Судя по мемуарам, Екатерина II не испытывала теплых чувств к Елизавете, но с ней нельзя не согласиться в том, что в характере Елизаветы было "много тщеславия, она вообще хотела блистать во всем и служить предметом удивления".
Жила Елизавета в необычном режиме. Как правило, она спала днем и бодрствовала ночью, обедая и ужиная после полуночи в кругу ближайших людей за специальным столом, который мог опускаться на нижний этаж и таким образом обслуживаться без присутствия слуг. О таких столах говорится в "Записке бытности в Царском Селе чужестранных министров" от 7 октября 1754 г.: "Перед обедом министры с особливым любопытством рассматривали машины столовыя, а после обеда в скорости оные столы опущены и полы переведены были, чему особливо удивлялись".
Ночные бдения царицы были чрезвычайно неудобны для чиновников, приходивших к ней с государственными делами (ведь они работали, как обычно, днем), да и для всех лиц, связанных с императрицей. Ювелир Позье писал в мемуарах: "Она никогда не ложилась спать ранее шести часов утра и спала до полудня и позже, вследствие этого Елизавета ночью посылала за мною и задавала мне какую-нибудь работу, какая найдет ее фантазия. И мне иногда приходилось оставаться всю ночь и дожидаться, пока она вспомнит, что требовала меня. Мне иногда случалось возвратиться домой и минуту спустя быть снова потребованным к ней: она часто сердилась, что я не дождался ее".
Придворным было труднее - они не имели права покинуть двор. Екатерина II сообщает: "…никто никогда не знал часа, когда е. и. в. угодно будет обедать или ужинать, и часто случалось, что эти придворные, проиграв в карты (единственное развлечение) до двух часов ночи, ложились спать, и только что они успевали заснуть, как их будили для того, чтобы присутствовать на ужине е. в.; они являлись туда, и так как она сидела за столом очень долго, а все они, усталые и полусонные, не говорили ни слова, то императрица сердилась… Эти ужины кончались иногда тем, что императрица бросала с досадой салфетку на стол и покидала компанию".
Такой ненормальный образ жизни императрицы некоторые исследователи связывают с ее боязнью стать жертвой ночного переворота. Это понять можно. Есть известия, что Бирон, свергнутый Минихом, даже за крепкими стенами тюрьмы долго не мог спать по ночам, страдая припадками страха во сне. Думается, что императрица не без содрогания читала следующие строки допроса камер-лакея А. Турчанинова, арестованного в 1742 г. вместе с прапорщиком Преображенского полка П. Квашниным и сержантом Измайловского полка И. Сновидовым по обвинению в заговоре против Елизаветы: "Квашнин после того в разные времена говорил, что он начал собирать партию и собрал уже пятьсот человек и с тем Турчаниновым придумал, чтоб тех собранных разделить надвое и ночным временем прийти к дворцу и захватить караул, войти в покой к е. и. в. и е. и. в. умертвить, а с другой половиною Турчанинову заарестовать лейб-кампанию, а кто из них противиться [станет], колоть до смерти… А по прошествии того дня тому Турчанинову он, Квашнин, говорил: с собранною-де партиею он было шел ко дворцу, и навстречу-де попался им вице-сержант Ивинский, и они-де, увидя его, разошлись. По приезде ж в Москву он, Квашнин, с тем Турчаниновым о том же злом своем намерении упоминали, и притом он говорил, что-де прошло, тому быть так, а и впредь-де то дело не уйдет, и нами ль или не нами, только-де оное исполнится".
Примечательной чертой поведения Елизаветы (возможно, тоже связанной с боязнью покушения) была ее страсть к перестановкам и перестройкам. Екатерина свидетельствует, что императрица "не выходила никогда из своих покоев на прогулку или в спектакль без того, чтобы в них не произвести какой-нибудь перемены, хотя бы только перенести ее кровать с одного места комнаты на другое или из одной комнаты в другую, ибо она редко спала два дня подряд на том же месте; или же снимали перегородку либо ставили новую; двери точно так же постоянно меняли места". Возможно, Екатерина несколько преувеличила частоту перестроек и перестановок, но примечательно, что А. Бенуа, прекрасно знавший историю Царскосельского дворца, писал: "Ни одна из просмотренных нами описей не выясняет с безусловной достоверностью, где была расположена опочивальня императрицы… Один из документов даже ясно указывает на то, что Елизавета не всегда останавливалась в одном и том же месте, и это нам станет понятно, если мы еще раз вспомним об ее страхе перед "ночным переворотом"".
