Может быть, первая же страница статьи акад. Деборина (с. 543) дает ключ к выяснению странной и для меня неожиданной реакции моей статьи на акад. Деборина. Акад. Деборин говорит: "Избранная акад. Вернадским тема "Проблема времени" (sic - автор) чрезвычайно серьезная и ответственная. Она обязывает автора прежде всего к четкой философской установке". Я думаю, что все это утверждение основано на недоразумении, ибо акад. Деборин неправильно указывает тему моей статьи. Я говорю не о "проблеме времени", а "о проблеме времени в современной науке". Очевидно для всякого, не только для философа, что это совершенно разные темы. Первая тема - философская, вторая чисто научная. Ддя первой темы, подставленной вместо моей акад. Дебориным, нужна была бы "четкая философская установка", для второй, моей, научной темы она не только не нужна, но и невозможна. Для нее нужна четкая научная установка. Ибо, если бы я занялся философией, я бы не смог научно над этой моей темой работать - не осталось бы ни времени, ни сил. Дать "четкую философскую установку проблемы времени"! - Да на это не хватит жизни. Вероятно, акад. Дебори-ну, как философу, известно, что такой установки не дано в трехтысячелетней истории философии и что таких установок может быть много, во всяком случае несколько.
В связи с этим на той же странице (с. 543) акад. Деборин мне приписывает философский эклектизм: "Что же можно сказать о философской установке автора? На этот вопрос должно ответить, что в философском отношении доклал представляет яркий пример эклектизма". Я думаю, что здесь уже чисто философский анализ акад. Деборина оказался слишком поверхностным; как видно будет из дальнейшего, я имею определенное философское мировоззрение, и то, что акад. Деборин принял за философский эклектизм, - есть философский скепсис. Мне кажется, если с этой точки зрения прочесть мою статью,- это будет ясно.
Поставленная мною определенная и относительно узкая тема моего доклада тесно связана с той большой работой геохимического характера, которую я веду непрерывно и неуклонно с 1916 г., которая уже дала новые результаты, которые я считаю важными, возбуждает сейчас все больше внимания, мне кажется, начинает входить в научное миропонимание нашего времени, привела к новой научной дисциплине - к биогеохимии.
В этой речи - исторического характера - я старался, мне кажется, в первый раз:
1) точно установить, как глубоко независима проблема времени в современной науке от ее стародавних философских построений, не говоря уже о теологических, интересовавших Ньютона, Эйлера, Максвелла - в XVII-XIX столетиях, а в XX столетии интересующих акад. Деборина (вопрос о существовании Божием), и 2) выяснить, в каких частях проблемы требуется сейчас философская работа мысли для успешности научного синтеза.
Необходимость выяснения исторического выявления хода мысли в проблеме времени и освобождение ее от чисто философских представлений о времени (т. е. от "философской четкости") вытекла для меня из моей текущей радиологической и биогеохимической работы, Я сейчас же использовал результаты этого моего анализа и в дальнейшем буду ими пользоваться для выяснения проблемы биологического времени.
2
На этом я мог бы закончить свои замечания по существу, так как акад. Деборин обошел молчанием как раз те философские вопросы, которые в проблеме времени сейчас должны интересовать ученого.
Ясно, что я не могу серьезно вдаваться в разбор трафаретно-мистического миропредставления, приписанного мне акад. Дебориным, очевидно вполне наивно не сознающим, насколько архаичным оно должно представляться ученому, почти 50 лет непрерывно научно работающему над основными вопросами точного знания. Когда встречаешься с таким удивительным непониманием своего философского мировоззрения - а я его имею, - лучше всего изложить его самому.
Я делаю это не только из-за неимения времени для неожиданно для меня выпавшей и мне малоинтересной полемической задачи, но и потому, что уже второй раз встречаюсь со столь же фантастическим изложением моих философских взглядов. Лучше дать их положительное изложение - раз они начинают интересовать наши философские круги. Убеждать никого я не хочу. Да и как убеждать философов, строящих, в сущности, свое мировоззрение на вере? Как могу я с ними спорить, когда основное их положение - равноценность по достоверности философского и научного знания в научных проблемах или даже примат философского - мною сознательно отвергается? Когда в этих проблемах для меня несомненен примат научного знания, научных методов перед философскими знаниями и методами?
