Чувствую, такой "законной" тактикой мы на этот раз ничего не добьемся. Враг нас съест своей численностью. Броситься сейчас же в атаку, не имея пока достаточного тактического преимущества, тоже не годится. Противник легко отразит нападение и потом поглотит нас со всей нашей отчаянной храбростью. Сломя голову действовать нельзя.
Храбрость в бою? Но сейчас этого мало! Летчики опытные. Но опытом нужно уметь пользоваться. Хорошо, что есть еще время подумать!
Мое внимание привлекли истребители противника. Они летели сзади бомбардировщиков на малой скорости и как-то расслабленно, беспечно, словно у себя дома. Надо воспользоваться беспечностью немцев и своим преимуществом в высоте.
Тяжело плывут груженные бомбами "юнкерсы". Истребители отстали и явно не ожидают нападения. Всем нам надо навалиться сначала на них. Внезапность ошеломит "фоккеров" и "мессершмиттов". И тогда мы, не теряя ни секунды, ударим по бомбардировщикам. Действовать последовательно и только кулаком. В этом наша сила.
А ведь летят они к Киеву. Ни в коем случае нельзя допустить бомбардировку города!
С надеждой гляжу на свои красные "яки". Управляют ими хорошо слетанные бойцы-коммунисты. Уверен, что ни один из них не отвернет. Красная линия, линия боевого строя, колышется. Все волнуемся.
Предупреждаю:
- Спокойно! Целиться лучше! Огонь по моей команде!
И снова тишина. Тревожная тишина, от которой спирает дыхание. Вот он, враг, перед тобой. Хочется прошить его снарядами. Но сдерживаю себя. Еще рано, можно промахнуться. Терпение!
Подходим ближе. Уже отчетливо видны черные кресты на крыльях, желтые консоли. Они обдают зловещим холодом и заставляют действовать с той беспощадностью, которая придает спокойствие. Подбираюсь в упор и чуть поднимаю красный нос своего "яка". Перекрестие прицела накладываю на мотор "фоккера". Теперь промаха не будет.
- Огонь!
"Фоккеры" и "мессершмитты", оставив висеть в воздухе два факела, разом, точно по сигналу, проваливаются и уходят к земле. Это нам и надо. "Лапотники" остались без охраны. Бей только.
Через две-три минуты все "юнкерсы" сбросили бомбы по своим войскам и поспешили к себе. Задачу мы выполнили. И собрались, чтобы идти домой. Но нет Кустова. Запрашиваю по радио. Молчание.
Шестеркой, без Игоря, возвратились на аэродром. Победа омрачена. Все в напряженном ожидании смотрим в сторону Киева. У летчиков есть на это свое чутье, выработанное в совместных полетах. Никто не видел, куда девался Кустов. Но все были убеждены, что такой человек, как Игорь, хорошо знающий повадки фашистских летчиков, не мог сгинуть просто так.
Гнетущая, тяжелая тишина. Но вот в дымном небе появился "як". Красноносый истребитель бесшумно, точно тень, пронесся над летным полем. Потом развернулся и так же беззвучно пошел на посадку. Аэродром, словно пробудившись, загудел: "Кустов! Кустов!"
Бежим к остановившемуся самолету, к нему мчится и санитарная машина. Летчик легко вылезает из кабины и улыбается. Он совершенно здоров, на самолете - ни единой царапины. А мы-то переживали! Меня захватывает радость, но спокойствие Игоря возмущает.
- В чем дело? Почему не отвечал на вызов?
- Радио отказало. А задержался - за "рамой" охотился. Не мог же я возвратиться и не выполнить ваш приказ: сбить ее на обратном пути.
Все дома. Волнения улеглись. Пережитый риск стал воспоминанием. Едва ли без риска была бы так радостна победа. Мне этот бой особенно запомнился. В нем я сбил тридцатый фашистский самолет. Десять из них - в боях за Киев. Тридцать самолетов за четыре месяца!
Все были довольны исходом боя. Никто не говорил о наших недостатках, о промахах. А были ли они, эти недостатки?
