Тем временем С. Пишчевич направился на военную границу в Митровицу, где, особо не надеясь на выход через Боснию черногорцев, попросил здесь своих "добрых приятелей" оповестить приграничных сербов в Сербии, чтобы они под "именем черногорцев" прибывали в Митровицу для дальнейшей их отправки в Россию. Таким образом ему удалось набрать партию переселенцев из 62 человек, состоящую исключительно из холостых мужчин, которые ранней весной 1757 г. по уже тающему льду через р. Саву переправились в Митровицу. Договорившись со своими знакомыми о следующем выходе в этих местах сербов из турецких владений под видом черногорцев, С. Пишчевич со своей партией переселенцев направился в Россию. По пути в Кечкемете (Венгрия) по распоряжению С. Ю. Пучкова к его переселенцам была присоединена партия переселенцев в 27 человек, выведенная из Триеста Я. Фишером. По признанию самого Фишера в ней не было ни одного черногорца. Я. Фишер отправился в Триест за набором очередных людей, а объединенную партию переселенцев возглавил С. Пишчевич. По его наблюдениям, среди переселенцев Фишера не было не только черногорцев, но и сербов. И хотя они объяснялись на сербском языке, но были "какова ныбудь другова краю" люди, замечал Пишчевич. По отзыву Пишчевича все они были "настоящие разбойники", "вор наголо и пияницы". Эта команда переселенцев, несмотря на все сложности, которые возникали по пути с людьми Фишера, в мае 1757 г. прибыла в Киев, откуда после принятия военной присяги переселенцы отбыли в Оренбургскую губернию.
Как замечал С. Пишчевич, Василий Петрович, обеспокоенный тем, что "выход их черногорцев будет невелик", и зная о договоренности Пишчевича о вторичном выходе потенциальных переселенцев из турецких владений, по согласованию с С. Ю. Пучковым направил на австротурецкую границу адъютанта И. Маркова и отозванного им из Оренбурга Я. Эздемировича. Эта самая масштабная партия переселенцев, набранная летом 1757 г., состояла из сербов, вышедших из Боснии, Герцеговины и Албании, которым было велено выдавать себя за черногорцев . Эта партия, первоначально насчитывавшая 1046 человек, была размещена в карантине в Нови-Саде, где 137 из них умерло, а еще 501 человек был задержан для фильтрации. В результате только 834 человека составили партию переселенцев, готовых с Я. Эздемировичем к отправке в Россию. Эту цифру он озвучил при личной встрече в Вене с Г. К. Кейзерлингом в самом конце февраля 1758 г.
По официальным данным, в 1758 г. в Киев было выведено 942 человека (432 мужчины, 510 женщин и детей). Все они были записаны как черногорцы. Вряд ли стоит сомневаться, что недостающие 108 человек, как и в предыдущий раз, были набраны Эздемировичем в австрийских владениях. При личной встрече С. Пишчевича и Василия Петровича последний признавал именно его, а не Я. Эздемировича и И. Маркова, заслуги в этом деле, говоря, что "тот выход народа должно вашим трудом признать", и даже предлагал Пишчевичу отправиться в Нови-Сад и самому возглавить партию переселенцев, но получил отказ.
Одновременно с Я. Эздемировичем вопросами переселения уже собственно черногорцев занимался С. Петрович, и первоначально ему удалось добиться успеха в этом деле. Готовность переселиться в Россию выражали не только черногорцы, но и жители Герцеговины, приморских венецианских общин, среди которых были даже католики из Паштровичей. Обеспокоенный этим генеральный провидур А. Контарини издал прокламацию, запрещающую под страхом смертной казни венецианским подданным поступать на военную службу в иностранные государства. С. Петрович, прибывший в акваторию Будвы на двух кораблях под австрийским флагом, сумел уговорить значительное число черногорцев переселиться в Россию, но все это рухнуло из-за контрагитации, проведенной священником А. Джурашковичем, получившим впоследствии за это плату от венецианских властей.
Однако, в конечном итоге, несмотря на интриги венецианцев и сопротивление части черногорских "главарей", в Черногории все же удалось набрать переселенцев, которые во главе с С. Петровичем на двух кораблях в августе 1757 г. прибыли в Триест, где их встретил все еще находившийся в вынужденной эмиграции Василий Петрович. По венецианским данным, эта партия переселенцев, среди которых было 6 венецианских подданных, состояла приблизительно из 140 человек, поскольку на двух кораблях, полагали венецианцы, не могло разместиться большее количество людей. Переселенцы разделились на две группы. Одна, во главе с Василием Петровичем, направилась в Россию через Вену, а другая, ведомая С. Петровичем, через Хорватию и Венгрию прибыла в Минск, где объединилась с группой Василия Петровича. Далее переселенцы направились в Киев, куда и прибыли в декабре 1757 г. Здесь Василий Петрович из-за болезни ненадолго задержался, а остальные отбыли в Москву. Находившийся тогда в Киеве С. Пишчевич узнал от присоединившегося к этой партии по пути своего бывшего слуги во времена его прежней службы в Австрии, что черногорцев-переселенцев насчитывается 153 человека, включая мальчиков и расстриженных попов, которым Василий Петрович благословил "обрить бороды и мечи припоясать, и некоторым из ных и чины афицерские дал".
