способными выдержать условия существования на тихоокеанских островах, и были единственными млекопитающими на Понпеи и Гуаме до тех пор, пока моряки не завезли туда на своих кораблях крыс. Мне кажется, что летучие мыши достойны большего уважения и большей любви со стороны местного населения. На Гуаме они считаются оригинальным деликатесом, и их мясо вывозится на другие Марианские острова. Правда, летучие мыши вредят экологии, поедая ценные плоды и уничтожая посевы, и остается лишь надеяться, что их в скором времени не истребят поголовно.
Грег Дивер, директор Центра подготовки медицинских кадров для стран Тихоокеанского бассейна, с виду очень суровый человек, но на самом деле он романтик, всецело преданный своему делу. Когда-то он впервые приехал на Палау совсем молодым человеком в составе волонтеров Корпуса мира и был потрясен тем, что увидел: чудовищную заболеваемость и острую нехватку врачей. Грег решил стать врачом, чтобы вернуться потом в Микронезию. В Гавайском университете он получил специальность педиатра и пятнадцать лет назад переехал на Каролинские острова. Здесь, в Понпеи, он учредил небольшой госпиталь, поликлинику и филиалы на отдаленных атоллах, а также центр подготовки среднего медперсонала для талантливой молодежи со всех окрестных архипелагов, надеясь, что в будущем, когда те выучатся на врачей, они останутся в родных местах и будут помогать больным соотечественникам. (Правда, многие из тех, кто стал врачом, после того как их дипломы были признаны в США, начали уезжать на континент, соблазненные лучшими условиями труда и более высокой оплатой.)
Дивер попросил нас устроить публичный семинар по маскуну. Мы были несколько смущены: нам, залетным визитерам, предлагали прочесть лекцию врачам – по большей части местным, которые жили среди больных маскуном и должны были, по нашему разумению, знать болезнь лучше, чем мы. Правда, мы рассчитывали, что наш свежий взгляд на это расстройство может оказаться полезным. К тому же мы надеялись в ходе общения многому у них научиться. Нам, однако, стало отчетливо ясно – когда Боб заговорил о генетической этиологии и патогенезе маскуна, я – о неврологической адаптации к заболеванию, а Кнут – о реальных ощущениях больного ахроматопсией, – что многие врачи, присутствовавшие на семинаре, никогда прежде не сталкивались с маскуном. Мы сочли это удивительным. Несмотря на то что в научной литературе есть статьи, посвященные маскуну, здесь, в "столице ахроматопсии", почти никто не знал об этой медицинской проблеме.
Первая причина, видимо, заключалась в том, что надо было просто обозначить и назвать феномен. Каждый больной маскуном вырабатывает линию поведения и стратегию, направленную на адаптацию к внешнему миру: прищуривание, избегание яркого света и частое моргание. Именно эти особенности сразу позволили Кнуту установить тесные отношения с детьми, страдающими ахроматопсией, во время первой же встречи с ними на Пингелапе. Но прежде чем придать определенное медицинское значение, смысл, такому поведению, надо его классифицировать, попросту к нему присмотреться.
Вторая причина заключалась в отношении врачей к данной патологии. На островах медики поневоле пренебрегают маскуном. Грег и многие его коллеги изо всех сил работают над тем, чтобы подготовить как можно больше врачей для Микронезии, испытывающей огромный дефицит медицинских кадров. Но эти врачи постоянно заняты тяжелой острой патологией, требующей экстренного вмешательства. На островах высока заболеваемость амебиазом и другими паразитарными болезнями (во время нашего посещения в госпитале находились четверо больных с амебным абсцессом печени). На островах часты вспышки кори и других инфекционных болезней, нередко из-за недостаточной вакцинации детей. Туберкулез ныне встречается на островах так же часто, как прежде проказа. Широко распространен дефицит витамина А, что связывают с переходом на западные продукты. Этот дефицит становится причиной тяжелых глазных и ушных заболеваний, включая куриную слепоту, снижения иммунитета в отношении инфекций и смертельно опасного нарушения всасывания. На островах представлены все известные венерические заболевания, нет только СПИДа, который пока не добрался до этих отдаленных мест, но Грег считает его появление неизбежным: "Когда мы получим СПИД, разверзнется ад, – утверждает он. – У нас нет ни людей, ни средств для того, чтобы справиться с этой проблемой".
