Думается, Бестужев-Рюмин не шел на это потому, что во внешней политике он руководствовался такими принципами, которые не позволяли ему выполнить - подобно Лестоку или Брюммеру - повеления Фридриха II или Людовика XV. В сохранении этих принципов он видел основу могущества России и одновременно своей значимости как государственного деятеля.
В многочисленных докладах, записках, письмах Бестужев-Рюмин не раз излагал свою концепцию внешней политики, которую называл "системой Петра Первого" и за которую так не любили Бестужева-Рюмина в Берлине и Версале. В основе этой концепции лежало признание важности для России трех союзов. По его мнению, Россия была заинтересована прежде всего в союзе с "морскими державами", т. е. с Англией и Голландией. Называя союз с Англией "древнейшим", он указывал, что Россию и Англию связывают торговые отношения, приносящие огромные доходы казне, о чем свидетельствуют данные таможен, а также общие интересы на севере Европы. Большое значение имел союз с Саксонией: ее курфюрст с конца XVII в. являлся польским королем, и Петр "неотменно желал саксонский двор, колико возможно, наивяще себе присвоять, дабы польские короли сего дома совокупно с ним Речь Посполитую польскую в узде держали". Наконец, третьим, важнейшим союзником для России была Австрия. Назначение этого союза Бестужев-Рюмин видел в противодействии Османской империи и другим державам, пытавшимся нарушить статус-кво в Центральной и Восточной Европе. Таким образом, считал канцлер, безопасность России требует, "чтоб своих союзников не покидать для соблюдения себе взаимно во всяком случае… таких приятелей, на которых бы положиться можно было, а оные суть морские державы, которых Петр Первый всегда соблюдать старался, король польский как курфирст саксонский и королева венгерская по положению их земель, которыя натуральный с сею империей интерес имеют. Сия с самого начала славнейшего державствования е. и. в… родителя состояла".
С высоты современного знания о внешней политике Петра I можно усомниться в том, что "система" Петра была именно такой, какой ее изображал Бестужев-Рюмин. При Петре союзные отношения России с европейскими государствами претерпевали определенные изменения. Начав с союза с Данией против Швеции, Петр кончил свое царствование союзом со Швецией и прохладными отношениями с Данией. Отношения же с Австрией у Петра так и не наладились, и русско-австрийский союз оформился после его смерти. Но суть дела не в этом.
Неизменным в политике Петра было поддержание союзов с такими государствами, с которыми у России была общность долговременных интересов. И в этом смысле Бестужев-Рюмин правильно понимал смысл петровской внешней политики. Конечно, к середине XVIII в. ситуация в Европе существенно изменилась по сравнению с временем Петра, но главные цели русской политики - не допустить складывания на западных и южных рубежах коалиции враждебных России государств (Швеции, Речи Посполитой, Османской империи и др.) под главенством одной из западноевропейских держав - оставались неизменными. Важно отметить, что, отстаивая свою систему, Бестужев-Рюмин ссылался на внешнюю политику не только Петра, но и послепетровских правительств. Именно в преемственности, традиционности внешней политики, оправдавшей себя на протяжении длительного времени, видел Бестужев-Рюмин залог внешнеполитического успеха правительства Елизаветы. Это, правда, не делало доктрину Бестужева-Рюмина динамичной, но и не позволяло руководителю внешней политики потерять главные ее направления.
Политика Фридриха II, строившаяся на учете инертности одних государств, растерянности других, включавшая элементы авантюризма, выбор и молниеносную смену союзников в зависимости от потребности минуты, была органически неприемлемой для Бестужева-Рюмина и вызывала его резкое противодействие. По его мнению, в Европе не было государственного деятеля, имевшего такой же "непостоянный, захватчивый, беспокойный и возмутительный характер и нрав", как у прусского короля. Бестужев-Рюмин был убежден, что иметь дело с самим Фридрихом II как партнером невозможно, ибо многочисленные вероломные нарушения прусским королем заключенных им трактатов исключали возможность любого союза с ним и требовали тщательного наблюдения за его демаршами.
Однако нет оснований утверждать, что Бестужев-Рюмин отрицал возможность и полезность дружественных отношений России с Пруссией. Как трезвый политик, он не мог не учитывать ее возросшее могущество в Германии и Европе и понимал, что дело не только в характере прусского короля. Считая Фридриха II главным виновником войн первой половины 40-х годов, Бестужев-Рюмин видел, что усиление Пруссии за счет соседей (Австрии и Саксонии) чревато нарушением равновесия в Европе и что интриги прусских дипломатов в Швеции, Турции и Речи Посполитой угрожают не только австрийским или саксонским интересам, но и интересам России. "…Коль более сила короля Прусского умножится, - писал канцлер, - толь более для нас опасности будет, и мы предвидеть не можем, что от такого сильного, легкомысленного и непостоянного соседа… империи приключиться может".
