При Иване III послы обедали порой на дворах у "ближних" бояр, но уже при Василии III посольское угощение становится прерогативой государя. Даже всесильный фаворит Годунов дипломатических обедов не устраивал, хотя и принимал у себя на дворе послов, прибывших к Федору Ивановичу. И поведение государя за столом приобретает все менее свободный характер. Иван III еще позволял себе шутить с гостями, но его внук вел себя гораздо сдержаннее, лишь произносил здравицы и изредка, что было особой милостью, "подчивал" обедавших. Так, в 1566 году царь литовских послов "жаловал, им говорил, чтоб ели и пили". Еще реже он разговаривал с послами. Вообще Грозный, ужесточая придворный церемониал, возводя в закон то, что при его предшественниках было обычаем, одновременно сам же и тяготился этими нормами, чересчур подчас тесными для его неукротимой натуры. В 1574 году, испытывая, видимо, вполне понятное злорадство при известии о бегстве во Францию Генриха Анжуйского, чья кандидатура на польский престол годом раньше была предпочтена кандидатуре самого Грозного, царь об этом живо интересовавшем его событии беседовал на обеде с литовскими послами.
На посольских обедах столовую палату украшали поставцы (разновидность шкафа, буфета) с золотой и серебряной посудой. По словам И. Кобенцеля, ее с трудом могли бы вместить 30 венских повозок. Обилие драгоценной посуды произвело впечатление даже на Р. Ченслера, который в целом довольно презрительно отнесся к попыткам поразить его богатством царя. Вся посуда была, по-видимому, сгруппирована в несколько наборов, и наборы эти постоянно содержались в том или ином поставце. В свою очередь, поставцы были приписаны к определенному помещению. Например, при угощении послов в "Середней палате" Кремлевского дворца часто выставлялся поставец под названием "Орлонос". Кроме него в посольских книгах XVI в. упоминаются еще шесть поставцов: "Соловец", "Колодезь", "Судно", "Писарь", "Христофор" и "Божница" (последний находился в Александровой слободе и скорее всего назывался так не случайно - разгульные пиры в столице опричнины были своего рода "службой", в которой чаши и кубки заменяли собой иконостас). Свои названия поставцы могли получить от изображений на них или от наиболее примечательных предметов их набора. Существовал также особый "Кормовой" поставец, содержавший посуду для угощения послов на подворье.
Количество и качество посуды зависело от политической обстановки и отношения к данному посольству. В 1549 году на угощении литовских послов, отказавшихся признать царский титул Грозного, использовался поставец "Орлонос", содержавший "суды средние" (посуду среднего качества). Но когда в 1557 году шведское посольство в Москве подписало договор о мире, на обеде "наряд был платью и судом болшой". В особо торжественных случаях выставлялся "болшой" поставец, то есть какой-нибудь один с дополнительной посудой из всех остальных. На обеде в честь литовских послов в 1586 году "поставец был болшой - Христофор и из всех поставцов выбор". Персидскому посольству в 1598 году "поставец был болшой - Соловец и прибавочные суды со всех поставцов", причем сообщается, что посуда была выставлена "потому жь, как при прежних послех кизилбаских". Вероятно, существовали наборы, по традиции использовавшиеся при угощении дипломатов той или иной страны, и в зависимости от оказываемой им "чести" менялся ассортимент посуды. Литовскому посольству в 1576 году, с прибытием которого у Ивана Грозного вновь появилась надежда занять престол Великого княжества Литовского, "поставец был выбран изо всех поставцов, перед прежним с прибавкою".
Порой в столовую палату собирали почти всю имевшуюся во дворце драгоценную посуду. На угощении А. Дона в 1597 году "поставцы были в полате у столба все" - находились они вокруг опорной колонны Грановитой палаты, в центре зала. Кроме того, золотая и серебряная посуда стояла у дверей и даже в сенях, где разместили бочонки, ведра и большие ковши. Различные раритеты ставились и на специальных столах - например, немецкие часы "на слонех". Подобные диковинки нарочно ставили так, чтобы послы могли их разглядеть: "против посольского стола поставлены были суды - инроги и барсы, и лвы, и олени". О кубках или кувшинах, сделанных в виде единорога, часто упоминают в своих записках и иностранные дипломаты. Возможно, все это располагалось не беспорядочно, а подбирались определенные композиции из драгоценной посуды. Например, среди кубков-животных и кубков-птиц находились и сосуды, изготовленные в виде охотников.
