Разумеется, этот вопрос возник и на следствии - сразу начиная с вечера 14 декабря. Из доклада Следственной комиссии, тем не менее, нужно сделать заключение, что вопрос этот для нее до самого конца следствия в мае 1826 года так и остался открытым. Описывая совещания, имевшие место у заговорщиков 12 и 13 декабря, доклад сообщает: "К Рылееву, как в определенное сборное место, являлись члены с предложениями, планами или за приказаниями Думы. Их совещания в сии последние дни представляли странную смесь зверства и легкомыслия, буйной непокорности к властям законным и слепого повиновения неизвестному начальству, будто бы ими избранному".
По поводу странного последнего обстоятельства на следствии давались такие противоречивые разъяснения: "Чтобы прекратить несогласия в мнениях, - говорит Рылеев, - положили мы (он, Оболенский, Александр Бестужев и Каховский, за себя и за всех принадлежащих к их отраслям): назначить князя Трубецкого полновластным начальником или директором, хотя сие название иным (Александру Бестужеву) казалось смешною игрушкою. С тех пор он один делал распоряжения. Но князь Трубецкой утверждает, что истинным распорядителем всего был Рылеев, что он управлял всеми намерениями и действиями, только употребляя имя мнимого диктатора".
Все поведение Трубецкого накануне 14 декабря и прямо в этот день нисколько не соответствует роли диктатора. В большей степени этой роли действительно соответствуют поступки и распоряжения Рылеева, но ни он сам и никто другой не называли его диктатором в те дни.
Поскольку распоряжения Диктатора, не названного по имени, тогда вполне реально фигурировали (в том числе на описанном инструктаже, проведенном Рылеевым и Оболенским днем 12 декабря), то арестованным заговорщикам пришлось как-то выпутываться из этого положения - ведь рассказать правду они не могли! Тогда и Трубецкой смирился с участью диктатора.
Хотя мы ниже подробно разберем запутанную логику следствия над декабристами, но уже теперь укажем на удивительный кульбит: избавление якобы диктатора Трубецкого от смертной казни в то время, как был казнен формально менее виновный Рылеев!
Факт, что на следствии Трубецкой признал себя диктатором, хотя и не сразу. После этого он был вынужден заниматься оправданием своей пассивной роли, не соответствующей принятым обязанностям, и придумал следующую изумительную формулировку: "Не хотел я, чтобы члены заранее могли рассуждать о моих предположениях, чтоб тем не унизить звание Диктатора, которое они мне дали, и чтобы после не было прекословия, или ослушания, если я переменю мысли согласно с обстоятельствами; потому я часто говорил, когда меня спрашивали о том, что я предполагаю или, когда что мне предлагали, что обстоятельства покажут, что надобно будет делать" - это, разумеется, новое слово в военной науке и воинском искусстве: командующий не должен раскрывать рта, чтобы не подвергать свои высказывания критике подчиненных! До такого даже Лев Николаевич Толстой не додумался!
Ниже мы расскажем, что же именно показали Трубецкому обстоятельства в день 14 декабря. Но и сейчас можно констатировать полную его беспомощность при подготовке и проведении восстания.
Советские историки много позже сочли своим долгом пресечь все возможные сомнения и безоговорочно утвердили назначение Трубецкого диктатором, а Оболенского - начальником штаба восстания.
Между тем, в конце жизни Трубецкой вновь стал отрицать факт своего диктаторства, хотя тогда, казалось бы, можно было признаваться в гораздо более тяжких преступлениях, чем ранее: ведь за это по всем юридическим нормам уже не угрожали никакие кары. Нельзя, разумеется, верить и новым его заверениям: он нисколько не был в данном случае объективным свидетелем, как это имело место во множестве эпизодов, рассмотренных выше. Ведь в роли диктатора он выглядел удивительно смешным: руководитель восстания, на место восстания не явившийся! Действительно, совершенно уникальный случай в истории! Оставаться и перед потомками таким же посмешищем ему, понятно, не хотелось.
Но Трубецкой выдвинул совершенно серьезные соображения, которые должны были бы приниматься в рассмотрение, если бы диктатора действительно выбирали или назначали: с 1819 года Трубецкой служил не в гвардии, а в армейских штабах, а с осени 1824 и вовсе находился в Киеве. Таким образом, он почти совершенно не был известен столичным гвардейским солдатам и младшим офицерам, а потому не годился для публичного командования. Не правда ли, резонно?
Понимая, что тем самым "обезглавливает" давно прошедшее восстание, Трубецкой, как и в других аналогичных ситуациях не имеющий возможности высказать правду, самым неуклюжим образом постарался заштопать образовавшуюся брешь: заявил, что диктатором был избран популярный в столице полковник А.М.Булатов, только что назначенный командовать одним из армейских полков, а до того командовавший 1-м батальоном Лейб-гренадерского полка. Это заявление Трубецкого - заведомая ложь.
