* * *
Петербург. Академия художеств. В вестибюле - Екатерина II и граф А.С. Строганов.
- Граф, вам придется стать моим чичероне. Не знаю, так ли вы осведомлены в вопросах живописи, как в музыке. Но привыкнув доверять вам в концертах, я готова рискнуть. Итак, во-первых, как вам нравится эта выставка?
- Государыня, я с радостью выполню любое ваше желание, что же касается живописи, мне не след себя хвалить, но я хочу напомнить: батюшка долгие годы собирал картины и портреты. Наше строгановское собрание, без преувеличения, - одно из самых больших в России.
- Полноте, Александр Сергеевич, я просто пошутила. Но за вами сохраняется ваша обязанность - около лучших картин вы должны подавать мне знак, как вы делаете это в концертах. Еще лучше - заранее предупредите меня о шедеврах.
- На мой взгляд, государыня, самые примечательные - это архитектурные проекты. Вы любите и умеете строить, ваше величество, - имена выставленных архитекторов подтверждают это.
- Но лестница уже кончается, граф, а вы еще не начали своих объяснений. Поторопитесь же, мой друг.
- Я бы начал с Вален-Деламота.
- Потому, что он строил это здание вместе с Кокориновым? Кстати, мне до сих пор непонятна доля участия того и другого.
- Но будьте же снисходительными, Ваше императорское величество! И прежде всего к отечественным зодчим. К тому же вы давно покровительствуете нашему французскому гостю.
- А вы помните, как многие сожалели, что я передала строительство Гостиного двора именно ему, отказавшись от услуг достославного графа Растрелли?
- Ваше величество чрезвычайно мудро поступили, приказав Деламоту соорудить обок Зимнего дворца и Старый Эрмитаж и Малый Зимний дворец. Старомодная вычурность расстрелиевская оказалась в строгой раме.
- Мне тоже казалось удачным ввести в Петербурге строгую расчетливость подлинного классицизма. В нем есть великолепная размеренность строк Расина.
- И как великолепно, государыня, что вашему примеру последовали наши вельможи.
- Вы имеете в виду дом Ивана Григорьевича Чернышева, что у Синего моста? Пожалуй. Но мне больше по душе церковь Святой Екатерины на Невском проспекте. Что же касается Ивана Григорьевича, его выбор меньше всего свидетельствует о его вкусе.
- Это лишнее свидетельство того немого обожания, которое он испытывает к Вашему величеству.
- Вот именно немого - даже в моем совете граф никогда не раскрывает рта, эдакий великий немой. Я гораздо более доверяю вкусу Кирилы Григорьевича - ведь он как-никак сумел довезти Деламота до своего черниговского имения. Как только бедный член Флорентийской и, если не ошибаюсь, Болонской академий выдержал подобное путешествие!
- Думаю, граф сумел устранить все неудобства. Он сам им не склонен подвергаться. К тому же Деламот сменил во владениях гетмана самого Растрелли.
- А это чьи листы? Они очень красивы.
- Но это же наш Юрий Матвеевич Фельтен.
- Что тут написано? "Проект месту для статуи конной его величества государя императора Петра Великого". Неплохо, совсем неплохо. И подумать только, еще недавно этот архитектор строил Зимний дворец вместе с Растрелли! Кто бы мог его заподозрить в хорошем вкусе.
- Я еще раз прошу вас о снисхождении, Ваше величество. Архитектор всегда всего лишь портной, которому следует поспевать за модой. Не успеть, значит, проиграть свою жизнь.
- Вы становитесь выспренним, граф. Ремесленники не проигрывают жизнь - они просто перестают зарабатывать деньги, как оно случилось и с господином Растрелли. К тому же, мне приходится еще раз обратиться к своей памяти. Фельтен - сын всего-навсего кухмистера государя Петра Великого. Какие же высокие чувства здесь могут быть!
