В ночь перед сражением - так говорят, однако Плутарх не встречал это ни у одного из авторов - призрак опять явился к нему, но вновь исчез, не сказав ни слова. Еще более странной была нерешительность Брута на утро следующего дня перед войском. Ему были доставлены донесения, поколебавшие его веру в легионеров, впрочем, он и так не слишком надеялся на них. Все они были старыми, опытными легионерами Цезаря, которые последовали за ним и Кассием из-за больших денег. Лишь немногие симпатизировали его политическим взглядам. Чем яснее он излагал их, тем меньше они им нравились. Он видел, что вспомогательная конница колеблется. Один известный полководец - Плутарх называет его Камулатом - средь бела дня перешел на сторону цезарианцев. Наконец около трех часов пополудни Брут отдал приказ о наступлении. Его люди были уверены в себе, но не в правоте своего дела и своего предводителя.
Атака Брута. Ночь на поле боя. Самоубийство Брута
Второе сражение при Филиппах было одним из самых яростных, когда-либо случавшихся в гражданских войнах Рима: рукопашный бой до победного конца, пока один из воинов не падет замертво. Как только падал один, сзади идущий занимал его место. Наконец войска Октавиана, боровшиеся на северном фланге, атаковали неприятеля и теснили его до тех пор, пока не отбросили за укрепления их лагеря. Они захватили ворота, окружив тех, кто был внутри, и отгоняли других, пытавшихся пробиться в лагерь и там укрыться. Пока люди Октавиана действовали в лагере врага, люди Антония теснили центр боевого строя Брута и с помощью кавалерии сумели помешать тем, кто пытался бежать по горным дорогам или к морю. Брут находился среди тех, кто укрылся в горах. Чудеса мужества проявили люди, прикрывавшие их тыл; и один из них, Луцилий, даже сдался цезарианцам, выдав себя за Брута. Его привели к весьма взволнованному этим событием Антонию, но, увидев Луцилия, он сказал воинам: "Вы поступили лучше, чем полагаете, а не хуже. Вы думали, что привели врага, а привели друга!" И Луцилий оставался другом Антония до самой смерти.
Сражение прекратилось с наступлением темноты, но воины разбили бивуак на поле боя. Октавиан, все еще больной, удалился в полночь; Антоний оставался с вооруженными людьми всю ночь. Брут провел похожую, но более неудачную ночь в горах. Его спутники пытались разведать, как прошел день и каковы перспективы; у самого Брута иллюзий не осталось. Он, видимо, понял, что сражался за идеалы, в которые в глубине души уже не верил. Теперь он совершенно очевидно проиграл сражение и был доволен, что освободился от тяжести, которая угнетала его. Он не собирался оставаться в живых. Его идеал оказался нереализованным, но это был его идеал.
Вечером он собрал военный совет из офицеров, которые смогли прибыть. На вопрос, смогут ли они прорваться в лагерь и помочь тем, кто оказался запертыми в нем, он получил ответ, что лучше бы побеспокоился о собственной безопасности. Сами они могли сдаться без всякого риска. Было решено, что Брут последует по единственному пути к безопасности, не потеряв своей чести. Он просил своего друга Публия Волумния оказать ему эту дружескую услугу, но Волумнию очень не хотелось этого делать. После того как еще несколько человек отказались это сделать, ему нехотя уступил Стратон из Эпира. Стратон твердо держал свой меч и, не глядя на Брута, исполнил его последнюю волю. Брут упал замертво.
Марк Антоний обнаружил мертвое тело Брута, снял с себя пурпурный плащ и накрыл им тело вождя убийц Цезаря. Он приказал, чтобы тело, обернутое в пурпур, сожгли, а пепел отослали его матери - пепел знаменитого сына, который убил ее еще более знаменитого любовника. Некоторое время спустя он обнаружил, что его приказ не выполнен. Полагаясь на его всегдашнюю беспечность, слуги украли пурпурный плащ и отправили несчастного Брута к праотцам без него. Суд Антония был скор и беспощаден, и вскоре недобросовестный слуга уже сам нес этот плащ Бруту в Елисейские поля.
Через несколько лет Мессалла Корвин представил Стратона Эпирского Октавиану, который милостиво его принял и взял к себе на службу. Стратон оставался верным будущему Августу и был рядом с ним в сражении при Акции.