Дела, связанные с переселением и уже находившимися в России переселенцами, требовали пристального внимания Василия Петровича, поскольку здесь возникали проблемы, начало которым положили юные черногорцы. Между ними возник спор, во время которого каждый отстаивал знатность своего рода. Дело дошло до Сената, куда с челобитной обратились Иван и Рафаил (Раде) Петровичи, жалуясь на то, что занесенные с ними в один список Филипп Петрович и Петр Радонич не являются таковыми, поскольку один из них – Филипп Шарович, а не Петрович, а другой – Петр Станишич, а не Радонич. Шарович из турецкого города Подгорицы, а род Станишича в Черногории не первенствующий, в отличие от рода Петровичей. Жалобщики утверждали, что Ф. Шарович носит на себе портрет Петра Великого, и следует узнать, как он мог достаться ему, бывшему турецкому рабу и художнику. Они также просили, чтобы семейства Петровичей и Вукотичей были поставлены выше рода Петра Станишича. Этим местническим спором занялась Коллегия иностранных дел.
Еще больше хлопот доставили Василию Петровичу взрослые переселенцы. Недовольные условиями жизни, некоторые из них стали требовать перевода в Новую Сербию на военную службу в гусарских полках особым эскадроном. Такое их желание возможно объясняется тем, что командиры сербских переселенцев в Новой Сербии и Славяно-Сербии Й. Хорват, Й. Шевич и Р. Прерадович приглашали переселенцев к себе, утверждая, что "поселение в Оренбурх ссылка", информировал Коллегию иностранных дел Василий Петрович. Когда о недовольстве переселенцев узнали в Сенате, там выразили недоумение, поскольку переселенцы сами осмотрели предлагаемые места "и выгодами их сначала остались довольны, почему и отправились туда из Киева".
Следует сказать, что переселенцы были размещены на территории Самарского уезда, который тогда административно входил в Симбирскую провинцию Казанской губернии. Однако в военном отношении он был подчинен Оренбургу. Известный исследователь Оренбуржья, очевидец описываемых событий и ближайший сотрудник И. И. Неплюева П. И. Рычков (1712–1777), замечал по этому поводу следующее: "На самом том месте, где Мочинская слобода имелась, с 1756 года заводимо было новое селение черногорцев и албанцев, коим не только оныя угодья, которыя в той слободе прежде были назначены, но и по Иргизу реке и в других местах пространный дачи приписаны, в том чаянии, что из Европы в Россию выдет на житие людство немалое; токмо первые оттоль выходцы, поживши здесь года с три, пожелали служить в армии, а другие просили, чтоб их уволить на житье в Новой Сербии в команде генерал-майора Хорвата, почему все они в 1759 году туда и отпущены. И так сие место ныне паки впусте осталось".
Это место располагалось на р. Моче, где сохранилось название Гусарский Городок, как воспоминание о неудачной попытке водворения здесь черногорцев и переселенцев из других балканских земель, служивших в русской армии гусарами. Природные условия здесь были хорошими – это лесостепной район вблизи р. Волги и живописного массива Жигулевских гор. Название Гусарский Городок в окрестностях г. Чапаевска сохранялось вплоть до 1960-х гг.
По официальным данным, в течение 1756–1757 гг. в Оренбургскую губернию было направлено 260 переселенцев, а в 1758 г. – ни одного. Однако в августе 1758 г. киевский обер-комендант В. Лопухин направил в Самару еще 76 переселенцев Эта же цифра приводится в указе Сената И. И. Неплюеву о приеме переселенцев. Таким образом, общая численность переселенцев, размещенная в этих краях, составляла 336 человек. По сути дела это была колония переселенцев, состоящая из сербов, набранных в турецких и австрийских владениях, вышедших в Россию под видом черногорцев. Вероятно, поэтому они легко поддавались агитации переселиться к своим землякам в Новую Сербию и Славяно-Сербию.
Если и были среди них черногорцы, то их могло быть крайне мало, попавших случайно в общую массу сербских переселенцев.