Для Елизаветы были характерны также внезапные отъезды и возвращения, что весьма беспокоило дипломатическое ведомство, опасавшееся распространения среди иностранных дипломатов нежелательных слухов о положении в России. Канцлер А. П. Бестужев-Рюмин писал М. И. Воронцову в декабре 1744 г. по поводу очередного внезапного отъезда царицы: "…нынешний толь нечаянный и скорой из С.-Петербурга возвратной отъезд повод даст при всех иностранных дворах к разным рассуждениям". Иностранцы, конечно, замечали странности в поведении Елизаветы. 21 июня 1743 г. французский резидент д'Аллион писал, что Елизавета вдруг в 10 часов вечера с несколькими приближенными покинула столицу и уехала ночевать в Царское Село.
Перестановки, перестройки, внезапные переезды, столь примечательные для стиля жизни Елизаветы, были вызваны не только страхом перед переворотом, но и особенностями характера императрицы - человека неуравновешенного, импульсивного и беспокойного. В этом нельзя не усмотреть черт, присущих ее отцу. Как и Петр, Елизавета была очень подвижна и нетерпелива. По отзывам современников, она не могла даже выстоять на одном месте церковную службу и все время перемещалась по храму, иногда же вообще покидала его, не дослушав литургии. Как и Петр, она была легка на подъем, часто и подолгу путешествовала. Особенно любила Елизавета быструю зимнюю езду: расстояние от Петербурга до Москвы - 715 верст - она преодолевала за трое суток, причем в дороге находилась лишь двое суток, т. е. путешествовала с очень высокой для XVIII в. скоростью- 14,5 версты в час. Правда, цели ее путешествий - охота, прогулки, богомолье - существенно отличались от целей путешествий ее отца - дипломата и полководца.
Дипломатов шокировали и другие казавшиеся странными привычки императрицы. Д'Аллион в своем донесении писал, что "недавно видели, как отправилась она в Петергоф и в коляске у нее сидели женщины, про которых известно, что полтора года назад они мыли у нее полы во дворце". Это сообщение совпадает с рассказом Екатерины II о ночных обедах царицы с самыми доверенными людьми, среди которых бывали ее горничные, певчие "и даже ее лакеи". По этому поводу д'Аллион не удержался от сентенции: "По-видимому… эта государыня вовсе не думает о том, чтобы подданные ее уважали ее".
Простота поведения - характерная черта Елизаветы - воспринималась знатью как свидетельство "низости" происхождения цесаревны, а потом императрицы. Сановники и их жены, сами не блиставшие добродетелями, в узком кругу осуждали "ветреность", "несерьезность" Елизаветы. Лопухины, арестованные в 1743 г. по подозрению в заговоре, клеймили Елизавету за пристрастие к английскому пиву, говорили, что царица "непорядочно просто живет, всюду и непрестанно ездит и бегает". Простоту поведения Елизавета, несомненно, усвоила с детских лет в семье Петра и Екатерины, она была для нее естественной и удобной чертой общения.
Анализ дошедших до нас источников показывает, что поступкам Елизаветы была присуща известная противоречивость, нередко делавшая их необъяснимыми для тех, кто самонадеянно полагал, что знает характер "ветреной", добродушной и подверженной влияниям императрицы и может этим воспользоваться. Лишь только наиболее проницательные современники сумели понять двойственность характера Елизаветы, все своеобразие ее натуры.
Жена английского посланника леди Рондо в 20–30-х годах часто видела цесаревну Елизавету и разговаривала с ней. В своем дневнике 1735 г. она записала: "Своим приветливым и кротким обращением она нечувствительно внушает к себе любовь и уважение. В обществе она выказывает непритворную веселость и некоторый род насмешливости, которая, по-видимому, занимает весь ум ее; но в частной жизни она говорит так умно и рассуждает так основательно, что все прочее в ее поведении, без сомнения, не что иное, как притворство. Она, однако, кажется искренной, я говорю - кажется, потому что никто не может читать в ее сердце". Через четверть века другой наблюдатель - французский дипломат Ж.-Л. Фавье еще более глубоко проник в сущность характера Елизаветы: "Сквозь ее доброту и гуманность… в ней нередко просвечивает гордость, высокомерие, иногда даже жестокость, но более всего - подозрительность. В высшей степени ревнивая к своему величию и верховной власти, она легко пугается всего, что может ей угрожать уменьшением или разделом этой власти. Она не раз высказывала по этому случаю чрезвычайную щекотливость. Зато императрица Елизавета вполне владеет искусством притворяться. Тайные изгибы ее сердца часто остаются недоступными даже для самых старых и опытных придворных, с которыми она никогда не бывает так милостива, Как в минуту, когда решает их опалу. Она ни под каким видом не позволяет управлять собой одному какому-либо лицу, министру или фавориту, но всегда показывает, будто делит между Ними свои милости и свое мнимое доверие".
Многие наблюдения Фавье подтверждаются источниками разного характера и происхождения. В особенности это относится К тем письмам Елизаветы, которые не были предназначены для широкого круга современников и тем более для любопытствующих потомков.