- Но вы не будете отрицать, государыня, значения образования? А образованности Юрия Матвеевича может позавидовать всякий.
- В каком смысле?
- В самом прямом. Он превосходный математик, воспитанник Тюбингенского университета, да и начинал со строительства замка в Штутгарте. Получить у Фридриха подобный заказ без отличных рекомендаций просто невозможно.
- Эти подробности мне незнакомы. Что же, тем лучше - он должен отличиться в набережных Невы.
- Я уверен, что этот наряд гранитной Невы будет превосходен.
- Александр Сергеевич, мне начинает казаться, что вы решили изменить музыке ради зодчества. Это ваше новое увлечение? И с каких пор? Кстати, дифирамбы Фельтену я слышу и от "гадкого генерала" - Бецкой не может нахвалиться проектом своего дворца.
- О, нет, государыня, не пытайтесь обвинять меня в измене - я от рождения к ней не склонен. Интерес к зодчеству вызвали вы во мне, государыня, вы и только вы. Да, вот и еще один покровительствуемый вами архитектор. К тому же один из первых выучеников вашей Академии трех знатнейших художеств.
- Старов? Ну, конечно же, Старов. Да, мне приятно видеть сего русского академика. А что это за лист?
- Вы, как всегда, государыня, отличаете с первого взгляда лучшие работы. Рисунок превосходен. Манера легка. Что же это? Ах, вот: "Два вида церкви апостола святого Петра в Риме, когда она бывает освещена иллюминированным крестом с лампами, и который повешен бывает в купол в великой четверток и в пятницу, рисованы с натуры тушью".
- Граф, позаботьтесь, чтобы эти два интерьера остались в Академии в качестве образцовых работ.
- Вы не хотите сказать об этом Бецкому, Ваше величество? Удобно ли мне передавать ваш приказ президенту Академии?
- Но я так хочу, а препирательства с "гадким генералом", у которого по каждому вопросу особое мнение, не доставляют мне удовольствия.
- Как вам будет угодно, Ваше величество. Мне просто не хотелось огорчать президента, которому так дорого ваше внимание.
- Не старайтесь всем угодить, граф. Это бессмысленное занятие. К тому же Иван Иванович не оценит вашей деликатности и при первой же возможности постарается пренебрежительно отозваться не только о вас - о каждом.
- Иван Иванович очень ревнив к своей должности.
- Вот именно. Но довольно о нем. Слава богу, Старов строит дворец для графа Бобринского не под его началом. Но вы мне еще не показали листов Кокоринова.
- Их нет, Ваше величество.
- Как, нет? Совсем нет на выставке? Ему должно соревноваться с иными зодчими, раз он создает Академию!
- Но, государыня, та же Академия отнимает у него все время. Господин Вален-Деламот не интересуется строительством, тогда как Кокоринов проводит на нем без преувеличения все дни и ночи. Здание Академии поистине его детище.
- Дни и ночи, граф? Но это, как вижу, не мешает господину архитектору одеваться лучше моих придворных. Вы выдержали бы соревнование с таким щеголем, граф? И вообще, чей это портрет?
- Левицкого, государыня. Я докладывал вам об этом живописце. Он недавно приехал из Москвы.
- Бог мой, какой великолепный кафтан с соболевой опушкой! Серый камзол самого моднейшего оттенка и с каким золотым шитьем! Кружевное жабо! Положительно, это целое состояние. Мне начинает казаться, что мы положили слишком большое жалованье профессорам академическим, как бы талантливы они ни были.
- И в самом деле, Ваше величество, ходят слухи, будто этот наряд обошелся Кокоринову в годовой оклад и даже не профессорский, а ректорский - ведь он состоит ректором Академии. Но примите во внимание, государыня, Александр Филиппович достаточно состоятельный человек, чтобы себе это позволить.