П. И. Рычков, которому не было необходимости вникать в этническую принадлежность переселенцев, пользовался официальной документацией, где, как уже отмечалось, переселенцы нередко фигурировали объединенной группой – черногорцы и албанцы. Заметим, что среди переселенцев могли все же быть и этнические албанцы, так как партия переселенцев в количестве 27 человек, набранная Я. Фишером в окрестностях Триеста состояла не из черногорцев или сербов, а из выходцев из "другого края". Может быть, какие-то отголоски о намечавшемся выходе православных албанцев в районе Триеста, о чем говорилось выше, дошли до кого-нибудь, но это только предположение. Эти переселенцы в военном отношении формально подчинялись Оренбургу, но фактически проживали в окрестностях Самары, хотя некоторые из "вывода" С. Пишчевича осели на короткое время в степях под Оренбургом.
Переселенцы, а вернее часть из них, оказались людьми излишней горячности, склонные к буйству и бесчинствам. Так, находясь в Самаре, они "начали делать великие продерзости и обиды обывателям". Подобное продолжилось и в Москве, куда в 1758 г. перебралась часть переселенцев из-под Оренбурга, желавшая вступить на военную службу. Здесь они объединились с черногорцами, прибывшими в Россию с Василием Петровичем и С. Петровичем. Надо сказать, что с С. Петровичем, а также с С. Радоничем, который, как и Василий Петрович, находился в Петербурге, где вскоре и умер, у митрополита окончательно испортились отношения. Долгое время он поддерживал С. Петровича, называл его, хотя и безосновательно, своим племянником. Теперь же Василий Петрович всячески открещивался от родственных связей с ним, и вдруг чудесным образом прояснилось, что С. Петрович никакой не Петрович и род свой ведет "от цыганской фамилии Шарович". Василий Петрович информировал Коллегию иностранных дел, что другой бывший соратник митрополита Т. Мркоевич по сговору с С. Шаровичем распространял среди прибывающих в Киев переселенцев слухи о ссылке Василия Петровича в Сибирь, утверждал, что народ черногорский, приходящий в Россию, "на каторгу посылается по разным граничным местам".
Из-за разногласий и склок в черногорском руководстве оставшиеся без какого-либо присмотра черногорцы устроили в Москве массовые беспорядки. Они обирали не только простых московских обывателей, у которых за "малую цену денег" приобретали продовольствие, но придя к дому баронессы Марии Строгановой, "вломились в ворота, изрубили решетку, попадающихся им людей жестоко били, прибежали и к ее покоям и рубили столбы у крыльца; тогда на колокольнях близких к ее дому церквей стали бить в набат, сбежался народ, и черногорцы должны были возвратиться". Распоясавшихся черногорцев переселили за Яузу в Алексеевскую и Семеновскую слободы. Дело дошло до того, что черногорцы отказались принимать воинскую присягу, и понадобился приезд в Москву Василия Петровича, чтобы уладить этот инцидент.
Несмотря на все проблемы и неурядицы, связанные с переселением, Василий Петрович не отказывался от этой идеи. Он мечтал о создании особого черногорского полка, но для этого явно не хватало количественного воинского состава. Понимая, что на черногорцев особо рассчитывать не приходится, Василий Петрович уведомил императрицу Елизавету Петровну, что он как черногорцам, так и "окружным христианам" объявил, что желающие переселиться в Россию пусть выходят, назвав себя черногорцами, но их следует записывать в черногорский полк, а не в другие, и "многие идут, прикрывшись черногорским именем". Так, в октябре 1758 г. для поступления на военную службу в Киев прибыло 34 далматинца. Последняя партия переселенцев из 135 человек во главе с И. Марковым прибыла в Киев осенью 1759 г.. Архивные данные, приведенные академиком М. Дашичем, свидетельствуют, что среди них было только 13 черногорцев.
То, что под видом черногорцев в Россию переселялись люди других национальностей, что в подавляющем большинстве это были сербы, российское руководство в конечном итоге знало. Так, в 1764 г. за вывод в Россию 1236 человек именно "славеносербского", а не черногорского народа Я. Эздемирович был произведен в чин подполковника и получил двойной надел земли в Новой Сербии. Разницу между сербами и черногорцами тогда уже при российском дворе отчетливо понимали и не могли поэтому объединить их в одну этническую группу "славено-сербов". Таким образом, подсчеты показывают, что собственно черногорцев в Россию переселилось максимум около 200 человек, из которых около 30 вскоре самостоятельно вернулись на родину. Поэтому черногорский полк так и не был создан. Вместо него были сформированы черногорские кавалерийские эскадроны, которые после обучения в Пскове и Великих Луках влились в военные части русской армии, сражавшейся в Восточной Пруссии.