Но все эти сокровища не предназначались для использования во время обеда. Драгоценная посуда, как отмечал еще русский историк и археолог И. Е. Забелин, "составляла после икон едва ли не первую статью комнатного убранства, заменяя для того времени произведения изящных искусств". Собственно на обеденных столах посуды было немного: большие блюда с мясом или рыбой и чаши для меда (виноградное вино в середине XVI в. было еще редкостью, и даже те послы, которых принимали в Москве с немалыми почестями, могли получить в течение обеда лишь один кубок вина, чаще всего мальвазии). Тарелок не было. Их отсутствие Д. фон Бухау, знавший русский язык и читавший, как можно предположить, летописи, простодушно объяснял традицией, идущей от Владимира Мономаха: тот запрещал брать с собой в походы "какую-либо кухонную посуду кроме одних вертелов".
Фон Бухау писал о Грозном, что он "грубых нравов", но вместе с тем внешность и манеры царя произвели на имперского дипломата сильное впечатление. "Величие его наружности и движений, - замечает фон Бухау, - таково, что если его одеть, как крестьянина, и поставить в толпу ста крестьян, то и тут его тотчас можно признать за человека высокого происхождения".
Важным моментом столового церемониала было отправление еды и питья послам на подворье. Если угощение заменяло собой обед в царском дворце, то оно посылалось "столом полным", который был как бы единой "подачей" от государя. В этих случаях количество провизии и напитков бывало огромным. Порой до 400 человек торжественно несли по московским улицам блюда и бочки, и тысячи москвичей собирались полюбоваться их пышным шествием. В 1602 году на подворье к имперским послам С. Какашу и К. Тектандеру прибыло около 200 человек, и доставили они исключительно рыбные блюда - день был постный (дело происходило во время небывалого неурожая первых лет XVII в., и можно себе представить, с какими чувствами взирали на эту процессию голодные москвичи).
Но само "жалованье столом полным" входит в обыкновение лишь к концу XVI в., когда все более редкими становятся приглашения послов к царскому столу. Как и во дворце, посуда употреблялась только золотая и серебряная - ее приносили на подворье из дворцовых кладовых. Перед началом обеда старший стольник от имени государя подавал послам хлеб, в определенном порядке следовали здравицы и царские "подачи", с той лишь разницей, что сам государь на обеде не присутствовал.
Другую роль играло отправление на подворье блюд непосредственно от стола во дворце. "А что послом и дворяном в столе было государево жалованье подачи, - свидетельствует посольская книга, - и те все ества посылаиы к послом на подворье". В этом случае отправлялись те блюда, которые были пожалованы царем во время обеда. Съесть их все послы, разумеется, не могли, а оставить на столе значило нанести оскорбление государю. Так же поступали и русские участники официальных обедов во дворце, что иные из иностранных дипломатов, не разбираясь в чуждых им обычаях, принимали за проявление обычной скупости.
Но "жалованье" послам меда или вина после торжественного обеда было самостоятельным видом "чести". "Почестливость чинится за столом и после стола", - говорили послам русские приставы. В обязанности последних входило отвозить на подворье послам мед и вино от государя. Иногда таких поездок бывало и несколько - в тех случаях, когда послы по каким-либо причинам рано покидали столовую палату. Но посол вовсе мог быть лишен этой "почестливости", если вел себя в Москве неподобающим образом или вызвал недовольство самим характером своей миссии. В 1562 году Иван Грозный не велел приставу после обеда ехать с медом к литовскому посланнику Б. Корсаку, ибо "король прислал грамоту недобру".