- Что значит, состоятельный? Откуда? Я же отлично знаю, что учился он в Московском дворцовом ведомстве, был всего-навсего архитектурии учеником. Это верно, что ему благоволил Иван Иванович Шувалов, но не припомню случая, чтобы этот покровитель наук и художеств кого-нибудь облагодетельствовал больше, чем бутылкой вина или сладостями со своего стола. Что-что, а деньги любимец покойной императрицы умеет считать.
- Нет, Ваше величество, Шувалов здесь ни при чем. Александр Филиппович на редкость удачно женился.
- Здесь, в Петербурге? И нашлась такая богачка?
- Богачка, государыня, нашлась в Сибири. Ведь отец Кокоринова служил архитектором на демидовских заводах. Так вот Григорий Акинфиевич Демидов и стал его тестем, за Пульхерией Григорьевной отличное приданое дал.
- Мне кажется, недавно кто-то поминал еще одну дочку Григория Демидова.
- Возможно, Хиону Григорьевну - она с супругом в составе нашего посольства в Швецию уехала. С Александром Стахиевым.
- Ах, сыном этого священника из Царского Села. Не канцлер ли сам с большой похвалой о нем отзывался?
- Алексей Петрович Бестужев-Рюмин очень о нем печется.
- Есть на то особая причина?
- Презренный металл, государыня, всего лишь презренный металл. Из ваших подданных вряд ли кто откажется от дружбы с Демидовыми.
- Экой вы, Александр Сергеевич, не могли не задеть старика! Кто только сегодня не говорит мне о его скупости - словно сговорились!
- И то правда, государыня. Деньги деньгами, а иметь своего человека при посланнике тоже не грех. Граф Алексей Петрович всегда отдавал предпочтение собственной информации. Правда, подчас она запаздывала - вот тогда и приходилось смертными приговорами расплачиваться за промашку.
- И даже этого вы не хотите ему спустить! Подумайте только, чего старик ни натерпелся, когда решения своей судьбы ждал и при правительстве Анны Леопольдовны, а уж при тетушке, блаженной памяти императрице Елизавете Петровне, и не говорю. Помню, в каком гневе пребывала, что Алексей Петрович мне о ее припадке доложить сообщил. А я старику такой верности вовек не забуду.
- Бога ради, простите, Ваше величество, что отвлек вас своей глупой болтовней от выставки.
- Да, давайте лучше о выставке. О, да господин Кокоринов успел вашему протеже сам заказать портрет.
- Должен вас вывести из заблуждения, государыня. Портрет этот - программа господина Левицкого на звание академика. Академии пристало в парадных залах или, по крайней мере, в зале Совета иметь изображения всех своих членов. Так принято во всей Европе.
- Не собираюсь спорить и уверена, что звания академика господин Левицкий вполне заслужил. Кстати, какого он происхождения?
- Дворянин, Ваше величество.
- Приятно слышать. Но дворянин, зарабатывающий себе на хлеб художеством!
- Насколько я осведомлен, Ваше величество, у Левицкого есть наследственные земли в Малороссии, где-то на Полтавщине, но они очень невелики. К тому же его отец - известный художник-гравер.
- Как господин Чемесов?
- Вот именно, как наш несравненный Чемесов. Что же касается его братьев, то все они образованные и достойные люди.
- Тем лучше. И все же это не заставит меня изменить моей симпатии к господину Петру Жаркову. Его миниатюрные портреты, убедитесь сами, прелестны. Вы еще не заказывали собственного портрета у него?
- Я не большой охотник любоваться на собственную персону - в отношении нее у меня немалые претензии к натуре.
- Претензии претензиями, а Левицкому вы доверились и не прогадали. Не правда ли, граф? Мне положительно нравится ваш портрет. Он украсит ваше фамильное собрание. Оно по-прежнему великолепно?
- Вы бесконечно снисходительны, государыня. Оно и в самом деле обширно - батюшка не жалел на него средств. Но что касается самой живописи…
- Полноте, Александр Сергеевич, пусть оно не отвечает французским или английским образцам, но ведь это начало живописи российской. Одно это делает его бесценным.