Краткий и суровый стиль писем Елизаветы в Тайную канцелярию, часто подчеркивавшей в указах для публикации свое "природное матернее великодушие", поразительно напоминает стиль писем ее никогда не слывшего гуманным отца в то же самое учреждение. Внимательно следя за делом Лопухиных, в 1743 г. она писала о Софье Лилиенфельд и ее муже: "…надлежит их в крепость всех взять и очною ставкою производить, несмотря на ее болезнь (подследственная была беременна. - Е. А.), понеже коли они государево здоровье пренебрегали, то плутоф и наипаче жалеть не для чего, лучше чтоб и век их не слыхать, нежели еще от них плодоф ожидать. А что они запирались, и в том верить нельзя, понеже, может быть, они в той надежде были, что только спросят, а ничего не зделают, то для того и не хотели признаться".
Не менее рельефно отражают характер Елизаветы и ее письма к родным. В 1732 г. умер дядя цесаревны Ф. С. Скавронский. Его вдова пыталась вступить в права владения имением умершего, что вынудило прелестную цесаревну сурово отчитать родственницу: "…извольте в том себя предостеречь, и в те вотчины вступать вам не надлежит, ибо зело мне удивительно, что вы, зная мою к себе любовь, вступаете не в свое дело… Для того я надеюся, что вы не забыли, что я большая у вас".
Демократизм Елизаветы был подчас показным, преследовал цель упрочить ее популярность в среде более широкой, чем знать. Елизавета подобно Петру крестила детей солдат и горожан, присутствовала на их свадьбах, пировала с гвардейцами, подносила чарку голландским шкиперам, ездила без охраны, подчеркивая при этом: "Если отец мой здесь (в Эстляндии. - Е. А.) в каждом доме мог спокойно спать, то и я тоже". Но было достаточно малейшей угрозы ее безопасности, и предполагаемое путешествие тотчас отменялось, как и в случае с путешествием по Эстляндии.
Показной и лишенной даже намека на аскетизм была и набожность Елизаветы, За 1728 г. сохранилось известие о пешем походе цесаревны на богомолье из Москвы в Троице-Сергиеву лавру в компании тогдашнего фаворита А. Б. Бутурлина. Впоследствии она не раз совершала такие "богоугодные" путешествия. Пройдя 5–10 км в окружении блестящих кавалеров, Елизавета останавливалась на отдых в великолепных шатрах, где удобства и стол мало чем отличались от дворцовых. Там она жила день, другой, каталась верхом, ездила на соколиную охоту, а иногда садилась в карету и возвращалась в город "для отдохновения". Затем со свитой императрица возвращалась на место отдыха и возобновляла пеший поход "к угодникам". Не удивительно, что такие походы длились целыми неделями.
Кроме Троицы Елизавета "хаживала" в Тихвин на поклон к Тихвинской божьей матери, совершила длительное путешествие в Киево-Печерскую лавру. Путь императрицы пролегал по родным местам ее тогдашнего фаворита А. Г. Разумовского и напоминал триумфальное шествие. Только на станциях по пути следования императрицы было выставлено под кортеж 23 тыс. лошадей. Впоследствии Екатерина II писала об этом путешествии: "Императрица тратила много времени на остановки, а также шла пешком и ездила очень часто на охоту. Наконец, 15 августа (1744 г. - Е. А.) она приехала в Козелец. Там постоянно только и было, что музыка, балы да игра, которая заходила так далеко, что иногда на разных игорных столах валялось от сорока до пятидесяти тысяч рублей". Пожалуй, только женщина, писавшая эти строки, сумела 30 лет спустя перещеголять Елизавету, совершив еще более грандиозное и дорогостоящее путешествие в Новороссию, вошедшее в историю знаменитыми "потемкинскими деревнями".
Если набожность императрицы была показной, то ее склонность к суевериям - настоящей. Елизавета искренне верила в колдовство, духов, сглаз, панически боялась вида покойников и похорон и постоянно возила с собой "мощи" святых. В отличие от своего знаменитого отца, который довольно безразлично относился к религии и боролся с многочисленными "чудесами", Елизавета "с большой набожностью… рассказывала, что некогда шведы осадили… монастырь (Тихвинский. - Е. А.), но что небесный огонь прогнал их и что они побросали даже свою посуду". Всерьез пыталась Елизавета и предотвратить кораблекрушение движением ладанки с "мощами" в направлении, обратном волнам.