Но, прежде чем приступить к этому изложению, я все же хочу на нескольких примерах показать, каким способом обрабатывает акад. Деборин мой текст для того, чтобы прийти к своим фантастическим выводам.
Так как вся статья акад. Деборина охвачена одним и тем же приемом неправильного изложения мыслей автора и подстановкой по отношению ко мне отсутствующих в моей статье чужих мыслей, - то выбор примеров чрезвычайно легок. Каждая страница статьи акад. Деборина дает для этого яркий материал.
Я ограничусь первыми страницами его статьи.
На первой же неполной странице (с. 543 - из которой я приводил уже характерные искажения) акад. Деборин говорит: "Чрезвычайно характерно, что религиозное знание ставится в один ряд с научным и философским знанием. С одинаковым правом можно было бы дополнить этот ряд оккультизмом и спиритизмом". Как это утверждение совместить с тем, что я говорю (с. 517): "Научное знание в двух своих проявлениях резко и определенно отличается от всякого другого знания: философского, религиозного, от "народной мудрости", "здравого смысла" - бытового, векового знания человеческих обществ".
Очевидно, что для меня в вопросах, охваченных научным знанием, не может быть и речи о равном с ним значении религиозного и философского знания. Этим убеждением проникнута не только моя статья, но вся моя жизненная работа. Правда, я ставлю "в один ряд" религиозное и философское знание, как это ясно и из моей цитаты (с. 517), но оба - и философское и религиозное - знания отличаю от научного - иногда чрезвычайно резко.
На нескольких следующих страницах акад. Деборин делает ряд выводов из приписанного мне им представления о том, что религиозное знание может быть поставлено в один ряд с научным (как я не думаю). Очевидно, все это рассуждение (с. 543-546) меня не касается.
Выйдя из дебрей, акад. Деборин на с. 547 мне приписывает (без цитаты) такую нелепость: "Чистейшей мистикой является утверждение, что значительная часть знания является общеобязательной для всех проявлений жизни, т. е. вплоть до Infusoria". Откуда это акад. Деборин взял? Я в своем уме и, очевидно, не могу говорить такие глупости. Правда, акад. Деборин называет на своем философском языке это "чистейшей мистикой", - но такое понимание мистики уже очень своеобразно, и едва ли есть современные философы, которые согласятся с таким пониманием мистики.
На той же 547-й странице мне приписывается как исходное для моей мысли признание абсолютной истины и абсолютного заблуждения. Он говорит: "Он (акад. Вернадский) исходит из существования абсолютных истин". Мне было бы любопытно, чтобы акад. Деборин процитировал место в моей статье, на основании которого он это утверждение делает. Я говорю (с. 516-517) об общеобязательных истинах и аксиоматичности. Но это отнюдь не абсолютные истины, что, конечно, как философу, акад. Деборину должно быть известно. Может быть, ему известно и то, что ни один современный ученый, поскольку он ученый, не будет говорить об абсолютных истинах. Это область философии и метафизики. Как таковой акад. Деборин и дальше говорит о них (с. 548) при изложении своего философского миропредставления, которое он считает и называет материалистическим. Очевидно, все выводы, какие он мне дальше приписывает, допуская признание мною абсолютных истин, ложны. Он строит карточный домик, да еше из своих собственных карт - не моих.
Но, если здесь я могу говорить о странных недоразумениях, я должен самым решительным образом протестовать против того, что он говорит на следующей, 548-й странице. Я должен протестовать против тона, каким в данном случае философ, приписав мне, не понявши моей статьи, чуждые мне мнения, позволяет себе меня же обучать научной работе. Он говорит: "Очевидно, что автор не уяснил себе значения и роли научных теорий и гипотез, а равно их связи с эмпирическими обобщениями". К несчастью, таким поучениям приходится подвергаться на каждом шагу еще в более грубой форме. Смею уверить своего коллегу по академии, что я умею и очень ясно это различать. И сейчас как раз, когда акад. Деборин печатает эти строки, я могу представить объективное опровержение его глубоко ошибочного понимания моей научной работы и моего уменья научно работать.
Позволю себе на этом остановиться, так как это очень ярко показывает, до какой степени акад. Деборин не критически относится к своим знаниям и не может понять их ценности для научной работы, пределов их точности.