Благодаря усилиям Бестужева-Рюмина антипрусская направленность стала доминировать во внешней политике России примерно с 1744 г., когда был заключен союзный договор с Саксонией, а также началось дело Шетарди. Очень важным эпизодом в борьбе за изменение внешнеполитического курса России явились события осени 1744 г., когда было получено известие о начале второй Силезской войны Пруссии против Австрии и Саксонии.
В результате нерешительной внешней политики первых лет правления Елизаветы Россия оказалась в сложном положении: и Пруссия, и Саксония обратились к ней за вооруженной поддержкой. Первая ссылалась на статьи союзного договора 1743 г., а вторая - на статьи союзного договора 1744 г. И в том и в другом договоре речь шла об оказании Россией помощи партнеру в случае нападения на него третьей державы.
Точка зрения Бестужева-Рюмина выражена в его записках очень четко: Пруссия, побуждаемая "наущениями и деньгами Франции", нарушила Бреславский мир и данные Россией и Англией гарантии этого мира, напав на Саксонию и Австрию, поэтому Фридрих II не может рассчитывать на поддержку России в отличие от Августа III, ставшего жертвой агрессии. "Интерес и безопасность… империи, - писал Бестужев-Рюмин, - всемерно требуют такие поступки (Фридриха II. - Е. А.), которые изо дня в день опаснее для нас становятся, индифферентными не поставлять, и ежели соседа моего дом горит, то я натурально принужден ему помогать тот огонь для своей собственной безопасности гасить, хотя бы он наизлейший мой неприятель был, к чему я еще вдвое обязан, ежели то мой приятель есть". Мнение канцлера об оказании помощи Саксонии поддержал и вице-канцлер М. И. Воронцов, опасавшийся усилившейся деятельности Пруссии в Швеции и Турции. В официальной записке, датированной сентябрем 1745 г., Бестужев-Рюмин настаивал на принятии конкретного и срочного решения по поводу прусско-саксонского конфликта, ибо, оставаясь в стороне от него, "дружбу и почтение всех держав и союзников потерять можно, так что, ежели здешняя империя в положении их нужду имела, они для нас толь мало сделали б, как мы для них".
Елизавета вняла требованиям своего канцлера. Состоялись два совещания высших чинов государства с участием императрицы, на которых было решено оказать военную помощь Августу III. 8 октября 1745 г. императрица предписала фельдмаршалу Ласси сосредоточить в Лифляндии и Эстляндии около 60 тыс. войск, с тем чтобы весной начать наступление против Фридриха II. Известие об этом повлияло на ход второй Силезской войны: в конце декабря 1745 г. в Дрездене Австрия и Саксония заключили с Пруссией мир на основе Бреславского мирного договора.
Подводя итоги своей внешнеполитической деятельности, Фридрих II писал в 1746 г.: "Все вышеизложенные нами обстоятельства доказывают, что король прусский не вполне преуспел в своих домогательствах и что достигнутое им от России не совсем соответствовало его надеждам. Но важно то, что удалось усыпить на некоторое время недоброжелательство столь грозной державы, а кто выиграл время, тот вообще не остался в накладе". Однако автор этих строк оказался излишне самоуверенным.
Уже с начала 1746 г. в Петербурге велись напряженные переговоры о заключении русско-австрийского оборонительного союза. Договор был подписан в конце мая 1746 г. сроком на 25 лет и стал начальным звеном в цепи союзных соглашений, которые на протяжении полувека объединяли Россию и Австрию сначала в борьбе с Пруссией в Семилетней войне, затем, при Екатерине II, с Турцией, а также с революционной и наполеоновской Францией. Особенно важными были секретные статьи союзного договора 1746 г. Россия и Австрия обязались совместно действовать и против Пруссии, и против Турции, причем Мария Терезия рассчитывала с помощью этого союза пересмотреть условия Дрезденского мира 1745 г. и вернуть себе Силезию. Чтобы предупредить возможные неожиданные действия Фридриха II, было решено держать в Лифляндии крупный корпус войск, готовых по первому приказу из Петербурга двинуться на Кёнигсберг.
