- Почему вы так подумали? Просто он вскоре умер, уйдя из жизни за год с небольшим до кончины императора. Все его состояние было мне возвращено. Так принято - в России дети не должны отвечать за грехи родителей.
- И вы отправились завершать ваше образование!
- Мой Бог, как вы всегда торопитесь, Дидро. Батюшка дал мне превосходное домашнее образование. Я рано оказался при дворе в чине камер-юнкера, при дворе императрицы Анны Иоанновны никакого продвижения не имел и сразу после ее кончины выехал в Париж, куда мне и был прислан принцессой Мекленбургской чин камергера. По счастью, новая императрица Елизавета Петровна, моя дальняя родственница, не поставила мне этого во зло, и через несколько месяцев я оказался русским посланником в Англии.
- Перед вами открывалось великолепное поле деятельности, князь, не правда ли?
- Возможно, если бы меня интересовала служба. Но я оставался к ней равнодушен. В Париже я нашел свою вторую родину и стремился прежде всего туда вернуться. Моим близким другом был состоявший там русским посланником поэт Антиох Кантемир. Я дорожил отношениями с вами и с Фальконетом, и потому устроил так, что через полтора года мои обязанности были переданы другому вельможе. Правда, самому мне пришлось ехать в Петербург.
- Вы говорите об этом почти с огорчением!
- Мне действительно было жаль Парижа, но в Петербурге вокруг моего имени пошли шумные разговоры. Кто-то прочил меня президентом Академии наук - по счастью, эта скучная должность досталась девятнадцатилетнему почти неграмотному брату фаворита императрицы.
- Вот плоды самовластья!
- Не будьте так выспренны, Дидро. Кирила Разумовский, вы сами сможете в этом убедиться, милейший человек, великолепно знающий истинную цену всех своих наград. Меня, между тем, прочили даже в великие канцлеры - должность, также по счастью, предоставленная Алексею Бестужеву-Рюмину. Я откровенно сказал императрице, что не претендую ни на какие должности, не создан вообще для службы, и дело кончилось тем, что меня отправили за направлявшейся в Россию принцессой Ангальт-Цербской, которая везла представлять ко двору в качестве невесты боготворимую вами ныне монархиню.
- Бог мой, вы буквально стояли у колыбели рождения великой императрицы?
- Можно сказать и так. Хотя сам я смотрел на это дело куда более прозаически.
- Но как императрице Елизавете удалось угадать в подростке столь блестящие дарования? Или это перст Провидения?
- Прежде всего, никто не думал ни о каких дарованиях будущей супруги наследника российского престола. А в отношении Провидения все выглядело достаточно, я бы сказал, по-семейному. Дело в том, что в свое время Елизавета еще совсем юной принцессой была просватана за брата принцессы Каролины. Кажется, она была даже влюблена в него и, во всяком случае, очень тяжело пережила его раннюю смерть.
- От отравления?
- Дидро, вы неисправимы! От обыкновенной простудной горячки. Но удар для принцессы Елизаветы был тем ощутимее, что он обрекал ее на безбрачие и необходимость жить в стесненных и унизительных обстоятельствах при дворе сначала собственного племянника, а затем постоянно грозившей ей монастырем императрицы Анны. Императрица Елизавета не была сантиментальна, но та первая помолвка всегда вспоминалась ею едва не со слезами.
- Никогда не думал, что монархи способны на такие теплые чувства!
- И, скорее всего, были правы. Никакой верности своей первой любви императрица Елизавета не соблюдала. Скорее, наоборот - искала разнообразия и развлечений. Я думаю, она больше доверяла герцогине. Так или иначе, вместе с господином Бецким я поехал за невестой. Когда же бракосочетание совершилось, мне было дано звание гофмаршала двора наследника.
- Вы были до конца при несчастном императоре?
- Нет, меня никогда не интересовала политика. Я больше увлекался искусством и развлекал им великого князя.
- Вы имеете в виду музыку?
- И музыку - тоже. Вы увидите, Дидро, у меня превосходный собственный театр, который посещает весь двор.
- А как вы набираете актеров? Это же совсем не просто.
- Они принадлежат мне - только и всего.
- Они ваши рабы?
- Я не люблю этого слова, но в конце концов можно применить и его. Из принадлежащих мне крестьян я выбираю тех, кто обладает необходимыми способностями. Нанятые мною учителя учат их и потом выводят на сцену. Уверяю вас, они не оставят вас равнодушным.
- Они уже не оставили меня равнодушным: как можно совмещать рабское состояние с полетом творчества. Это нонсенс!
- Только не в России, Дидро, только не в России. Для нашего народа - это лучший способ выявлять и пестовать таланты. Все остальные пути слишком сложны.