Воздушный бой - искусство. И как бы боевой опыт ни обобщался, как бы он ни оформлялся организационно, боевая действительность всегда дает что-то новое, и воздушные сражения, как и сама жизнь, не могут быть похожими одно на другое. Однако новизну не каждый человек может уловить. А надо: она изменяет тактические приемы борьбы. Поэтому мы коллективно разбирали каждый бой, даже если он и прошел удачно.
В сражении б ноября, по докладам летчиков, было уничтожено девять самолетов противника и три подбито. Вскоре результаты уточнили наземные войска. Из 3-й гвардейской танковой армии пришло официальное подтверждение, что мы сбили одиннадцать вражеских машин. Но самое интересное узнали позднее. Оказывается, немецко-фашистское командование издало специальный приказ, в котором говорилось о появлении новых советских истребителей с красными носами и предписывалось во что бы то ни стало сбивать их, так как на них летают асы.
Для поддержания духа своих летчиков фашистское радио передало, что в этом бою участвовало тридцать советских красноносых истребителей, а немецких - всего пятнадцать. И что советские летчики потеряли якобы половину машин, в том числе был сбит и командир группы капитан Ворожейкин. У них же не возвратилось на базы только пять самолетов.
Врать так уж врать. Но мы не удивились: ведь ложь и обман - закон существования фашизма.
После удачного боя радостный гомон наполнил избу-столовую. На фронтовых аэродромах не собирали торжественные собрания, посвященные великим историческим датам, а просто устраивали праздничный ужин.
Столы стоят буквой "П". В центре пока никого нет. Здесь сядет командование. Остальные места заняли летчики, усаживаясь позскадрильно, как на служебном совещании. И понятно. Ужин у нас давно стал не просто ужином, а своеобразным ритуалом разбора полетов.
Днем все взвинчены боями, напряжены ожиданием вылета. Да и собраться всем не всегда есть возможность. В такой обстановке нельзя спокойно подумать, поговорить. А сейчас все тревоги позади. Каждый хочет поделиться своими впечатлениями, мыслями, которые у него накопились за день.
Левее меня в отутюженном до лоска обмундировании сидит Априданидзе. На его - груди орден Красной Звезды. Судам темпераментно рассказывает, как нужно при перелете линии фронта обманывать фашистских зенитчиков. Мне понятна его забота: сегодня он пострадал на этом и теперь делает выводы. Справа от меня садятся Кустов и Лазарев. Одновременно они читают поздравление, висевшее на стене. Командование отмечает круглую победу Кустова.
- Значит, сегодня провозгласим тост за твой двадцатый сбитый самолет, - говорит ему Лазарев.
- И за твою двенадцатую победу, - отвечает тот. Напротив нас села вторая эскадрилья. Миша Сачков и Саня Выборное тоже о чем-то оживленно беседуют. Теперь они стали настоящими асами. В боях у обоих мертвая хватка. Если уж Миша с Саней пошли в атаку - победа обеспечена.
У Сачкова выявляется особый природный дар. Его глаза, как у орла, свободно смотрят на солнце и видят очень далеко. Бывает, что в группе никто еще не заметил в глубинах неба самолет, а он уже сообщал его тип и куда летит. Зоркость - непременное физическое качество истребителя. Правда, в первых боях зоркость Сачкова часто конфликтовала с горячим темпераментом. Видел он далеко, а вот выбрать главное направление удара у Миши иногда не хватало терпения и опыта. Курская битва для него явилась первым испытанием. Он его выдержал и теперь уже не ошибается, куда и как направить свой первый удар. И не только удар, он научился строить замысел боя и как его выполнить.
Сегодня Сачков вогнал в землю четырнадцатый самолет противника. И Выборное от него тоже не отстает. Воюют оба вдохновенно, творчески, и, пожалуй, в этом главная причина их боевого успеха.
Этот праздник Великого Октября - особенный. Впервые, на третьем году войны, он проходил под гордым гимном побед Советской Армии. Наш полк уничтожил триста одиннадцать фашистских самолетов. За это время мы потеряли около сорока машин и более двадцати летчиков. Все погибшие товарищи, словно живые, встали перед нашими глазами, и мы своим молчанием как бы клялись перед ними быть такими же стойкими и сильными и, когда нужно, отдать свою жизнь за Родину так же геройски, как отдали они…
Потом комдив Герасимов, взяв баян, обратился к нам с улыбкой:
- Давайте, братцы, споем, что ли?
