4
После обеда майор Василяка, вызвав на КП командира первой эскадрильи старшего лейтенанта Вахлаева и меня, поставил задачу: прикрыть 3-ю гвардейскую танковую армию, устремившуюся на Васильков и Фастов.
- Лететь только "старикам", - предупредил командир полка.
Набралось по три летчика от эскадрильи.
- Мало, - заметил Василяка. - Возьмите с собой из молодых Априданидзе и Сирадзе.
- Восьмерки тоже маловато, - сказал я. - Задача очень сложная. Может, еще дадите пару от Худякова?
- Нет! Не могу! Он со своей эскадрильей пойдет за вами. Где сам-то полетишь?
Вопрос был задан не случайно. За последнее время появилось мнение, что командиру истребителей для удобства управления нужно лететь в верхнем ярусе. С колокольни, мол, виднее.
Эта "новинка" не нова. Она зародилась еще на Халхин-Голе в 1939 году и в буржуазных армиях нашла широкое применение. Так обеспечивалась наибольшая безопасность командира в бою. В советской авиации место командира в полете в первую очередь определяется удобствами управления. Практика подтверждает, что лучше всего командиру быть там, где решается главная задача боя.
Мы готовились вылететь на прикрытие наземных войск. Наша главная цель - бомбардировщики. Верхние "яки" будут сковывать истребителей противника, обеспечивая этим действия нижней группы, которая должна выполнить главную задачу: громить бомбардировщиков. Значит, место командира в этой группе.
Командир, летящий не ведущим, не во главе истребителей, уже неполноценный командир. Часто в воздухе успех боя решают пример командира и место его впереди. Он должен в ответственный момент увлечь всех за собой. Поэтому я Василяке ответил, что полечу в ударной группе.
- А я со звеном в сковывающей, - поддержал меня Вахлаев. - Так будет удобнее.
Мы вышли из землянки. Летчики уже ждали нас. Георгий Колиниченко, Иван Тимошенко и Александр Сирадзе - из первой эскадрильи - как на подбор низкорослые, легкие. Их комэск тоже не из тяжеловесов. Он шутливо сказал командиру полка:
- Сама природа нас создала, чтобы летать выше всех, в сковывающей группе: самолету не тяжело. А вот их, двухметровых детин, - Вахлаев кивнул на Лазарева и Кустова, - не каждой машине под силу поднять на потолок.
Василяка понял, к чему клонит комэск:
- Согласен.
Под нами снова Киев. Как изменилась видимость! Переменившийся ветер принес на Днепр дым и гарь с фронта. Город сквозь эту густую пелену еле просматривается. Вдали редеют огромные факелы: по пути отступления фашисты сжигают все, что может гореть. Трудно дышать, и даже солнце потускнело, как будто его заслонили грязным стеклом. Лишь яркие носы наших самолетов выделяются в этом дымном мраке. Видишь ли ты нас, Киев?
Кустов с Лазаревым летят правее нас с Априданидзе. Как автор идеи полетов на красноносых машинах, Игорь тревожится за успех, опасается, что в дыму мы можем не заметить противника. Слышу в наушниках его недовольный голос:
- Вот чертова муть! Когда только она кончится? Тут же, словно услышав его слова, дымное марево расступается перед нами, и мы слепнем от обилия света. Солнце яркое-яркое. Но лучи его не пробивают стелющегося дыма, отражаются, искрятся, заливая все вокруг серебристым сиянием.
За Киевом стала просматриваться земля. На юг и запад текут лавины наших танков, орудий, машин, людей. Их-то нам и надо прикрыть. Звено Вахлаева уходит вверх. Принимаем нужный боевой порядок.
Пытаюсь определить линию фронта. Ее нет: все в движении. Где наши, где гитлеровцы - понять трудно. Внизу замаячил немецкий разведчик-корректировщик ФВ-189. На фронте этот самолет за своеобразную форму прозвали "рамой". Кустов просит разрешения уничтожить его. Запрещаю: пока отвлекаться нельзя. С "рамой" можно разделаться позднее, на обратном пути.
- Есть, на обратном пути! - отвечает Кустов. Идем над Васильковом. Правее показывается Фастов. Теперь хорошо заметно, как к этим городам подходят наши войска.
В воздухе, кроме нас, никого, Летим дальше.
Как всегда, в воздухе внезапно запрыгали черные бутоны. Первый залп зенитной артиллерии фашистов был таким метким, что меня швырнуло вверх, а ведомого Априданидзе отбросило далеко в сторону, и он, беспорядочно кувыркаясь, пошел к земле. Резкий рывок из опасной зоны - и группа вне разрывов. Сулам выправил машину и разворачивается назад.
- Что случилось? - спрашиваю его.
- Поврежден мотор.
- И все?
- Как будто.
- Один долетишь?
- Помаленьку дотопаю.
Нас осталось семеро.
Теперь хорошо виден сплошной поток отступающих вражеских войск.
Решаю не возвращаться, лететь дальше, чтобы встретить воздушного противника на подходе к линии фронта. Курс на Белую Церковь. Мы знаем, там вражеский аэродром. Подлетаем ближе. Вглядываюсь. На стоянках замечаю какие-то самолеты. Только их почему-то мало. Успели взлететь?