Войска Брута сдаются Антонию. Антоний и Октавиан расстаются
Два сражения при Филиппах стали концом партии противников Цезаря. Секст Помпей был еще жив, но он никогда не выказывал желания возглавить партию в Риме или занять место в римском правительстве. Вместе с Брутом и Кассием было покончено и с контрреволюционной угрозой. Войска, сдавшиеся после смерти Брута, были весьма многочисленны. Около 14 тысяч легионеров в боевой готовности перешли на службу к Октавиану и Антонию. Укрепленный лагерь также был сдан вместе со всеми, кто нашел в нем убежище. С высшими чинами дело обстояло иначе. Для тех, кто был вовлечен в убийство Цезаря, не могло быть прощения. Некоторые спаслись бегством, другие погибли в сражении, третьи покончили с собой. Тех, кого поймали, казнили; и позже говорили, что Октавиан более жесток, когда Фульвия не подстрекала Антония. Сенаторы, не замешанные в убийстве Цезаря, не пострадали. Часть из них, нашедшие прибежище на острове Фасос, поручили Мессалле Корвину и Луцию Бибулу вести переговоры с победителями. Посланники выполнили свою задачу ко всеобщему удовлетворению. Огромные запасы ценностей и продовольствия острова Фасос были сданы, а сами сенаторы помилованы.
Если брать в целом, то многие победители - и прежде и после - показали себя менее разумными, чем в подобных обстоятельствах Октавиан и Антоний. Казненные были приговорены римским судом, и в любом случае они поплатились жизнью за свое преступление.
Как только все закончилось, понадобилось отправлять домой большинство легионов, а также успокоить восточные провинции. Вряд ли кто сомневался в том, кому что делать. Восток нуждался в полководце, который мог бы справиться с парфянской угрозой и обладал бы авторитетом. Марк Антоний лучше всего подходил для этого. Октавиан все еще был очень слаб. Ему необходимо было отправиться в Италию, где его ждали дела, уже подготовленные сенатом. Итак, два вождя распрощались: Антоний отправился на восток, Октавиан - на запад. Никто даже не догадывался, к каким результатам приведет эта разлука.
Глава 7. Возвращение из Филипп
Новая эра. Послевоенная усталость
Возвращение из Филипп стало началом новой эпохи. Юлий был мертв, прах захоронен, его убийца понес кару; он принадлежал к прошлому, и время, в которое он жил, и дела, которыми он занимался, стали постепенно уходить в прошлое. Даже Марк Антоний растворился на востоке, готовясь к парфянской войне в долинах Месопотамии и в Аравийской пустыне. Новый Цезарь высадился в Италии с усталыми, потрепанными войной легионами. Ему едва исполнилось двадцать, однако на нем лежала задача переустройства мира, и он отдавал себе в этом отчет.
Все они вернулись из-под Филипп с ощущением, что мир устроен неправильно и его следует переделать. Римский мир испытывал такое чувство уже много лет назад, однако всегда находилась какая-нибудь неотложная задача, которая мешала людям заняться этим переустройством. Теперь последняя из неотложных задач выполнена, основание расчищено, пора браться за дело. Можно было все спокойно обдумать.
Среди пленных, захваченных в этой войне, был и Гораций Флакк, более известный нам как Гораций. Этот человек больше, чем другие, передает основные черты римского характера: здравый смысл, способность к строительной деятельности, чувственность, любовь к хорошему вину и красивым девушкам, чувство справедливости, простота и гуманность - это были качества, общие для большинства его сограждан того времени. Никто на свете не мог бы лучше рассказать об ощущениях человека, вернувшегося с полей сражения при Филиппах, - усталости от войны и борьбы, тоске по мирной жизни с мечтой о собственном участке земли - не для того, чтобы жить на доходы с него, но просто чтобы иметь дом, где усталый воин мог бы прикорнуть после обеда в тени плодовых деревьев, слушая звуки, доносящиеся с реки. За такую жизнь они сражались. Город Рим никогда не был так многолюден, как во времена Августа, и в то же время римляне устали от городской жизни (Гораций, "Послания", 1, XVI, 1-16; I, X). Пусть здесь суетятся правители, деловые люди и лавочники вместе с рабами; серьезный римлянин со всем этим покончил и соскучился по сельской жизни.
Воины, вернувшиеся после Филипп, не мечтали об огромных наделах с огромной за них ответственностью. Маленькая ферма, которую можно обойти за полчаса, полдюжины рабов, которые могли бы за ней ухаживать, - вот, собственно, все, чего они хотели. На одного человека, подобного Горацию, который мог выразить свою мечту в прекрасных стихах, приходились десятки тысяч, которые мечтали о том же, но не могли этого выразить. И разумеется, были (как всегда в таких случаях) весьма серьезные трудности на пути реализации этих мечтаний возвратившейся армии. Никто не задумывался о том, что если трудным делом было сражение при Филиппах, то не менее трудным делом было обеспечить каждого воина наделом земли, причем так, чтобы не восстала остальная Италия.