Он заиграл и сочным тенором затянул свою любимую песню:
Пройдет товарищ все бои и войны,
Не зная сна, не зная тишины…
Ужин затянулся. Песни сменялись разговорами, а разговоры - песнями. Душой вечера был комдив. И конечно, не потому, что был он старше всех по званию, и даже не потому, что прекрасно играл на баяне. В боевом коллективе, чтобы так естественно, проникновенно завладеть сердцами летчиков, нужно еще другое, более важное, - быть самому настоящим бойцом и настоящим человеком. И не на один бой, не на один месяц или год, а постоянно. Именно таким и был наш комдив.
Часов в двенадцать ночи Николай Семенович встал: - Ну что ж, пора и отдохнуть. До встречи в Киеве! Нас уже ждут там!
Аэродром Жуляны. Хмурое небо. Низко плывут тяжелые облака. На стоянке самолетов работают киевляне, приводя ее в порядок. Летчики в меховых костюмах не спеша, вразвалочку, собираются у моего истребителя, с любопытством разглядывая свое первое место базирования на правом берегу Днепра.
Повалил мокрый снег. Мы направились на КП, но Лазарев остановился и удивленно воскликнул:
- Ба-а! Что это такое?
Мы обернулись. Кустов, разговаривая с девушкой, засыпал лопатой воронку от бомбы.
- Все понятно! Теперь ему никакой снег нипочем, - заметил Лазарев.
От Кустова мы узнали, что девушку зовут Люся, живет она в Киеве. Настрадалась и натерпелась в оккупации.
На новом месте Кустов с первой же ночи потерял покой. Прежде он засыпал сразу, спал крепко. Теперь ему. не спалось, он испытывал необходимость поделиться со мной своими переживаниями. Секретов друг от друга давно уже не было.
Кустов влюбился по-настоящему. Он ничего не мог делать наполовину. Воевать так воевать, отдыхать так отдыхать, любить так любить. Он во все вкладывал сердце и всю страсть своего неугомонного характера.
Каждый вечер он стал проводить со своей любимой и подумывал о женитьбе. Чтобы не расставаться с ней, думал устроить ее работать в полку или в аэродромном батальоне, обслуживающем нас. Я как-то напомнил ему:
- Ты же говорил, что сначала надо разбить фашистов, а потом только думать о невестах.
- Не учел, что законы жизни бывают сильнее нас.
В Киеве летать приходилось мало. Мешала непогода. И сейчас на улице снегопад. Мы лежим на нарах. Две железные печки раскалились докрасна. Тепло и уютно. В такое время летчики, как говорят в авиации, любят "прогреть языки". Сергей Лазарев рассказывает, как он в детстве с ребятами на Суздалыцине нашел в чащобе леса выводок волчат.
- Одного поймали. Остальные скрылись в норе под старой елью. Малыша я взял на руки. Дрожит, бедняжка, вырывается. А тут откуда ни возьмись разъяренная волчица… - Лазарев замолчал.
- Ну, барон Мюнхгаузен, заливай дальше, не томи, - поторопил Кустов.
- Продолжить мы могем! Ну за что оскорбил человека недоверием? - Лазарев напустил на себя обиду. - Хвастаться своими успехами могут охотники да еще влюбленные. А я не отношусь ни к первым, ни ко вторым. И влюбляться не собираюсь, пока идет война.
Кустов без всякой обиды отпарировал:
- Никто не виноват, что ты для любви еще не дорос. Тебе пока ближе истории детства.
- Вот и ошибаешься! Мой рост - сто девяносто три сантиметра, а твой - только сто девяносто два. Так кому надо подрасти?
К нам вошел помощник командира полка по воздушному бою и стрельбе капитан Рогачев и сказал мне:
- Погода улучшилась. Пойдем на улицу, посмотрим… Может, начнем работать.
Фашисты, создав превосходство в силе, особенно в танках, перешли в контрнаступление с целью захватить Киев и восстановить оборону по Днепру. Погода у них стояла лучше, чем у нас. Днепр, словно магнит, притягивал с запада туманы и облака.