Такова суть дела – неотложная медицина является на островах приоритетной. У местных врачей нет ни времени, ни сил на то, чтобы заниматься такими болезнями, как маскун, – заболеванием не прогрессирующим и позволяющим больным спокойно с ним жить. У здешних медиков нет времени на экзистенциальную медицину, которая интересуется тем, что значит быть слепым, или страдать цветовой слепотой, или глухотой, тем, как эти больные приспосабливаются к жизни и как можно им помочь – технологически, психологически и культурно, – чтобы они могли вести более или менее полноценную жизнь. "Вы счастливцы, – сказал нам Грег. – У вас есть время. Нам же вечно приходится спешить, и времени у нас нет".
Однако неосведомленность об ахроматопсии характерна не только для профессиональных медиков. Пингелапцы на Понпеи предоставлены сами себе, находясь в добровольной изоляции, а страдающие ахроматопсией люди, которые часто сидят по домам, не показываясь на публике, образуют анклав в анклаве, меньшинство среди меньшинства. Многие жители Понпеи даже не догадываются об их существовании.
Колония – это единственный значимый город на Понпеи, расположенный на северном берегу рядом с широкой бухтой. Он производит впечатление ленивой праздности и упадка. В Колонии нет светофоров, неоновой рекламы и кинотеатров. Есть только пара магазинов и бары сакау – эти последние попадаются здесь на каждом шагу. Идя по главной улице и заглядывая в сонные лавки, где продают сувениры и снаряжение для подводного плавания, мы поражались атмосфере равнодушия и упадка. У главной улицы нет названия, так же как, впрочем, и у других улиц. Жители Колонии не помнят их или изо всех сил стараются забыть – названия, данные улицам многочисленными оккупантами, поочередно занимавшими острова. Теперь об этих улицах говорят так, как говорили в доколониальные времена – "улица-набережная" или "дорога на Сокехс". В Колонии нет отчетливого центра, и это, как и отсутствие названий улиц, мешало нам ориентироваться в этом небольшом городке. По дороге двигалось несколько автомобилей, но ехали они со скоростью пешехода или еще медленнее, постоянно тормозя, чтобы объехать лежавших посреди улицы собак. Трудно было поверить, что этот погруженный в летаргический сон городишко является не только административным центром Понпеи, но и столицей Федеративных Штатов Микронезии.
Тем не менее то тут, то там среди железных крыш жалких лачуг встречались основательные шлакоблочные правительственные строения и здание госпиталя. Спутниковые тарелки на таких домах были столь огромны, что навевали мысли о радиотелескопе в Аресибо. Я был удивлен видом этих тарелок – не ищут ли понпейцы жизнь в открытом космосе? Объяснение, куда более прозаическое, оказалось, однако, поразительным. Спутниковые тарелки были частью современной телекоммуникационной системы: гористая труднодоступная местность препятствовала созданию телефонных сетей, спутниковая же система позволяла обеспечивать связь между всеми частями острова, выход в Интернет и создание странички Понпеи во Всемирной сети. В этом смысле Колония проскочила двадцатый век и без промежуточных станций сразу оказалась в веке двадцать первом.
В ходе наших блужданий мы также прониклись ощущением, что Колония похожа на место археологических раскопок, на палимпсест, состоящий из множества слоев – культуры сменяли здесь друг друга, оставляя свои неизгладимые следы. Всюду чувствуется американское влияние. Особенно заметно оно в супермаркете "Амброзия", где банки с каракатицами в собственном чернильном соку соседствуют со "Спамом" и другими мясными консервами. Однако под американским слоем отчетливо различимы и следы японского, немецкого и испанского влияния. Все они особенно заметны у гавани и в деревне, которую понпейцы во времена О’Коннелла называли Месениенг ("око ветров") и считали священным местом.