Забота о международном престиже Русского государства выражалась, в частности, и в том, что упорядоченный церемониал дипломатических обедов ("стол") все сильнее начал отличаться от обычаев, принятых на неофициальных дворцовых трапезах - пирах. Впрочем, "стол" мог переходить в "пир". В 1558 году бывший казанский хан Шах-Али "у государя ел, а стол был в Столовой избе, а после стола царь Шиг-Алей у государя пировал долго вечера". В 1564 году после обеда в честь крымских послов, что уже в середине XVI в. было большой редкостью, "царь и великий князь пировал". Из иностранцев на пирах допускалось присутствие лишь татарских дипломатов, которых в Москве если и угощали, то в более свободной обстановке, с меньшей пышностью. Для них, например, никогда не выставлялись поставцы с драгоценной посудой.
Начиная с середины XVI в. "стол" и "пир" в посольских книгах фиксируются раздельно, следовательно, разница между ними ясно сознавалась современниками. "Стол" отличался чинностью и пышной церемонностью. На пирах царь и его сотрапезники, само собой, вели себя гораздо проще. В пиршественном зале присутствовали музыканты, певцы, даже скоморохи, появление которых на дипломатическом обеде было невозможно. Порой пировавшие надевали маски ("машкары").
Строгий, до мелочей продуманный "чин" посольских угощений нес определенную функциональную нагрузку, которая становилась все значительнее и в итоге резко отделила их от карнавальной обстановки царских пиров.
Церемониальные нормы московских официальных обедов во многом опирались на традиции национальные. Однако обряды, взятые из народной жизни, но проникшие в придворный быт, несравненно более подвижный и гибкий, нежели стихия, их породившая, существенно видоизменились, приобрели новые черты; старинные нормы были приспособлены для выражения политических идей. Эти обряды, став частью государственного этикета, подверглись постепенной формализации, утратили свое ритуальное значение, как это всегда бывает, когда обычай превращается в этикет.
А. С. Пушкин писал: "Неспешно предки наши ели…". Эта торжественная неспешность, призванная выразить великое в малом и бывшая характерной чертой всех русских посольских обычаев, особенно ярко проявилась именно в столовом церемониале московского двора.
Глава VII. В "ОТВЕТНОЙ" ПАЛАТЕ
Поиски "посредствия"
Собственно переговоры с иностранными послами также проходили в Кремлевском дворце, в "Набережной палате, где бояре судят" (там в отсутствие государя Боярская дума разбирала текущие дела). Но посольские книги чаще называют эту палату просто "ответной". В ней, а не в приемных покоях, послам давался "ответ" на привезенные ими грамоты и обсуждались все политические проблемы, для разрешения которых прибыло данное посольство. В относительно свободной обстановке "ответной" палаты, где обе стороны не были стеснены присутствием государя, бушевали страсти, сталкивались аргументы и контраргументы, цитаты из Священного писания перемежались клятвами, взаимными обвинениями, даже перебранками и недвусмысленные угрозы вплетались в тонкую вязь дипломатической риторики.
В день первой аудиенции, которая фактически была представлением послов государю, переговоры не велись, поскольку требовалось время для того, чтобы перевести полученные грамоты, прочитать их царю и составить "ответ". Но в дальнейшем переговоры без предварительной аудиенции у государя считались "безчестьем" для послов, и по традиции каждому их туру предшествовала высочайшая аудиенция. Когда в 1554 году русские послы в Вильно отказались вторично идти на переговоры с литовскими "панами радными", лишь однажды побывав на приеме у короля, им напомнили, что незадолго перед тем и литовские послы, видев "государские очи" один раз, "по дву крот (дважды. - Л. Ю.) на обмове сидели". Однако по отношению к европейским дипломатам такая практика - скорее исключение, чем правило: инцидент был вызван спорами по поводу царского титула Грозного. Лишь ханские посланцы зачастую отправлялись на переговоры без предварявшей их аудиенции, что ни к каким недоразумениям не приводило. Аудиенция символизировала то обстоятельство, что переговоры будут вестись от лица самого государя, но в русско-крымском посольском обычае, который отличался меньшей этикетностью, подобная условность не была обязательной. Позднее, в XVII в., даже сами переговоры с крымскими послами велись не в царских палатах, а в помещении Посольского приказа.