- Требуется прикрыть наши войска, - заговорил Рогачев, глядя в небо. - Погода улучшается. Ты со своими "стариками" да я с Мишей Сачковым… Может, слетаем? Немцы мелкими группами бомбят наших.
- Надо немного подождать, - посоветовал я, разглядывая заросшее черной щетиной лицо Рогачева. Он всегда был до педантичности опрятен. И брился иногда даже по два раза в сутки, а тут… - Ты что, вспомнил допотопное суеверие авиаторов - не бриться перед вылетом?
Василий Иванович заговорщически, улыбнулся и доверительно сообщил:
- Хочу отпустить бороду.
Я знал, что он ничего не делает, не обдумав заранее.
- О-о! Это серьезный шаг. И наверное, не без причины? Крупные губы Рогачева плотно сжались. Он тяжело вздохнул:
- Чертовски соскучился по семье… - И после паузы со свойственной ему рассудительностью заговорил: - Борода мне нужна вот для чего. Во-первых, хочу съездить в отпуск к жене и сыну. Моя Анна еще до войны требовала, чтобы я отпустил бородку. Она считает, что борода - украшение мужчины. Во-вторых, - он улыбнулся, - природа обделила меня немного ростом. А мне теперь надо быть солидным, походить на педагога. Вот-вот наш полк выведут на переформирование, и нужно будет учить молодежь воевать. И борода тут будет помощницей.
Снегопад перестал. Мы пошли в помещение, чтобы поставить задачу летчикам. Василий Иванович, узнав, что со мной летит молодой ведомый, спросил:
- А не лучше ли тебе лететь тройкой, с одними "стариками"? Погода-то уж больно неустойчива.
Априданидзе понял Рогачева и с присущей, ему откровенностью возмутился:
- Значит, не доверяете мне? Думаете, не могу летать в такую слякоть?
Василий Иванович вопросительно взглянул на меня.
- Вчетвером веселее будет, - ответил я.
Перед выходом из комнаты отдыха Сулам надел на свои хромовые сапоги галоши. Все, кроме него, уже ходили в зимнем обмундировании. Для Априданидзе же на складе не нашлось ни унтов, ни валенок тридцать шестого размера. И штаны от мехового костюма оказались широки и длинны. Зато курточка была в самый раз, а ее черный цигейковый воротник как бы усиливал смуглость лица.
- Не зябнут? - спросил я, показывая на ноги.
Летчик мгновенно вытянулся в струнку. Брюки бриджи с хорошими от утюга стрелками и до блеска начищенные сапоги придавали ему особое изящество. Я невольно подумал, что он и в небе такой же аккуратный, как на земле. И воевать начинает расчетливо, с присущей ему собранностью.
- Никак нет! - чеканя слова, ответил Сулам. - Мама из Кутаиси прислала длинные шерстяные носки. - И не без гордости пояснил: - Сама связала.
Зная его скупость на слова, я уточнил:
- А зимой? Здесь морозы бывают до тридцати.
- Выдержу!
Мы в воздухе. Под нами все бело. Теперь Украина с неба напоминала Россию на Калининском фронте с ее бескрайними снежными просторами зимой 1942/43 года. Но вот и фронт. Огонь и дым как бы горным хребтом обоэначили поле боя. Все черным-черно. Война слизала снег и целые села, оголив украинский чернозем. А сколько танков! Здесь их у противника, как и под Курском, полно. Через редкие просветы в облаках кровавым пятном нет-нет да и мелькнет солнце. Видимости почти никакой.
От кипящей земли четверкой уходим за тучи. Кустов с Лазаревым остаются внизу. Теперь у нас вверху солнце и небо. И все же отдельные черные столбы, похожие на извержение вулкана, прорываются за облака.
Не прошло и двух минут полета в заоблачных просторах, как раздался тревожный голос Кустова:
- Вижу "лапотников"! Атакую!
Противника у нас, в высоте, пока нет. Надо нам с Суламом снизиться и помочь Игорю с Сергеем.
- Василь! Оставайся здесь, - передал я Рогачеву и с Суламом нырнул вниз.