- В этом смысле…
- Для меня это самый важный смысл. Иначе зачем было бы устраивать нашу Академию? Вы не согласны со мной?
- Просто я не думал об этом, государыня.
- А надо бы, Александр Сергеевич, ой, как надо. Я не испытываю ваших восторгов перед живописью, но твердо убеждена, что без трех знатнейших художеств никакой народ не может называться просвещенным.
- Мне остается снова и снова изумляться вашему чувству государственности, Ваше величество! Вы действительно великая монархиня.
- Я учусь ею быть, граф. И поверьте, это нелегкий труд. Подождите, подождите, а все эти остальные большие портреты?..
- Тоже господина Левицкого.
- Сколько их здесь всего?
- Шесть, государыня.
- Превосходно. Вы ему устроили настоящий бенефис.
- Неужели же незаслуженно?
- А кто этот почтенный старец?
- Штаб-лекарь Христиан Виргер, государыня.
- Штаб-лекарь? Надеюсь, в далеком прошлом? Он же дожил до Мафусаилова века, судя по портрету.
- Художник ничего не преувеличил, Ваше величество. Виргер начал служить еще при государе Алексее Михайловиче.
- Бог мой, но такого же не бывает! Ему что - сто лет?
- Сто два года, Ваше величество. Это один из российских раритетов, а если к тому добавить, что былой штаб-лекарь сохранил светлую голову, зрение и слух!
- Мой великий предок государь Петр Первый всенепременно увековечил бы его в Кунсткамере восковой фигурой, маской, не знаю, еще чем-нибудь. Кто же догадался заказать его портрет? Не Академия ли наук?
- Государыня, для наших академиков это слишком низменная материя. Портрет заказан Никитой Акинфиевичем Демидовым. Вы же знаете, как живо интересуется он натуральной историей.
- А это Богдан Васильевсич Умской? А он здесь в каком качестве?
- Спросите прежде всего Ивана Ивановича Бецкого, государыня.
- А при чем здесь "гадкий генерал"?
- Иван Иванович курирует Московский воспитательный дом, а господин Умской - опекун дома.
- Ах, так. Но знаете, Александр Сергеевич, меня всегда удивлял этот неряшливый увалень: никаких амбиций, никакой жажды хотя бы денег, если уж он равнодушен к служебной карьере. Как ни говорите, он мог рассчитывать при покойной государыне на многое.
- Может быть, он просто умен.
- Умен? Умской? Вы шутите, граф! Откуда такие предположения?
- А разве нежелание принимать участие в жизни двора, уйти от дворцовой суеты не свидетельствует об уме?
- При дворе его бы никто не оставил. Бог с вами, при его славе незаконнорожденного сына императрицы? Его скорее можно заподозрить в трусости.
- Или разумном расчете. Характер позволяет ему не охотиться за богатством, а обязанности опекуна Московского воспитательного дома явно не обременяют.
- Кстати, как относится к нему Москва?
- Москва? Скорее принимает. В нем заискивают многие.
- В надежде на амбиции, которые когда-нибудь могут ожить?
- О, нет, государыня, просто из врожденного желания чувствовать свою причастность к трону. Хотя бы и со стороны черного двора.
- Откуда вам знакомы такие подробности?
- Умской дружен с Никитой Акинфиевичем Демидовым.
- Ба! Ба! Снова Демидовы. Ваш художник явно нашел дорогу к их сердцу.
- Это может свидетельствовать только о его образованности. Никита Акинфиевич в этом смысле очень требователен.
- Трудно возразить, если он состоит в переписке с самим Вольтером.
- И вообще давно покровительствует ученым и художникам.
- Вашему художнику повезло.
- Никита Акинфиевич, наоборот, говорит, что это повезло ему.
- Так высоко ценит художника?
- И его ум. Он даже высказывался, что надеется видеть в господине Левицком живописца, который станет писать портреты людей, только близких ему по духу.