- Россия не может составлять исключения среди стран Европы - вы никогда не убедите меня в этом! Никогда!
- Воля ваша, не я хочу привести вам самый простой и наглядный пример. В Петербурге придворный музыкант и капельмейстер, чех Иоганн Мареш изобрел особый род музыки. У каждого музыканта в руках находится рог, издающий одну-единственную определенную ноту. Чтобы сложилась мелодия, нужно множество музыкантов, почти как труб в хорошем органе. Кто из свободных исполнителей согласится на подобную роль - единственной ноты? Вы скажете, никто, и будете абсолютно правы. Но крепостные исполнители способны выполнить подобное условие без ропота и возражений - в результате рождается единственная в своем роде нарышкинская роговая музыка, которой я и надеюсь усладить ваш слух. Разве искусство не требует определенных жертв?
- Они не могут не выполнить ваших требований.
- Именно так. Но разве слушателю не безразлично, каким путем достигнут поражающий его эффект, который он, может быть, будет помнить всю свою жизнь?
- У меня нет слов!
- Вот именно. Имейте в виду, что эта музыка доставляет большое удовольствие нашей государыне. Мой племянник, граф Александр Сергеевич Строганов, специально разъяснял ее императорскому величеству все достоинства роговой музыки. Кстати, могу с гордостью сказать, граф служит чичероне императрицы и в области музыки, и в области изобразительного искусства. Я непременно познакомлю вас с ним.
* * *
Петербург. Дом С.К. Нарышкина. Нарышкин и Дидро.
- Итак, наша "Служанка-госпожа" оставила вас равнодушным, Дидро. Вы даже не высказали необходимых комплиментов императрице. По помните, я пытался предупредить ваше разочарование или безразличие.
- Всегда и везде одни комплименты. С тех пор как я вышел из вашего экипажа в Петербурге, я физически ощущаю, как все и всюду ждут от меня комплиментов.
- Это так естественно: все готовились к вашему приезду.
- Дорогой князь, это становится слишком обременительным и к тому же совершенно, как вы знаете, не соответствует моей натуре. Я не придворный и делать из меня придворного совершенно бесполезное занятие, прежде всего неблагодарное.
- О, вы полны желчи, мой друг. Неужели вас вывела из себя эта действительно прелестная Сербина?
- Меня вывела из себя только пустая трата времени - ничего больше.
- Вы не допускаете самой возможности несколько развлечься, отойти от серьезных мыслей?
- Князь, я все допускаю, но в данном случае речь идет о моем детище, которое не унаследовало никаких черт своего родителя, и мое разочарование должно быть вам понятно.
- Вы имеете в виду институт благородных девиц?
- Вся система образования, в котором свелась к изумительной по богатству и изощренности - этого я отрицать не могу - театральной антрепризе, в которой заняты бедные девочки.
- Даже бедные?
- Бога ради, найдите для них иное определение - я не буду в претензии. Но как назвать их после того, как все детство было отнято у них ради бесчисленных упражнений, которые профессиональному актеру обеспечат всю будущность и кусок хлеба, а ими должны быть забыты сразу же, как они покинут - и это в скором будущем - стены института?
- Просто у них появятся другие обязанности.
- Вам все кажется таким простыми? О нет, князь, это далеко не так. Яд сцены отравит всю их будущую жизнь тем мишурным и призрачным счастьем, которого они больше никогда не достигнут.
- Не слишком ли серьезно подходите вы к простому детскому развлечению?
- Судя по потраченному времени и достигнутым результатам, оно и не детское и не развлечение. Это трудная работа, которую им придется бросить на полпути. Их по высочайшему капризу обрекли на время превратиться в актрис, и по такому же капризу всего лишат. Мне искренне жаль прелестную, как вы изволили выразиться, Сербину. Эта девочка действительно очень хороша, естественна, убедительна, к тому же, как мне показалось, она умна - в разговоре со мной она сумела блеснуть природным остроумием и непринужденностью, - но что же дальше? Что дальше, дорогой князь?
- Если так подходить к жизни, Дидро, никто не получит в ней и проблеска счастья.
- Мы говорим не о счастье, а о чужой воле распоряжаться юными жизнями. Я не скрываю, что протестую против всякого насилия.
- Мой друг, вы зашли слишком далеко. В таком случае и родители не должны распоряжаться судьбами своих детей.
- Родители? Но это совсем иное дело. Родители будут думать о своем чаде всю жизнь до гробовой доски, императрица же поиграет в занятные игрушки и просто их отбросит.
- Она безусловно обеспечит их будущность.
- Откупится от нее деньгами? Если бы все в жизни решалось так просто! Игра в куклы - вот как называется ваш пресловутый институт. Игра в куклы, которой забавляется ее императорское величество, может быть, потому, что не сложилась ее собственная семейная жизнь.