Только мы пробили облака, как носами своих истребителей почти уткнулись в двух "фоккеров". Они от неожиданности шарахнулись в разные стороны. Я хотел было погнаться за ними, но впереди заметил двух "мессершмиттов", а дальше перед ними - пару "яков", догонявших тройку бомбардировщиков. Это, наверное, Кустов с Лазаревым. И почему-то оба атакуют, не замечая противника сзади.
Опасность для "яков" была так велика, что я сразу кинулся им на выручку, успев только передать своему ведомому, чтобы он атаковал правого фашиста. Помнил я и о вражеской паре истребителей, оставшейся позади. Надо бы оглянуться, но обстановка не позволила. Немедля ловлю свою жертву в прицел и нажимаю на кнопку управления оружием. Брызнул огонь. Огонь брызнул и от "мессершмитта". Но это не искры, высеченные из металла моими снарядами и пулями. Фашист все-таки успел полоснуть по нашему истребителю.
Оба "яка" скрылись в облаках. Однако один уходил вяло и с большим креном. "Мессершмитты", атакованные нами, исчезли где-то внизу в дымке. Два бомбардировщика тоже посыпались к земле, а третий, сбросив бомбы, метнулся ввысь, в тучи. И тут только я взглянул в сторону напарника. Его нет. Неужели сбили? Я повернул голову назад. Там "фоккер" и сзади него Сулам, поливающий фашиста огнем.
Спасибо товарищу: вовремя выручил. Но и к нему уже подбирается немецкий истребитель. Рывок - и я мчусь на помощь ведомому. Враг заметил меня и оставил Сулама.
Задание мы выполнили, во домой возвратились только вчетвером, без Кустова и Лазарева. Такие без вести пропасть не могут. И все-таки исчезновение Лазарева тревожило меня. В нем еще, как в шаловливом пареньке сохранилось много вольностей, которые мешают в бою.
Я не спешу идти с докладом к командиру полка. Стою у своего самолета и с опаской поглядываю на полевой телефон.
Эта штука иногда приносила тяжелые вести: земля сообщала, где упали наши сбитые самолеты.
- Товарищ капитан, ваше задание выполнено, - четко и спокойно доложил мне подошедший Сулам. - Разрешите получить замечания.
Больше тридцати раз приходилось мне слышать такие его доклады, и всегда они звучали по-иному. После первого вылета в осипшем голосе и на бледном лице были тревога, нетерпение узнать оценку своих действий и радость боевого крещения. Теперь деловитое спокойствие рабочего человека и гордость за свой труд.
Раньше он был горяч и вспыльчив. Сейчас уравновешен и степенен. Фронтовая жизнь вместе с боевым опытом дает и житейскую сдержанность. Правда, Судам с виду никак не походил на литературного героя - летчика-богатыря. Скорее всего, он напоминал подростка в форме летчика. Как обманчив может быть внешний облик!
К Суламу пришла боевая зрелость. Возможно ли за месяц? Да. Возмужание на фронте не зависит от возраста и определяется не временем, а боями и внутренними качествами человека. В этом бою Сулам как бы сдал экзамен на мастерство, показав свою зоркость, расчет и умение быстро сразить врага. Воюет с увлечением и вдохновенно.
Разве можно воевать увлеченно и вдохновенно? Разве можно с увлечением смотреть смерти в глаза? А страх? А инстинкт самосохранения? Эти чувства подчиняются воле, которая как бы является внутренним командиром каждого бойца.
- Молодец! - похвалил я его. - Поздравляю с третьей личной победой!
К нам подошли Рогачев с Сачковым, но мы не успели обменяться и словом, как раздался громкий звонок телефона. Я его ждал. И все же взять трубку не торопился.
- Стодвадцатый слушает, - не спуская глаз с западного неба, отзываюсь я.
- Почему не докладываете о вылете? - В голосе командира полка нетерпение и тревога, но от его вопроса на душе полегчало. Я хотел ответить, но радость захлестнула: вдали замаячила пара "яков". - Почему молчишь? Что случилось? Где два самолета?
- Еще в воздухе. Кустов и Лазарев. Они на подходе. - Однако сам думаю: "А если это не они?"