Булатов был одной из самых трагических фигур среди участников 14 декабря. По-видимому, он был тяжело болен: до 14 декабря окружающие этого еще не замечали, но в день восстания он вел себя очень странно (его посещали видения), после ареста мучился головными болями - даже возникли слухи, что его пытали, сжимая голову - при гарантированном отсутствии того, что принято называть физическими пытками в отношении всех прочих подследственных! Его отец - один из прославленных героев 1812 года генерал-лейтенант М.Л.Булатов - скоропостижно скончался после ареста сына, а вскоре (19 января 1826 года) умер в крепости и сам А.М.Булатов - ему было только 32 года. Типичная картина быстро прогрессирующей мозговой опухоли, хотя невозможно настаивать при такой поверхностной информации на серьезности подобного диагноза.
Но Булатова никак не могли ни избрать, ни назначить диктатором, поскольку среди заговорщиков он был совершеннейшим новичком: только 6 декабря 1825 года, будучи вовлечен в пьяном виде в политические разговоры, он был "завербован" однополчанином поручиком Н.А.Пановым - одним из неожиданных героев 14 декабря: "Булатов /…/ сам не понимая каким образом, принял на себя обязанность быть пособником мятежников, с коими едва был знаком. Рылеев открыл ему намерения их; Булатов часто спрашивал: "Но где же польза Отечества? Я вижу одну перемену в правителях; вместо государя вы хотите иметь диктатора князя Трубецкого"; однако же обещал действовать с ними и, как бы предвидя погибель, прощался с своими детьми-младенцами и плакал, но отказался ехать в Лейб-гренадерский полк для возмущения рядовых" - рассказывается в Докладе Следственной комиссии.
Идея "назначить" Трубецкого диктатором возникла у Рылеева только 13 декабря, когда он понял, что незримый и не называемый по имени Диктатор вызывает странную реакцию, особенно у людей, недавно состоявших в заговоре и не имеющих вкуса к таинственным мистификациям. Возможно, это "назначение" было отчасти и мистификацией по отношению к самому Трубецкому, который заметно колебался и которого Рылеев попытался стимулировать, взывая к его честолюбию - ведь и не пропадать же вовсе титулу диктатора, коль скоро его никто явно не занимает!..
На более или менее солидных новобранцев сами лидеры декабристов серьезного впечатления не производили: "Батенков /…/ сам говорит, что в Рылееве видел не что иное как агента настоящих, сокровенных правителей общества и средоточием оного считал главную квартиру 2-й армии" - отмечено в Докладе Следственной комиссии. Там же расписаны такие сцены: "Ввечеру 13 числа, заметив, что на слова Рылеева о князе Трубецком: "Не правда ль, что мы выбрали прекрасного начальника?" Якубович отвечал, усмехнувшись: "Да! он довольно велик" [- мы не знаем, какого роста был Трубецкой и в чем тут юмор!], Булатов вышел из комнаты вместе с Якубовичем и дорогой спрашивал: "Как вам кажется? Полезно ли, хорошо ли обдумано предприятие наших товарищей и довольно ли они сильны?" "Не вижу пользы, - отвечал Якубович, - и для меня они почти все подозрительны". "Дадим же друг другу слово, - продолжает Булатов, - что если, как завтра должно открыться, средства их не соразмерны замыслам и в их предположениях нет истинной пользы, то мы не пристанем к ним". Якубович согласился" - так они фактически и поступили.
Упорно именует Трубецкого диктатором В.И.Штейнгель - и в показаниях на следствии, и в мемуарах. Этот тоже был относительным новичком в Тайном обществе, а после 14 декабря оставался некоторое время на свободе (22 декабря уехал в Москву, где и был арестован) и успел принять участие вместе с Рылеевым в разборе проигранной партии. В тот момент Рылеев тем более был заинтересован в рациональном разъяснении неудачи, в снятии вины лично с себя и в обвинении диктатора, бросившего своих подопечных на произвол судьбы.
Подводя итоги, констатируем поразительный факт неизвестности и незримости главного руководителя восстания, не вызвавший ни малейшего интереса у последующих историков! Только и остается при всех возможных вариантах признать, что это был некто, отдавший распоряжение о восстании непосредственно Рылееву перед его совещанием с Оболенским и молодыми офицерами днем 12 декабря.
Между тем, поведение Милорадовича по отношению к Свистунову красноречиво выявляет позицию столичного генерал-губернатора. Он не остался в стороне, а принял прямые меры, чтобы спасти Свистунова от немедленного ареста. Этот факт позволяет построить строгую логическую цепочку в отношении других намерений и планов Милорадовича.