В 1747 г. русское правительство пошло на дальнейшее сближение с Англией. После Дрезденского мира 1745 г. военные действия велись главным образом в Нидерландах, где у Габсбургов были большие владения. Французский полководец Мориц Саксонский одержал две блестящие победы (при Фонтенуа в 1745 г. и при Року в 1746 г.), и в 1746–1747 гг. при содействии Австрии были заключены две русско-английские так называемые субсидные конвенции. Согласно их условиям, Россия обязалась предоставить Англии и Голландии 30 тыс. солдат за крупную сумму денег. Этот корпус должен был действовать против Франции. Весной 1748 г. корпус под командованием генерала В. А. Репнина двинулся через Германию на Рейн, что существенно повлияло на ход мирных переговоров в Аахене, где в октябре 1748 г. был заключен мир, завершивший почти восьмилетнюю войну "за австрийское наследство".
Поход корпуса Репнина привел к разрыву русско-французских отношений. В декабре 1747 г. Петербург покинул посланник д'Аллион, а летом 1748 г. - консул Совер. Отношения Франции с Россией были прерваны почти на восемь лет. Вскоре стал неизбежен разрыв и русско-прусских отношений. Осенью 1746 г. Фридрих II отозвал Мардефельда, обвинив его в том, что посланник поскупился и не дал Бестужеву-Рюмину 100 тыс. руб. для предотвращения русско-австрийского сближения. В 1749 г. ареной острого столкновения интересов России и Пруссии стала Швеция. Дело в том, что в Швеции с 1720 г. существовала олигархическая форма правления, ослаблявшая шведское государство и делавшая власть короля фикцией. В 1749 г. в Петербурге стало известно, что наследник шведского престола Адольф Фридрих при поддержке части дворянства, Пруссии и Франции готовит в случае смерти больного Фридриха I государственный переворот, намереваясь восстановить в Швеции самодержавие. Усиление Швеции не входило в планы России, и правительство Елизаветы трижды требовало от шведского короля предотвращения возможных попыток восстановления самодержавия. Резкие ноты русского правительства были с неудовольствием встречены в Берлине, что и стало поводом для отозвания осенью 1750 г. русского посланника Г. И. Гросса.
Такое четко наметившееся размежевание сил в Европе через шесть лет привело к возникновению Семилетней войны.
С начала 50-х годов XVIII в. из Северной Америки стали приходить тревожные известия о пограничных стычках английских и французских колонистов. Так, в 1754 г. промелькнуло сообщение о том, что 22-летний офицер из Вирджинии Джордж Вашингтон уничтожил в верховьях реки Огайо отряд французов, убив при этом вышедшего навстречу англичанам парламентера. К лету 1755 г. стычки вылились в открытый вооруженный конфликт, в котором кроме колонистов и индейцев-союзников стали участвовать регулярные воинские части. При заключении Аахенского мира 1748 г. было предусмотрено, что специальная смешанная комиссия займется разграничением колониальных владений Англии и Франции. Однако осуществить это не удалось: пограничные споры отражали глубокие противоречия двух колониальных держав, стремившихся к монопольному владению Северной Америкой, Индией и другими заморскими территориями. Столкновения в Америке делали неизбежной и войну Англии и Франции в Европе.
Своеобразие положения Англии тех времен состояло в том, что английский король Георг II являлся одновременно курфюрстом расположенного на севере Германии Ганновера. Георг II опасался, что в случае англо-французской войны Ганновер не сможет оказать сопротивления французской армии и будет ею оккупирован. Эти опасения были небезосновательны, ибо французы, опираясь на союзный договор с Пруссией, начали убеждать Фридриха II напасть на Ганновер. Сведения о таких переговорах вынудили английское правительство предложить Пруссии (за крупную денежную сумму) гарантировать нейтралитет Германии, в том числе и Ганновера, а также воспрепятствовать вторжению в нее иностранных войск. Фридрих II колебался недолго и в январе 1756 г., не дожидаясь истечения союзного соглашения с Францией, пошел на подписание Уайтхоллского договора. Версаль воспринял поступок прусского короля как его открытый переход в стан врага Франции и через три месяца заключил союзный договор с Австрией.
Оба этих договора были полной неожиданностью для большинства даже опытных дипломатов. Русские посланники сообщали из многих европейских столиц о том изумлении, в которое повергли государственных деятелей эти соглашения. Изумляться действительно было чему. Целые поколения европейских политиков выросли на традициях многовековой борьбы Бурбонов и Габсбургов за господство в Европе. Из памяти жившего в 50-х годах XVIII в. поколения не успела изгладиться порожденная этим антагонизмом война "за австрийское наследство". И только самые прозорливые дипломаты смогли заметить, что эта война внесла коренные изменения в расстановку сил в Европе.