В "ответную" палату вначале входили послы с приставами, а затем появлялись бояре и дьяки, которым царь "указал быти у послов в ответе". Такой порядок был "честнее" для русских, ибо послы, дожидаясь их, оказывались в положении просителей. Послы встречали бояр посередине палаты и здоровались с ними за руки ("руки подавали"), С мусульманами русские "карашевались". Потом все рассаживались по лавкам друг против друга, а приставы и свита послов покидали помещение. Оставались только толмачи. В Москве по возможности старались использовать своих толмачей, состоявших при Посольском приказе, - крещеных татар, ливонских немцев. Толмачам, которые приезжали с послами, не доверяли. В особенности это касалось польских и литовских переводчиков при западноевропейских миссиях. Услуги этих лиц отметались заранее, ибо в них не без основания подозревали шпионов.
Стол для переговоров появился в "ответной" палате уже в XVII в., а до этого были только лавки, крытые "полавошниками суконными и камчатными". Бояре, "посидев мало", вставали и "говорили ответ", текст которого предварительно распространялся среди думных людей по отдельным пунктам ("статьям"), и каждый в свою очередь произносил свою часть. Иногда "ответ говорили наизусть по статьям", но чаще - "по письму по статьям" (зачитывали с листа). К середине XVI в. "ответы" разрастаются настолько, что выучивать их наизусть становилось трудно. Послы слушали стоя, а при произнесении "царского имяни", с чего начинался каждый пункт "ответа", должны были снимать шляпы. Затем все вновь садились на лавки и начинались собственно переговоры (в дипломатической терминологии того времени - "розговор", "обмова").
Царь контролировал ход переговоров, поскольку ему подробно докладывали о каждом их этапе, а порой представляли списки посольских "речей". В начале XVII в. в "ответной" палате был устроен специальный тайник ("смотрильная решетка"), через которую царь мог сам следить за ведением переговоров (еще позднее и за стенами Грановитой палаты появился подобный тайник, откуда члены царской семьи любовались зрелищем посольских аудиенций).
В день прочтения царского "ответа" сами переговоры велись редко: послам нужно было время, чтобы подготовиться к полемике. Они отправлялись на подворье, куда им впоследствии присылался список "ответа".
Между очередными турами переговоров проходило несколько дней, а то и недель. Это было обусловлено необходимостью консультаций с государем и подготовки к следующему "розговору", где каждая сторона должна была представить противной письменное изложение своей позиции по всем обсуждавшимся вопросам. Случалось, что эту подготовку намеренно старались затруднить. В 1549 году после долгих споров о царском титуле Грозного литовские послы попросили дать им "выпись о царском поставлении, которым обычеем государь на царство венчался, и как предки его то царьское имя взяли". Но послам отказали в этой просьбе. "Толко им писмо дати, - приговорил царь с боярами, - ино вперед о том ответы умыслят, и тогды будет в речех говорити о том тяжеле, коли о том ответы составят".
К. Варшевицкий, польский дипломат и мыслитель конца XVI в., в своем сочинении "О после и посольствах" разработал принцип строгого соответствия между личными качествами посла и страной, куда тот должен был быть отправлен с наибольшей пользой для Речи Посполитой. В Турцию Варшевицкий советовал посылать людей отважных, которых нельзя было запугать, и не скупых, которые не жалели бы денег на подкуп приближенных султана. В Рим, к папе, лучше всего направить человека набожного, однако предпочтительно светского, чем духовного, иначе курия легко подчинит его своему влиянию. Послы в Италию непременно должны были обладать хорошими манерами, во Францию - быстрым умом, в Англию - достоинством в Испанию - скромностью, а переговоры при дворе Габсбургов с успехом смогут вести лишь послы, отличающиеся упорством и твердостью характера. В Москву, как считал Варшевицкий, который сам принимал участие в русско-польских переговорах в 1582 году, следует посылать людей предусмотрительных, осторожных, способных терпеливо вести на переговорах долгие "торги".
Разумеется, советы Варшевицкого носят достаточно умозрительный характер. Во все времена и у всех народов опытный дипломат должен был обладать "терпением часовщика", как говорил Ф. де Кольер, один из руководителей внешней политики Франции при Людовике XIV. Однако многое Варшевицкий подметил точно и сформулировал остроумно: переговоры в Москве с польско-литовскими послами и в самом деле напоминали "торг".