Октавиан раскрывает планы. План Антония. Проблема экспроприированных. Необходимость разумного решения. Секст Помпей. Помехи. Армия диктует политику. Октавиан в опасности. Перед мятежом. Октавиан в роли примирителя. Его восхождение
Недуг, от которого Октавиан страдал на протяжении всей военной кампании, особенно обострился в Брундизии на пути домой. Порой он находился между жизнью и смертью, иногда распространялись даже слухи о его кончине. Однако Провидение еще в нем нуждалось, он остался жив. Он выздоровел, чтобы начать вторую главу своей долгой и успешной жизни. Как только позволило здоровье, он отправился на север к Риму, где изложил перед друзьями и сторонниками Марка Антония подробности соглашения, которое они заключили. Его приняли, и ни у кого не возникло возражений, однако Октавиану было ясно: они сделают все, чтобы не допустить усиления его власти в Италии и влияния, которое не устроило бы их вождя.
Деля полномочия с Октавианом, Марк Антоний не допускал и мысли, что тот собирается перестроить мир, или даже то, что он на это способен. Он разделил полномочия на условиях, очень выгодных для Октавиана. Причины такого его поведения никогда не озвучивались, но нетрудно догадаться, на чем они основывались. По его мнению, он оставлял Октавиана - несколько подрастерявшего свой престиж при Филиппах - бороться с неразрешимыми проблемами в Италии, в то время как он, Антоний, отправлялся за новыми свежими силами и новыми лаврами в такие области, которые сделали Лукулла знаменитым и заложили основы богатства и могущества Суллы и Помпея. Теперь он уже хорошо понимал, каким образом узкая окраина запада одержала победу над востоком при Филиппах. Очень небольшой шанс, даже для такого человека, как Марк Антоний, что этот баланс можно было исправить. Разумеется, когда он покончит с парфянами, он вернется, как некогда вернулся Сулла; и он одержит верх и подберет власть, которая упадет из рук этого мальчика, понятия не имеющего о трудностях стоящей перед ним задачи. Все действия Марка Антония подтверждают его рассуждения. Он поделился этими соображениями со своими полководцами и соратниками, чтобы они поддержали его. Но им еще предстояло победить парфян, что было отнюдь не легко. Прежде чем использовать богатства Востока, он должен его завоевать, а это оказалось гораздо труднее, чем он предполагал. Оставалось посмотреть, сможет ли он решить свои проблемы прежде, чем Октавиан решит свои.
На первый взгляд перераспределение земли для воинов было непосильной задачей для Октавиана. Ветераны требовали выполнения данных им ранее обещаний, что предполагало экспроприацию собственности восемнадцати италийских городов, а также компенсаций. Отказать в столь естественном требовании было нелегко, ведь могли возникнуть новые проблемы, потому что экспроприированные землевладельцы не были крупными собственниками, не были они также замечены и в том, что не обрабатывают свои наделы; они были мелкими собственниками, и это никем не оспаривалось. Но выплатить компенсации не представлялось возможным. Не существовало такого фонда, из которого ее можно было бы выплатить. Не было у Октавиана и ресурсов, которые он мог использовать, он не мог продавать собственность, конфискованную в результате проскрипций, не мог занять у храмов… Если бы он имел доступ к своим провинциям - Сицилии, Африке и Сардинии, - дело обстояло бы легче, однако путь к ним был блокирован Секстом Помпеем. Собственники, которым угрожала экспроприация, предлагали, чтобы эти тяготы распределили по всей Италии, а изъятие собственности происходило бы по жребию. Они вместе с семьями толпами прибывали в Рим, заполоняли общественные места, повсюду возражая и жалуясь. Вряд ли на свете было много двадцатилетних юношей, способных разрешить эту безвыходную ситуацию.
Одной из серьезных угроз в этой ситуации было наличие политической партии, все еще деятельной и ждущей момента, чтобы использовать недовольство людей в своих целях. Оптиматы с удовольствием указывали на беспорядки, ставшие результатом этой войны, хотя они действовали не в интересах общества, а своей партии. Они все еще держались за лозунг, выдвинутый Брутом, что раздача земли - это подкуп, чтобы сделать зависимыми от режима Цезаря людей, получивших наделы; Они будут жить в постоянном страхе, что землю отберут, поскольку она передана им незаконно. Это был действенный аргумент не для легионеров Цезаря, разумеется, а для бывших владельцев земли, которые пополняли ряды партии противников Цезаря. Объяснение Октавианом ситуации, в которой он оказался, не удовлетворяло ни одну из сторон. Легионеры намеревались требовать то, что заслужили по праву, и, не колеблясь, могли силой захватить все, что, как они полагали, им принадлежит. Они не одобряли попыток Октавиана их остановить.