Мы попытались вообразить, как выглядел город в пятидесятые годы девятнадцатого века, через пару десятилетий после того, как здесь высадился О’Коннелл. Тогда в нем царили разгул и бесчинства, ибо Понпеи стали излюбленным местом стоянок британских судов, шедших по торговым путям в Китай и Австралию, а позднее в этот порт стали заходить и американские китобои. Притягательность Понпеи в сочетании с жестокостью судовой жизни и трудностями морской службы (которые заставили Мелвилла бежать с корабля в сороковые годы девятнадцатого века) стала причиной массового дезертирства моряков, и на острове появилась живописная популяция "прибрежных бродяг", как их называют и в наши дни. Прибрежные бродяги принесли с собой табак, алкоголь и огнестрельное оружие; драки, возникавшие под действием спиртного, заканчивались, как правило, перестрелками. Таким образом, в пятидесятые годы девятнадцатого века Колония напоминала фронтовой город, подобный "медному городку", или Амарильо: веселая жизнь и приключения (для прибрежных бродяг, а не для понпейцев), но одновременно насилие, проституция, эксплуатация и высокая преступность. Вместе с пришельцами, свалившимися как снег на головы иммунологически беззащитных островитян, явились и новые инфекционные болезни. Половина населения острова погибла от оспы после того, как в 1842 году с американского китобоя "Дельта" были высажены на берег шесть человек, заболевших оспой. За этим несчастьем последовали эпидемии гриппа и кори. К восьмидесятым годам девятнадцатого века на острове сохранилась едва ли седьмая часть прежнего населения. Оставшиеся вряд ли могли уцелеть, если бы не английские, шотландские и американские миссионеры, явившиеся на остров за тридцать лет до этого и полные решимости привить островитянам нравственность, искоренить бродяжничество и покончить с разгулом преступности и проституции. Кроме того, они оказали попавшим в осаду местным жителям медицинскую и духовную помощь.
Если миссионеры преуспели в физическом спасении населения Понпеи (оно не было почти полностью уничтожено, как население Типи, описанное Мелвиллом), то спасение это было куплено за высокую духовную цену. Торговцы и бродяги-авантюристы рассматривали Понпеи как богатую добычу, как место бессовестного грабежа и эксплуатации; миссионеры же видели в Понпеи остров, населенный языческими душами, жаждавшими обращения к Христу. К 1880 году на Понпеи было четырнадцать церквей, распространявших чуждые мораль и верования среди сотен новообращенных, включая нескольких местных вождей. Миссионеры были посланы также на Пингелап и Мвоакил. Тем не менее, как мараны в Испании, местные жители приняли новую веру только внешне, а под покровом этого почти поголовного обращения продолжали придерживаться старых обычаев и ритуалов.
Пока прибрежные бродяги и миссионеры яростно сражались друг с другом, немцы не спеша строили на Каролинских островах свою империю, основанную главным образом на торговле мякотью кокосовых орехов – копрой. В 1885 году Германия заявила о своих притязаниях на Понпеи и все Каролинские острова. Эти притязания были немедленно оспорены Испанией. После того как папский арбитраж присудил Каролины Испании, немцы убрались восвояси, и наступил короткий период испанской гегемонии. Господство испанцев было встречено недовольством населения. Начались бунты, которые всякий раз жестоко подавлялись. Испанские колонисты укрепили Месениенг (назвав его Ла-Колония) и возвели вокруг него высокую каменную стену, которая к 1890 году почти полностью окружила город. Часть стены сохранилась до наших дней, хотя в основном она была разрушена последующими колонистами и бомбардировками союзной авиации в 1944 году. Фрагменты стены и старинная католическая церковь дают некоторое представление о том, как Колония выглядела сто лет назад.