- Полноте, Дидро, что вы говорите: императрица не одинока и у нее растет сын.
- Меня не интересует институт фаворитов, а что касается сына, я не заметил и тени родственной привязанности в обращении императрицы с наследником.
- У великого князя непростой характер. И он очень напоминает собственного отца.
- Против такого преступления трудно возразить. Но это не мое дело, и я не хочу, чтобы меня заставляли по подобным поводам высказывать мою личную точку зрения. Кстати, что за идея вывесить портреты присутствующих здесь же в актовом зале воспитанниц? Это безвкусно и ранит самолюбие остальных воспитанниц.
- Не знаю, что имел в виду господин Бецкой, заказывая эту серию. Возможно, императрица захотела ими украсить дворцовые апартаменты в память своего благого начинания.
- Вы правы: дожидаться реальных результатов своих самых лучших начинаний - дело слишком долгое и в конечном счете неблагодарное. А между тем сами портреты показались мне достаточно необычными.
- В каком смысле?
- В них есть живость и непосредственность характеров. И хотя они несколько тяжеловаты, на мой вкус, по живописи, в них угадывается характер этих детей. Их писал несомненно русский художник?
- Да, господин Левицкий, руководитель портретного класса императорской Академии художеств.
- Он специально занимается портретами детей?
- Затрудняюсь сказать. Мне сказали, что он всего три года назад заявил о себе в Петербурге. Его предыстории я просто не знаю.
- Вы знаете, князь, я хотел бы с ним познакомиться.
- Нет ничего проще. Я приглашу его к себе.
- Отлично. У меня мелькнула мысль заказать ему мой собственный портрет. Не удивляйтесь, князь, меня можно заподозрить в тщеславии, тогда как в действительности мной руководит чистейшее любопытство. Мне любопытно узнавать, как меня видит разные художники. Тем более интересно, что сможет сказать кистью русский портретист.
- В таком случае я сразу же попрошу у вас разрешение заказать с него авторскую копию, чтобы оставить память о вас в моем доме.
- В принципе, это должна была бы сделать императрица, но, похоже, наши отношения не смогут сложиться.
* * *
Петербург. Васильевский остров. Дом Левицкого. В мастерской Г.И. Козлов и Левицкий.
- Заказом доволен, Дмитрий Григорьевич?
- Еще бы не доволен, Гаврила Игнатьевич. Я бы и без заказа за честь почел ваш портрет с супругою написать.
- Мы с ней на портреты деньги не тратим, да и вешать бы у себя - велика честь для нас. Обойдемся. Другое дело - для коллекции академической. И нам почет, и тебе прок.
- Постараюсь, как смогу, Гаврила Игнатьевич.
- Старайся-старайся. Тебе главное для начала назначенного в академики устроиться, а там уж дорожка сама ториться будет. Усаживай нас с супругой как захочешь.
- Простите, Гаврила Игнатьевич, мне бы первый набросок стоячи сделать.
- А это почему?
- Господин Токкэ меня учил - чтобы положение корпуса натуральным было. Осанка опять же, а дальше хоть сажай, хоть клади.
- В первый раз слышу. Это что ж, его выдумка?
- Сказывал, французы все так поступают, разве что персону маленькую, миниатюрную пишет.
- Что ж, тебе видней.
- Да это недолго, вас не обеспокоит.
- Какое беспокойство! Ты лучше мне расскажи, как Москва там. Родом ведь мы с супругой оттуда. Дом князя моего Петра Федоровича Тюфякина не видал ли?
- Как не видать, коли мне сколько месяцев у его превосходительства князя Никиты Юрьевича Трубецкого стоять довелось.
- Ты посмотри, без пяти минут соседи, выходит. А слышать ничего про князя не слышал?
- Своими ушами слыхал разве что княжескую брань. Случилось мне Леонтьевским переулком идти, как княжеская колымага в грязи застряла. Лошади бьются, форейторы кнутами хлещут, а колымага чуть не по ось в грязь засела - не сдвинешь. Князь тут из колымаги высунулся, так браниться начал, что…
- Лошади карету вытащили. Известное дело! В Москве порядок такой - по весне, как снег сойдет, всю грязь на улице против собственного дома на свой огород свозить. Все чисто-начисто выскрести, а князь Петр Федорович ни в какую - до огородов далеко, так он и скотину, и людей жалеет, другими работами занимает. Дождь как пойдет, все у его ворот вязнут. Иной раз человек двадцать дворни выгонит, чтобы карету на руках вынести на сухое место. Сам вытаскивал - знаю.
- И как же вам удалось от ярма такого избавиться, простите за любопытство?
- Нечего прощать. Живописи одной я всем обязан.