- И он уверен, что на это портретисту удастся прожить? А какими это такими высокими качествами наделен этот мужик, которого написал ваш протеже?
- Никифор Сеземов?
- Какая нелепая фигура с рынка! Эта всклокоченная голова, дурно сшитый кафтан! Чего стоит одно подпоясанное кушаком брюхо да еще некое послание в руке.
- Государыня, это бумага стоит многого - Сеземов пожертвовал Московскому воспитательному дому 20 000 рублей.
- Двадцать тысяч? Откуда они у него?
- Государыня, Сеземов - лучшее свидетельство того, как под вашим просвещенным покровительством начала расцветать Россия. Он всего лишь крепостной Петра Борисовича Шереметева, но даже в крепостном состоянии заработал сказочный капитал. И - вы станете смеяться - дружбу с Демидовыми.
- Какой же смех, граф! Все становится слишком серьезным. Так это Демидовы так или иначе протежируют господина Левицкого?
- О, нет. Разгадка кроется скорее вот в этом последнем портрете кисти художника.
- Это что, Григорий Теплов?
- Вы не узнали его, государыня? Левицкий не уловил сходство?
- Да нет, граф, тут другое. Я не представляла себе нашего Макиавелли таким романтичным. Хитрым, двуличным, ненадежным, но уж никак не без малого поэтом. Ваш Левицкий увидел то, чего нет на самом деле.
- Я всегда удивлялся вашей проницательности, государыня, но, может быть, в чем-то можно довериться и портретисту? Он зачастую способен видеть то, о чем не догадывается человек.
- На этот раз мне и впрямь нечего возразить: если сам Теплов не способен догадаться!
- Государыня, но разве не удивителен путь, который господину Теплову пришлось пройти? Сын, если память мне не изменяет, жены истопника в псковском архиерейском доме.
- Вот именно, жены. Злые языки утверждали, что дело не обошлось без самого преосвященного.
- Что ж, Феофан Прокопович был всего лишь человеком: почему ему было не иметь человеческих слабостей?
- Я невольно вспоминаю, как он благоволил и приветствовал всех преемников Петра Великого, хотя никто из них и не собирался продолжать тех принципов, о которых под покровительством государя пекся сам Феофан.
- У него была своя вера.
- Во что же?
- Во власть. Разве это не вера миллионов людей?
- Хотя у него были и свои добрые качества. Когда шляхта захотела ограничить самодержавные права русских государей, Феофан выступил в защиту подлинной монархии. Если бы не его вмешательство, императрица Анна вполне могла уступить заговорщикам.
- А сколько преосвященный делал для просвещения. Чего стоила одна его школа у Черной речки! По тем временам - настоящая гуманитарная академия.
- Что в ней было такого особенного?
- Прежде всего история, множество языков, и среди них древних, наконец, рисунок и живопись.
- Изящные искусства? Для кого?
- В школе занимались сироты и дети малоимущих. Но что вас удивляет, государыня, хотел же государь Федор Алексеевич открыть академию знатнейших художеств для детей нищих.
- Для меня это новость. Это, значит, в какие годы?
- Когда будущему государю Петру Великому не было и десяти лет.
- Что ж, значит, русские монархи всегда тяготели к просветительству. Я так и полагала, хотя и не знала фактов. Так что же все-таки с вашим Григорием Тепловым?
- Мне говорили, он блестяще учился, завершал свое образование за границей.
- Под опекой своего высокого покровителя?
- Несомненно. Но особенно опека сказалась позже, когда с вступлением на престол государыни Елизаветы Петровны Теплов был приставлен к младшему брату фаворита.
- Вы имеете в виду графа Кирилла Разумовского?
- О да, Кириллу Григорьевичу еще не было двадцати, и Теплов должен был сопровождать его за рубеж, чтобы помочь в считанные месяцы исправить все недостатки его воспитания.