Сдвиги состояли в ослаблении Австрии и все более возраставшем могуществе Пруссии. Аахенский мир 1748 г. зафиксировал фактическое поражение Австрии, вынужденной отдать Пруссии Силезию. А между тем насильственно отторгнутая у австрийского государства Силезия являлась одной из его важнейших провинций. За истекшее после Дрезденского мира 1745 г. десятилетие население Пруссии почти удвоилось, существенно увеличилась армия. Одним словом, к середине 50-х годов XVIII в. прусская военная машина была готова к бою, а Австрия с трудом восстанавливала силы после почти десятилетней войны на разных фронтах. Поэтому опытные политики в Вене уже в конце 40-х годов понимали, что врагом номер один для Австрии становится именно Пруссия, а не Франция и что именно агрессивный Фридрих II представляет наибольшую угрозу для австрийских владений в Германии. Понимание этого факта и стало исходной точкой того движения, которое завершилось Версальским союзным договором 1756 г.
Инициатором сближения Австрии с Францией стал канцлер Кауниц-Ридберг, который сумел с большим трудом преодолеть предубеждение правящей верхушки как собственной страны, так и Франции. Определенную роль во франко-австрийском сближении сыграл Уайтхоллский договор. Надежды Версаля на союз с прусским королем в войне против Англии рухнули, а опасения остаться вообще без союзников повлияли на решение заключить союзный договор с Австрией.
Третьим сюрпризом - помимо Уайтхоллского и Версальского договоров - стало восстановление русско-французских отношений и разрыв России с Англией. Эти события, как и австро-французское сближение, вызревали давно.
Задолго до Уайтхоллского и Версальского договоров по секретному заданию Людовика XV в Петербург прибыл шотландец Mаккензи Дуглас. Через французского купца Мишеля он установил связь с вице-канцлером М. И. Воронцовым, а через него - непосредственно с Елизаветой. Императрица выразила желание принять французского посланника и восстановить русско-французские отношения. Переговоры проходили в обстановке сугубой секретности - о них не знали ни французское министерство, ни канцлер Бестужев-Рюмин.
Завеса тайны, окружавшей переговоры, породила легенду о девице Лии де Бомон, приехавшей со своим дядей Дугласом в Россию и по заданию Людовика XV внедрившейся в окружение Елизаветы. Прекрасная француженка - эталон ума, элегантности и красоты - сумела так расположить к себе императрицу, что Елизавета без всяких колебаний согласилась на сближение с Францией. Когда задание Людовика XV было выполнено, девица призналась Елизавете, что на самом деле она является мужчиной - кавалером Эоном де Бомон, вынужденным для конспирации обрядиться в женское платье. Как известно, эта легенда была впоследствии подхвачена бульварной литературой и стала весьма популярной. Исследования французских и русских историков показывают полную ее несостоятельность и позволяют установить, что секретарь Дугласа Эон де Бомон, прибывший в Россию летом 1756 г., когда русско-французские отношения были уже налажены, не переживал таких романтических приключений, а действительно замеченная за ним привычка одеваться в женское платье характеризует не его феноменальные способности к конспирации и лицедейству с превращениями, а известную психофизическую патологию.
Истинные причины быстрого франко-русского сближения были, как это часто бывает в истории, более прозаичны. Франция в преддверии войны с Англией была заинтересована в России в качестве если не союзника, то по крайней мере нейтрального государства. Версаль располагал сведениями о том, что в придворных кругах Петербурга существует группировка, ратующая за восстановление русско-французских отношений. Во главе этой группировки стояли молодой фаворит императрицы И. И. Шувалов и вице-канцлер М. И. Воронцов. В последние годы императрица стала тяготиться огромным влиянием на внешние дела канцлера А. П. Бестужева-Рюмина, который, не считаясь с мнением других, придерживался ранее избранного внешнеполитического курса и тесно сблизился с английским посланником Вильямсом. Опираясь на Воронцова, Шувалов, неуязвимый для Бестужева-Рюмина близостью с императрицей, пытался противопоставить его доктрине такую внешнеполитическую альтернативу, которая бы позволила ослабить влияние канцлера. Именно для этого в придворной игре и была разыграна "французская карта".