- Как, живописи?
- Э, да ты с Малороссии, поди, порядков российских не знаешь. Неужто не дошло до вас, что Канцелярия от строений всех живописцев переписывает. Вольный ли, господский - все в ней помечены. Работы какие большие намечаются, живописный мастер тут же по списку определяет, кого вызывать.
- А помещики что же, соглашаются?
- А тут от их воли ничего не зависит. Еще с государя Петра Великого так повелось. Ежели талант да сноровка есть, мастеру и бояться нечего: не вернут его к господину, сколько тот ни требуй.
- И деньги за работу платят?
- Платят по таланту.
- И что же, их помещику отдавать следует?
- Вроде бы так, а на деле каждый боярин свой оброк положить должен, Канцелярия же от строений судит - правильный аль неправильный. Оброк заплатил, остальные деньги твои. Что хочешь, то и покупай. На себе испытал, все знаю.
- И сколько же лет вам так работать пришлось?
- Если честно сказать, немало. Для меня все 753-й год решил. Господин Перезиноттий тогда отделывать большой дворец в Царском Селе отделывать начал. Из Москвы преогромный список живописцев потребовал. Все живописцы с лейб-гвардейцами в путь отправились, меня одного мой князь не отпустил, в чулане держал. Князь на своем стоит, а господин Перезиноттий - на своем. Через два с половиной месяца дознались о моем заключении и меня под конвоем одного в Царское Село привезли. Как раз время подошло плафоны писать - мне их и поручили: господин Перезиноттий решил.
- Отличнейший мастер.
- Какой спор! Господин Перезиноттий после двух месяцев хотел меня в Петербург, в Летний дворец взять - не вышло. Начальство распорядилось мне плафон Эрмитажа в Царском Селе писать. Тут уж и господин Перезиноттий отступился. Жалованье по тем временам хорошее положили - 96 рублев в год. В театре для писания декораций занимать стали, а там и до вольной дело дошло. Сказывали, сначала государыне доложили, потом государыня князю Тюфякину намекнула. Тут уж не заартачишься - одно слово, царская воля. Как раз в это время и Академия основалась. Иван Иванович Шувалов решил меня в нее взять. В 1761 году это было, а в августе 762-го года в адъюнкт-профессоры произвели и положили отправлять дежурство в живописи исторической.
- А обязанности у вас какие, Гаврила Игнатьевич? Полюбопытствовать не разрешите ли?
- Отчего же нет. Это уж в августе 765-го, когда новый академический устав ввели и меня вместо адъюнкта академиком живописи исторической переименовали, порядок до конца расписан был. Прочтешь - руки опускаются, а на деле - ничего, и справиться можно, и для частных заказов время найти. Меня-то больше не заказы - школа моя интересовала.
- Независимо от классов академических? Это почему же?
- Не всем, Дмитрий Григорьевич, картины писать. Кому способности не позволяют, кому обстоятельства. Немало дворовых людей господа присылают подучиться, и им помочь надо. Глядишь, и выберутся, вроде меня. Менее 5–6 человек у меня не бывает. По дому тоже помочь могут - не прислугу же держать, да и скопом всегда ражней выходит.
- Дома, значит, по-старому учите?
- И по-старому, и не по-старому. Копировать да списывать с оригиналов их много заставляю, а в остальном пусть мой прием перенимают, за моей спиной стоят. Сам так учился, да и ты, Дмитрий Григорьевич, поди, тоже.
- Да уж, без срисовывания дело не обошлось.
- Вот видишь, и тебе не повредило.
- А в Академии как же, Гаврила Игнатьевич?
- Надо же, про Академию и забыл. Там, братец ты мой, мне четыре дня в неделю быть положено - понедельник, вторник, четверг и пятницу. Пред полуднем с девяти и до одиннадцати в классах для поправления в рисунках, колерах и композиции, пополудни же с четырех до шести в натурном классе - для установления модели и живой натуры и их поправления в работах ученических.
- Немало обязанностей, Гаврила Игнатьевич, совсем немало.
- Да и то не все. Приходится еще за преподавателями в Воспитательном училище смотреть, чтобы правильно начала рисовальные преподавали. Туда тоже на минуту не заглянешь - ко всему приглядеться следует, и с преподавателем, и с учениками потолковать.
- А когда ж, выходит, своими делами заниматься, своей школой?
- Можно в среду, можно на конце недели. Может, и немного времени свободного получается, зато оклад постоянный, почет. Заказы…
- Вот и кончил я набросок, Гаврила Игнатьевич. За терпение спасибо. Больше мучить вас не буду, разве что под конец что с натуры трону.
- Неужто и костюмы запомнил?
- Вот костюмы попрошу мне в мастерскую прислать - я их с манекенов писать буду.