Оценивая в целом переселенческую политику Василия Петровича, следует все же признать ее удачной. Для Черногории с ее крайней скудостью людских ресурсов переселение даже 1 тыс. человек было успехом. Русская сторона не осталась в накладе, поскольку вместо обещанной 1 тыс. человек в Россию переселилось почти полторы тысячи. Российскому руководству по большому счету была не важна этническая принадлежность переселенцев, для него было главным то, что переселенцы оказались готовы воевать за Россию и помогать охранять и осваивать ее южные рубежи, что в конечном итоге и получилось.
Василий Петрович прибыл в Петербурге в феврале 1758 г., где сразу развернул энергичную деятельность. Он обращался с письмами в Синод, к вице-канцлеру М. И. Воронцову, фельдмаршалу П. И. Шувалову, императрице. В этих письмах митрополит информировал российское руководство о том тяжелом положении, в каком оказались черногорцы и соседние брдские племена после турецкого нашествия 1756 г., о мужестве и воинской доблести черногорцев. Одновременно он обратился с просьбами к русскому правительству о принятии черногорцев в российское подданство, об установлении ежегодной субсидии Черногории в размере 15 тыс. рублей, о направлении "для пребывания в их резиденции" постоянного российского представителя и пр.. В этот приезд Василий Петрович преподнес Синоду щедрый дар – "Псалтырь древней печати нашей резиденции Цетинской митрополии", изданный при герцоге Черноевиче. Этот псалтырь был напечатан в Ободской типографии, основанной на Цетинье Джураджем (Юрием) Црноевичем в 1493 г. Это была первая славянская типография на Балканах, печатавшая церковные книги на кириллице. Функционировала она до 1496 г. Таким образом, российский Синод, благодаря черногорскому митрополиту, стал обладателем редчайшего памятника славянского книгопечатания.
Для обращения к русскому двору Василием Петровичем был выбран неподходящий момент. Продолжалась война с Пруссией, и поэтому любое обострение отношений с Портой, в том числе и из-за черногорцев, было для России крайне нежелательно. Тем более что в эти дни А. М. Обресков доносил из Константинополя, что султан хочет войны с Россией.
Если новый султан Мустафа III искал любого повода к войне, то задача русского двора сводилась к тому, чтобы не дать его. Поэтому 18 (29) мая 1758 г. последовал указ Елизаветы Петровны Коллегии иностранных дел о награждении черногорской делегации денежными суммами и золотыми медалями, выпущенными в честь коронации императрицы. В Черногорию для раздачи народу Елизавета Петровна распорядилась отправить 1000 "наших золотых портретов". Делегатам выделялось 2000 рублей на обратный проезд, а также Василию Петровичу "особливо" 1000 рублей . Кроме того, по распоряжению Синода митрополиту была выдана субсидия Цетиньскому монастырю (с 1755 по 1760 год включительно) и "проездные, отъездные и подводные" в размере 965 руб. 69 коп., а также богослужебные книги.
Что же касается вопроса о приеме черногорцев в российское подданство, то Елизавета Петровна посчитала делать это нецелесообразным, поскольку для черногорцев оно могло обернуться бедой "по великой близости окружающих их неприятелей" и отдаленности от них Российской империи. Поэтому дело откладывалось до "лучших времен".
Отказывая в приеме черногорцев в подданство, российское руководство не отходило от политики покровительства Черногории. Так, в ответ на отказ Синода выдать Василию Петровичу архиерейское облачение, решением Конференции (высший совещательный орган при императрице) Синоду рекомендовалось удовлетворить просьбу митрополита, поскольку решение Синода противоречило "прежде оказанным милостям и покровительству российского двора Черногории". Следует заметить, что, оказывая фактически покровительство Черногории, русское правительство ни тогда, ни позже не заявляло об этом официально, не облекало его в международно-правовую форму, чего впоследствии будет неоднократно добиваться черногорское руководство.
Императрица также согласилась удовлетворить просьбу Василия Петровича о пожаловании черногорскому народу ежегодной субсидии в 15 тыс. рублей. Однако пока субсидия выделялась только на один год. Ее дальнейшая судьба зависела от того, сумеют ли черногорцы приложить старание для "учреждения между собою доброго порядка и согласия", а также способности снабдить себя вооружением и добиться установления "нужного регулярства и доброй дисциплины". Просьба митрополита о направлении в Черногорию постоянного дипломатического агента была отклонена Елизаветой Петровной, поскольку, считала императрица, этого "нынешние обстоятельства совсем не дозволяют".