Тридцать лет тому назад - в 1901 г., когда никто еше не мог не только предвидеть, но и мечтать, что мы сможем измерять расположение атомов химических элементов в пространстве,- я сделал эмпирическое обобщение о строении алюмосиликатов, самых основных тел, строящих земную кору (больше 80 % ее по весу), и указал, что связь между атомами кремния, алюминия и кислорода такова, что они - в определенном соотношении (Al2Si2O7) - должны находиться вместе. Я назвал этот комплекс каолиновым ядром и указал, в каких минералах он должен наблюдаться. В 1911- 1912 г. открыт рентгенометрический анализ кристаллов, и в прошлом (1931) году впервые этим новым путем проф. Шибольд в Лейпниге доказал существование каолинового ядра сперва в полевых шпатах. Оно оказалось как раз в тех группах минералов, в которых я его за 30 лет указал, благодаря правильному пониманию мною различий между научными гипотезами, научными теориями и эмпирическими обобщениями; каолинового ядра нет там, где, по моим указаниям - моей научной теории, оно и не должно быть.
Сейчас на основании этого подтверждения моей теории идет дальнейшая работа - в Берлине и Лейпциге - по открытому 30 лет назад пути. Вскрываются новые явления.
Область химии силикатов находится сейчас в коренной переработке, но в этой переработке основные черты моей научной теории выдерживаются. Я только что и в Берлине и в Лейпциге видел на моделях отвечающие измерениям и вычислениям рентгенограмм каолиновые ядра в полевых шпатах, минералах семейств нефелина, цеолитов и т. п. То, что я теоретически научно вывел в молодости как долженствующее быть, я имел счастье в старости увидеть как научно установленный факт, как научную истину.
Ясно, как должен относиться при таких обстоятельствах ученый к поучениям философа, его учащего методу работы, но не умеющего оценивать точность своих выводов и не желающего понять общеобязательность правильно сделанных научных выводов и неизбежную индивидуальность и сомнительность в сфере реальности природных явлений философских построений.
Научная истина устанавливается не логическим доказательством, не рационалистически, а опытом и наблюдением в природе, в реальности.
Так, опытом и наблюдением и основанным на них вычислением утверждается и существование каолинового ядра, получающего, конечно, при этом совершенно новое понимание.
В стране, где научная мысль и научная работа должны играть основную роль, ибо с их ростом и развитием должны были бы быть связаны основные интересы жизни,- ученые должны быть избавлены от опеки представителей философии.
Этого требует польза дела, государственное благо.
На с. 550 акад. Деборин, наконец, хочет перейти к проблеме времени. И здесь сразу цитата, искажающая мою мысль. Акад. Деборин говорит (550): "С самого начала он (Вернадский) заявляет о своем согласии с новой философской мыслью, представляемой Анри Бергсоном". Я же говорю: "Время связано в нашем сознании с жизнью. Это ярко проявляется в новой философской мысли в отождествлении времени - дления - с жизнью. В этом основа влияния идей Анри Бергсона, жизненной философии Георга Зиммеля" (с. 512). Где здесь речь о моем согласии с новой философской мыслью и с Бергсоном? Здесь речь идет о причине влияния в современной цивилизации философий Бергсона и Зиммеля" а не о моем принятии философии Бергсона. Могу успокоить акад. Деборина, - я не бергсонианец. Все выводы, которые делает акад. Деборин из этого предположения, основаны не на моем скрываемом (почему?) бергсонианстве, а на недопустимом в научной работе способе обращения с чужой научной мыслью, которым пользуется акад. Деборин.
Так продолжается на протяжении всей его статьи.
Я мог бы идти дальше и проследить это шаг за шагом, но это скучная и неблагодарная работа, раз выяснился уже общий метод примененной здесь "философской" критики.
3
Я хочу лишь остановиться на принципиальной стороне.
Представим себе, что акад. Деборин, разбирая мою статью как статью философскую, не ошибался бы, как он непрерывно это делает в своей критике, и правильно бы читал мою статью, а не вычитывал бы по какой-то аберрации в ней то, чего в ней не сказано.
Допустим ли тогда такой его прием: на основании философской критики научной статьи выводить из нее философское миросозерцание ученого.