Если бы Милорадович не имел в виду восстания 14 декабря, то спасать Свистунова не было никакого смысла: все равно его бы изловили, а после этого выяснилось бы буквально все: и то, кем и когда была выписана командировка, и то, кто и как способствовал отбытию Свистунова из столицы вместо немедленного ареста. Наверняка все это позднее и выяснилось, но после 14 декабря ни Николай I, ни Следственная комиссия никак не могли очернять память Милорадовича, а уцелевшие возможные соучастники в деле сокрытия Свисунова могли оправдываться полным неведением и валить всю ответственность на погибшего генерал-губернатора.
С другой стороны - не убери генерал-губернатор Свистунова целенаправленно из столицы, и тот помимо воли Милорадовича может оказаться в руках властей - мало ли какое розыскное рвение проявит вдруг Николай Павлович или случится еще что-нибудь! Тогда и восстание может в последний момент сорваться, если Свистунов с испугу заговорит откровенно!
Следовательно, Милорадович не только исходил из возможности и желательности восстания 14 декабря - как об этом свидетельствовали и приведенные выше воспоминания Евгения Вюртембергского, но и прямо ему способствовал. Учитывая же власть и независимость Милорадовича, остается сделать законченный вывод: он сам и был инициатором восстания.
К этому выводу легко могли подойти и историки предшествующих поколений, если бы не смущались очевидным фактом не только неучастия Милорадовича в восстании, но и попытки прекратить его, стоившей Милорадовичу жизни.
Несомненно, эта заключительная позиция Милорадовича тоже была результатом его собственных решений. Однако момент, в который он принял такие решения, до сих пор никем не выяснялся. Директивная же ссылка на неизвестного Диктатора, продекларированная Рылеевым и Оболенским днем 12 декабря, вовсе не обязательно должна была соответствовать этой заключительной позиции: ведь они разделялись целой эпохой - полными двумя сутками!
Мотивы, которыми Милорадович руководствовался, уклоняясь от прямого участия в восстании, достаточно очевидны: он не мог допустить своего морального крушения, обнаружив собственную лживую двойственную роль перед всем царским семейством и другими лицами, которых он мистифицировал по меньшей мере с двадцатых чисел ноября - в том случае, если бы царское семейство оставалось у власти хотя бы даже формально. Едва ли его терзали угрызения совести, и едва ли его мог смутить формальный акт принесения им самим новой присяги Николаю I в ночь на 14 декабря (о чем мы расскажем ниже), что он вполне должен был предвидеть еще утром 12 декабря, если не раньше! Но соблюдение определенных моральных принципов совершенно необходимо для высокого начальствующего лица, сохраняющего свое положение - в отличие, например, от П.А.Палена и его соратников, немедленно изгнанных после переворота.
Очевидно, что Милорадович страховался, стараясь обеспечить сохранение своего служебного положения и в случае неудачи восстания.
Такой подход к делу можно рассматривать как сугубо эгоистический, особенно в сочетании со стремлением погнать заговорщиков на вооруженный мятеж: ведь без этого, как уже упоминалось, Милорадовичу грозило бы просто увольнение как злостного враля и мистификатора!
Но, не игнорируя эгоистических мотивов, согласимся, что сохранение Милорадовича при власти оставалось единственной надеждой для заговорщиков, если бы они проиграли в столкновении 14 декабря или вовсе не решились на выступление и пребывали в полной пассивности: ведь аресты и последующая расправа были неизбежны - это стало очевидным уже после прихода письма Дибича 12 декабря. Стремление же Милорадовича заполучить в собственные руки и Майбороду, и Никиту Муравьева с Захаром Чернышевым подтверждает его намерение подгрести под себя будущее следствие - как было сделано и в 1820–1821 гг.
Разумеется, Милорадович мог бы и рискнуть, выступив самолично с утра 14 декабря во главе восставших - и это, как мы покажем, скорее всего принесло бы и им, и ему успех, и сохранило бы в тот день их жизни. Победа же восстания освобождала его и от всяких моральных обязательств по отношению к царскому семейству, к которому он не испытывал ни малейшего пиетета - как однозначно следует из всего рассказанного. Но, так или иначе, Милорадович на этот риск не пошел!
Еще раз теперь вернемся к указанию на фактор времени: с утра 14 декабря Милорадович исходил из высокой вероятности поражения восстания, а затем выступил напрямую против восставших, а за двое суток до этого его позиция могла быть совершенно иной.
Теперь мы покажем, что она действительно была иной, а затем, еще ниже, расскажем и то, почему она переменилась.