Основной союзник оптиматов - Секст Помпей, главный пират того времени, - был на их стороне. Он останавливал все корабли с зерном, шедшие с Сицилии и из Африки. Его полная блокада Рима была очень действенной, поскольку из-за того, что большинство мужчин забрали в легионеры, плюс беспорядки, вызванные гражданской войной, наблюдался резкий спад сельскохозяйственного производства по всей Италии, а значит, страна нуждалась в продовольствии.
Подобные обстоятельства следовало встретить со всевозможной твердостью и единством всех цезарианцев; и, несомненно, таковы же были настроения в армии. Объединению партии, однако, препятствовали действия вождей Антония. Его брат Луций Антоний был в этом году консулом, и он использовал все свое влияние и положение, чтобы ограничить и свести на нет действия Октавиана номинально в интересах оптиматов, представителем которых он выступал, а на самом деле откладывая раздачу земли до той поры, пока вернется Марк Антоний. Манилий, сторонник последнего, способствовал этой деструктивной политике. Их идея заключалась в том, что, препятствуя раздаче земли Октавием, они укрепляют престиж Антония, и тот, возвратившись на родину, легко справится С этой задачей, которую не сумел решить Октавиан. Им, кажется, не приходило в голову, что для Антония это будет так же трудно, как и для Октавиана. Они, без сомнения, рассчитывали на баснословное состояние, которое Антоний привезет с Востока.
Соглашение между Октавианом и Антонием предполагало, что Октавиан имеет право назначать на роль правителей новых колоний кого пожелает, и Антоний, пойдя на это, должен был понимать, что делает. Луций и Манилий, однако, настаивали, чтобы на эти должности назначили друзей Антония. Октавиан гордо уступил, однако назначенные таким образом люди интриговали в пользу Антония и намеренно ослабляли дисциплину в войске. В результате новые колонисты стали грабить соседей, что дало новый повод для возмущения: не только лишенные имущества, но и те, кто не был его лишен и жил по соседству с новыми колониями, были готовы поднять мятеж. Теперь Октавиан должен был либо отказаться от своего намерения, либо проявить необычную изворотливость и решимость, чтобы довести дело до конца. Если в нем была какая-нибудь сила, он должен был выказать ее сейчас.
Сколь мало было правды в утверждении оптиматов, будто легионеры Цезаря были подкупленными наймитами тирана, можно видеть в беспомощности так называемого тирана в руках легионеров. Безупречная дисциплина, делавшая их незаменимыми воинами на поле битвы, обращалась своей противоположной стороной, когда они действовали и думали в унисон. Сама армия ниспровергала политику и подталкивала к определенным поступкам. В отношении армии, во всяком случае, поведение Октавиана и отдаленно не напоминало действия тирана. Он обладал высшей властью, однако употреблял ее возможности только на то, чтобы удовлетворить требованиям этой армии. Речь шла о земельных наделах, обещанных им. Если встречались препятствия, он обязан был их устранить.* Они были его солдатами, а он их командиром, когда дело касалось сражения; но в делах политики они были его командирами, а он - подчиненным. Они понимали, что нужны человеку, который ими командовал. Без их защиты чего будет стоить его жизнь? Очень немного!
У него не было в армии столь непререкаемого личного авторитета, как у Юлия. Его позднейшее на них влияние было совсем другого рода. Несколько раз в эти дни его жизнь находилась в буквальном смысле в их руках. До нас дошел знаменитый рассказ о том, как некий солдат, войдя в театр в присутствии Октавиана, увидел, что все места третьего класса заняты. Тогда он сел на местах второго класса, предназначенных для всаднического сословия. Когда об этом сказали Октавиану, он, чтобы сохранить порядок, приказал нарушителю удалиться. Могли ведь и другие последовать его примеру; но к тому времени, когда представление окончилось, по рядам третьего класса стали распространяться разные слухи. Изгнанный зритель (так говорили) был взят под стражу и подвергнут пытке. Выходившего из театра Октавиана окружила возбужденная толпа солдат, требовавшая вернуть их товарища; его обвинили в убийстве этого человека; ситуацию спасло лишь появление виновника несчастья. Солдат отрицал в присутствии возмущенных товарищей, будто его взяли под стражу, пытали и казнили. Они обвинили его в подхалимстве к знати; однако, обменявшись ругательствами, как это бывает и в наши дни, толпа постепенно разошлась. Было очевидно, что они ошиблись. Но если бы из-за какого-либо промедления не нашелся человек, который и стал причиной неприятностей, это могло иметь серьезные последствия для Октавиана.