Я думаю, что недопустим. При полной добросовестности мысли почти неизбежен ложный вывод, почти неизбежно для этого "неправильно" читать научную статью и делать из нее своеобразные цитаты. Ибо без этого у него обычно не было бы материала для философского суждения - ибо в научной статье обычно (как и в моей) нет философского содержания в смысле определенного положительного философского учения. А раз его нет, то и нельзя его, при добросовестной мысли, найти. Философски можно использовать приводимые в научной статье выводы или обобщения, но понятия о философском миропонимании ученого они не дааут - они будут лишь давать понятие об идеологии того философа, который им пользуется. Можно было бы оценивать затрагиваемые в статье нерешенные философские проблемы, но никакого отношения к миросозерцанию автора статьи, очевидно, эти проблемы не имеют.
Акад. Деборин должен понять тот простой факт, что множество ученых совсем не интересуются философскими проблемами, обходятся в своей работе прекрасно и с огромным успехом - без их изучения. И в то же время нередко работы этих ученых возбуждают философские проблемы и могут быть интересны для философов. Из их статей философ в действительности не может вывести, очевидно, никакого представления о их философском мировоззрении - даже если он будет пользоваться для этого своеобразным критическим аппаратом акад. Деборина - просто потому, что у них его нет.
Я не принадлежу к числу таких ученых и имею совершенно определенное философское мировоззрение, которое мне дорого и которое мною продумано в течение моей долгой жизни. Я нисколько не сомневаюсь, что, если правильно и критически философ прочтет мои работы последних 16 лет, он ясно увидит, что оно красной нитью проходит через мою научную работу.
В течение моей долгой жизни я несколько раз возвращался к философскому мышлению и к систематическому изучению произведений некоторых великих философов. Здесь не место этого касаться. Отмечу лишь, что только в 1916 г. и позже передо мною стала необходимость ясно установить мое философское миросозерцание. Ибо в это время я подошел к научным проблемам, имеющим, по существу, помимо большого научного значения, не меньшую философскую значимость,- к биогеохимическим процессам, к положению жизни на нашей планете, к ее влиянию на геологические, главным образом геохимические, процессы, к механизму биосферы.
В это время передо мной стала проблема: как научно охватить явления биогеохимии так, чтобы можно было свободно научно работать и не сойти в натурфилософскую область мысли. Последний путь был легче, но я знал и из истории науки, а затем из изучения натурфилософов убедился сам, что он - безнадежен. Ибо соображения философов в области реальной действительности всегда - в положительной своей части - состоят из шлака и металла, в которых шлак преобладает, а металл скрыт и становится видим только при проникновении к тем же проблемам научною анализа. Когда в связи с биогеохимическими проблемами я подошел ближе к биологической литературе, меня поразило то значение, какое в этой области играла в ХIХ в. и играет сейчас философская мысль, оказывавшая не раз вредное влияние на научную работу. Долго к этому я не мог привыкнуть. Но я понял, что здесь нельзя оставаться без четкого выяснения своего философского отношения к предмету исследования.
Мое философское мировоззрение сложилось окончательно именно в эти годы под этими влияниями. Оно может быть охарактеризовано как философский скепсис к которому я склонялся давно, но его не принимал.
То, что я должен был в это время установить свое философское миропонимание, тесно связано с той своеобразной научной областью явлений, какую представляет из себя биосфера, область жизни на Земле, которая является сейчас объектом моего исследования, главным образом с точки зрения физико-химической. В биосфере ярко выявляются особенности жизни, ее резкое отличие от косной материи, и в то же время только с биосферой связан человек и только одну ее он может непосредственно ошущать. Все остальные части Вселенной человек познает только косвенным путем.
Человек стал передо мной (раньше занимавшимся минералогическими, геологическими и химическими науками) впервые как новый, неизвестный мне объект исследования, как биогеохимическая сила. Раньше я сталкивался с ним с совершенно другой точкой зрения при изучении - по первоисточникам - истории научной мысли.
Вся область биосферы - область жизни, и человек в частности, в ее геологическом и геохимическом выявлении - на всяком шагу возбуждает философскую мысль. При научном ее изучении - впервые мной систематически в науку вводимом - на всяком шагу выступают философские проблемы. Велик здесь соблазн заняться ими раньше, чем будет создана в научном учении о биосфере прочная научная основа.