Зафиксировав позицию Милорадовича днем 12 декабря как инициатора мер, обеспечивающих успех или хотя бы старт последующего восстания, мы без труда разглядим его конкретные руководящие действия.
Предупреждать руководителей "Северного общества" просто о грозящих карах, как это было проделано со Свистуновым, не имело никакого смысла: ведь не могли же все они поголовно бежать из Петербурга - да и куда и зачем? Не мог Милорадович полагаться и на их способность самостоятельно принять решение о восстании и организовать его - не те это были люди, что и подтвердилось целиком и полностью 14 декабря. Следовательно, одного предупреждения заговорщикам о грозящей опасности в данный момент было мало.
Таких предупреждений было мало и в 1821 году - тогда, как мы рассказывали, Милорадовичу понадобилось затратить массу усилий, чтобы добиться фактической амнистии заговорщикам со стороны Александра I.
Теперь амнистия могла исходить только от Николая I, еще не ставшего царем исключительно благодаря упрямству Милорадовича. Но рассчитывать на амнистию со стороны этого самодержца было бы, согласно всеобщему тогдашнему убеждению, просто абсурдом!
Письмо же Дибича исключало возможность избежать последующей ответственности! Следовательно, на повестку дня действительно встал государственный переворот с совершенно четким мотивом, продиктованным этим письмом!
Это и было решением, сначала принятым Диктатором, а уже затем спущенным Рылееву и далее Оболенскому - ведь первый пришел в критический момент 12 декабря ко второму, а не наоборот!
Теперь мы можем вернуться и к вопросу, почему днем 12 декабря заглохло предупреждение о грозящих разоблачениях, так и не поступив к основной массе мятежников.
В какой бы форме Анненков и Арцыбашев ни обсуждали с Рылеевым и Оболенским предупреждение, полученное Свистуновым, или вообще этого не делали, но ни те, ни другие никак не могли распространять его среди всех остальных участников заговора: широкое оповещение об опасности необходимо было веско мотивировать, а потому сопровождать ссылкой на источник предупреждения. Разглашать же среди всех заговорщиков сведения о предупреждении, исходящем от Милорадовича или его приближенных, было и неконспиративно, и непорядочно.
Тем более это относится ко второму предупреждению, полученному от Милорадовича непосредственно Рылеевым, особенно если оно сопровождалось сведениями, исходящими из письма Дибича.
Поэтому два предупреждения, сделанные Милорадовичем - Свистунову и Рылееву, сомкнулись в единое неразрывное кольцо. Последующая гибель Милорадовича сделала эту тайну неразглашаемой в принципе!
Что же касается Свистунова и других кавалергардов, то будучи посвященными в угрозу, нависшую над заговором, значительно более мотивированно и подробно по сравнению с другими младшими офицерами, непосредственно организовавшими выступление 14 декабря, они, в отличие от этих последних, не нашли душевных сил участвовать в столь безнадежном предприятии. Увы, это не спасло многих из них от последующих суровых наказаний!
Учитывая реалии тогдашних личных отношений, нетрудно догадаться, кто был промежуточным звеном цепочки, донесшей 12 декабря предупреждение до Рылеева.
Этот персонаж нам давно известен: прежний адъютант Милорадовича, Ф.Н.Глинка, будучи писателем, поддерживал близкие связи с Рылеевым - также известным автором и, главное, редактором популярного альманаха "Полярная звезда". Именно этим Глинка оправдывал две встречи с Рылеевым накануне 14 декабря, всплывшие на следствии в результате показаний третьих лиц.
Первая из них имела место в конце ноября, а вторая - 13 декабря. После этого Глинке не сладко пришлось на следствии: его арестовали, затем - выпустили, потом снова арестовали и снова выпустили. От суда Николай I его освободил, но уволил на гражданскую службу, и вплоть до отставки в 1834 году его мурыжили по провинции - он служил в Петрозаводске, Твери, Орле. Умер Глинка в 1880 году девяноста трех лет отроду. Его патриотические произведения широко печатались во время Крымской войны и много позже - в 1941–1945 гг.
Учитывая, что две данные встречи Глинки с Рылеевым стали известны следствию только в результате показаний других лиц, можно предполагать любое число таких встреч вовсе без свидетелей. Отсюда, напоминаем, и сверхъестественная осведомленность Рылеева в двадцатых числах ноября, и полная ясность для заговорщиков роли Милорадовича в последующие дни, и стремительный старт событий в середине дня 12 декабря.
Вернемся непосредственно к событиям этого судьбоносного дня.
Между 4 и 5 часами дня 12 декабря приехал из Варшавы долгожданный фельдъегерь Белоусов с письмами Константина Павловича от 8 декабря. Последние подтверждали прежние решения цесаревича: царем становится Николай, а Константин ни под каким видом в Петербург не приедет!