В частной жизни царицы, в общении с родственниками, ближайшими придворными и слугами особенно ярко проявлялись такие неприглядные черты ее характера, как мелочность, подозрительность, грубость. Елизавета была капризна и подчас нетерпима к людям. Даже разговор за столом вести с ней было нелегко. Екатерина II, знавшая Елизавету 15 лет, достаточно хорошо изучила нрав императрицы. Вот продолжение описания известного читателю ночного обеда, когда клевавшие носом придворные возмутили Елизавету своим молчанием: "А нужно при этом заметить, что говорить в присутствии е. в. было задачей не менее трудной, чем знать ее обеденный час. Было множество тем разговора, которых она не любила: например, не следовало совсем говорить ни о короле прусском, ни о Вольтере, ни о болезнях, ни о покойниках, ни о красивых женщинах, ни о французских манерах, ни о науках - все эти предметы разговора ей не нравились. Кроме того, у нее было множество суеверий, которых не следовало оскорблять; она также бывала настроена против некоторых лиц и… склонна перетолковывать в дурную сторону все, что бы они ни говорили, а так как окружавшие охотно восстановляли ее против очень многих, то никто не мог быть уверен в том, не имеет ли она чего-нибудь против него; вследствие этого разговор был очень щекотливым".
В гневе Елизавета не знала меры, лицо ее искажалось, глаза горели. Екатерина так описывает одну из подобных сцен: "Она меня основательно выбранила, гневно и заносчиво… я ждала минуты, когда она начнет меня бить, по крайней мере я этого боялась: я знала, что она в гневе иногда била своих женщин, своих приближенных и даже своих кавалеров".
Вся неделя императрицы была расписана между куртагами, концертами, театром, балами и маскарадами. Указом 10 сентября 1749 г. последовательность развлечений была даже регламентирована: "…отныне впредь при дворе каждой недели после полудня быть музыке: по понедельникам - танцевальной, по средам - итальянской, а по вторникам и в пятницу, по прежнему указу, быть комедиям". Вот как, например, согласно камер-фурьерскому журналу, Елизавета провела январь 1751 г.: 1 января - празднование Нового года; 2 - маскарад; 3 - в гостях у А. Б. Бутурлина; 5 - сочельник; 6 - водосвятие, французская трагедия "Алзир"; 7 - французская комедия "Жуор"; 8 - придворный маскарад; 9 - гуляние по улицам в карете, посещение П. С. Сумарокова; 13 - литургия, куртаг; 15 - придворный бал, новые танцы; 18 - публичный маскарад; 20 - куртаг, французская комедия; 22 - придворный маскарад; 24 - русская трагедия; 25 - французская комедия; 28–29 - участие в свадьбе придворных. Примерно таким же было времяпрепровождение царицы и в другие месяцы и годы. Так, за октябрь - ноябрь 1744 г. Елизавета присутствовала на четырех куртагах, пяти банкетах, восьми маскарадах, восемь раз была в театре и слушала музыку и два раза выезжала за город. Итак, из 60 дней только на развлечения (а для царицы весьма была важна подготовка к ним, а потом - "отдохновение") ушло около месяца.
Однако значение камер-фурьерских журналов как источника для жизнеописания Елизаветы не следует преувеличивать. Они не являются дневниками в подлинном смысле слова и уступают в подробности и точности записей "поденным запискам" А. Д. Меншикова или Б. П. Шереметева. Журналы зафиксировали лишь одну, официальную сторону жизни царицы, хотя и это, бесспорно, производит впечатление. Образ жизни и характер императрицы позволяют предположить, что она практически не занималась управлением государства и передоверяла дела своим министрам и фаворитам.
Но есть документы и другого рода, которые значительно дополняют данные журналов. Речь идет о ежедневных записях докладов Коллегии иностранных дел, сохранившихся за 1742–1756 гг. Они содержат сведения о занятиях Елизаветы вопросами внешней политики. Согласно камер-фурьерскому журналу, за 10 дней октября 1744 г. Елизавета участвовала в пяти маскарадах, трижды посещала театр и дважды выезжала за город, а дневник Коллегии показывает, что в этом же месяце Елизавета шесть дней посвятила внешнеполитическим делам. Во время известного читателю путешествия в Киев летом 1744 г. по прибытии в Козелец, где, по словам Екатерины II, шли непрерывные празднества и карточная игра, Елизавета между тем в течение пяти дней работала с вице-канцлером М. И. Воронцовым. В Киеве, где две недели императрица развлекалась и молилась, она шесть раз рассматривала разнообразные внешнеполитические дела. В 1744 г. Елизавета уделяла внешней политике не менее двух дней в неделю, а в 1743 г. - в среднем неделю в месяц.
Более того, дневники Коллегии позволяют утверждать: Елизавета не всегда бездумно подписывала указы, а нередко входила во многие сложные вопросы политики, высказывала свое мнение, дополняла и изменяла подготовленные дипломатические документы. Следы деятельности Елизаветы содержат и другие документы, опубликованные в многотомном "Архиве князя Воронцова". Так, там находятся выписки из иностранной прессы, сделанные специально для Елизаветы.