Внимательно осматриваю небо. Вдали, в густой синеве, россыпью маячат темные пятна. Это не облака и не птицы, это самолеты. Притом очень много. Если противник, то нужно, чтобы он не обнаружил нас раньше времени. Это главное.
Забираемся много южнее и, прикрываясь солнцем, сближаемся.
Враг!
Я уже отчетливо вижу три группы бомбардировщиков по пятнадцати - двадцати Ю-87 в каждой. Многовато. Держат строй "клин" с курсом на Киев. Сзади, чуть приотстав, летит не менее двух десятков истребителей. Здесь и "фоккеры", и "мессершмитты". Очевидно, они только еще пристраиваются к бомбардировщикам, занимая походный боевой порядок. Пробраться к "юнкерсам" через такую ораву истребителей - дело сложное. Сумеем ли?
Кто-то из наших летчиков напоминает:
- Не пора ли возвращаться?
Значит, никто еще не видит противника, превосходящего нас по численности раз в десять. Стараясь говорить спокойно, сообщаю о вражеских самолетах. Наш строй, словно попав в сильную болтанку, заколебался. Заметили. Товарищей разом охватило волнение. Никто не произнес ни слова. Тишина. Напряженная тишина. Страшновато. Все ждут решения.
Саня Вахлаев, находясь в сковывающей группе и следуя установленной тактике, уже запасается высотой, чтобы надежнее связать боем истребителей противника и тем самым обеспечить свободу действий нашей тройке.
Чувствую, что такой "законной" тактикой мы ничего не добьемся. Враг съест нас своей численностью. Сразу же броситься в атаку, не имея тактического преимущества, тоже не годится. Противник легко отразит нападение и потом проглотит нас со всей нашей отчаянной храбростью. Очертя голову действовать нельзя. Приходит на память афоризм Герасимова: "Прежде чем залезать в бутылку, нужно подумать, как из нее вылезти".
Храбрость в бою? Это сейчас прежде всего расчет. Только точным расчетом можем выполнить задачу. Летчики опытные… Но опытом нужно уметь пользоваться. Как хорошо, что есть время подумать!
В голове мелькнуло решение. Как и звено Вахлаева, наша тройка тоже запасается высотой. Тяжело плывут загруженные бомбами "юнкерсы". Сзади тихо, беспечно плетутся истребители. Надо всем вместе навалиться на них. Внезапность ошеломит "фоккеров" и "мессершмиттов". Использовать замешательство и, не теряя ни секунды, ударить по бомбардировщикам. Только так, действуя последовательно, не распыляя сил, мы сможем отразить налет врага.
Ставлю задачу:
- Все одновременно, по моему сигналу, атакуем истребителей!
Большая надежда на солнце. Оно светит сзади и своими лучами маскирует нас. Но оно может быть таким же союзником и противнику. Нападение на нас в эту минуту сзади означало бы полный срыв всего замысла. Гляжу на солнце. Никого. Теперь, если оттуда и появятся гитлеровские истребители, то они все равно уже не успеют помешать нашей атаке.
Все вроде продумано, но в голове роятся тревожные мысли. Может быть, все-таки следовало придерживаться старого, много раз оправдавшего себя приема и не мудрить? Ведь сейчас, оглянись хоть один из немцев, внезапность будет потеряна, произойдет обычный воздушный бой, в котором противник получит многократное превосходство в силах. При этом предотвратить бомбовый удар нам едва ли удастся. Впрочем, не совсем так. У нас есть высота и скорость. Это наш резерв, и надо постараться использовать его на полную мощность.
Немцы летят к Киеву. Допустить бомбардировку города мы не имеем права!
Перед глазами встают улицы, заполненные ликующим народом. В городе идут митинги, встречи населения с Советской Армией.
Крепче сжимаю ручку управления. С надеждой гляжу на красные "яки". Управляют ими хорошо слетанные бойцы. Уверен, что ни один из них в трудную минуту не отвернет. Линия строя, красная линия, колышется. Все волнуются.
Предупреждаю:
- Спокойно! Целиться лучше!
- Надо подойти поближе, - отвечает кто-то. Снова тишина. Тяжелая тишина, от которой спирает дыхание.
Вот он враг, совсем рядом. Хочется прошить его снарядами. Но я сдерживаю себя. Еще рано, можно промахнуться. Терпение и терпение!
Подходим ближе. Уже отчетливо видны черные кресты на крыльях, желтые консоли. Подбираюсь в упор и чуть поднимаю красный нос своего "яка". Перекрестие прицела "накладываю" на мотор "фокке-вульфа". Под желтым пузом вражеского самолета видны грязные полосы. Очевидно, это выбивает масло. Расстояние не больше ста метров. Теперь промаха не будет.
- Огонь!..
"Фоккеры" и "мессершмитты", оставив висеть в воздухе два факела, разом, точно по команде, проваливаются и уходят к земле. Этого нам и надо. "Юнкерсы" остались без охраны.
Четверка Вахлаева громит левую группу, мы, тройкой, - правую. Только передний отряд вражеских бомбардировщиков пока еще не потревожен.
Создались условия для полного разгрома "юнкерсов". Нельзя упустить ни одной секунды. Ведь истребители противника могут опомниться и сообразить, что их атаковали всего семь самолетов. Уметь в бою без промедления использовать благоприятные возможности не менее важно, чем уметь создавать их. Решительность и быстрота - вот что сейчас главное. Уже какая-то четверка "фоккеров" карабкается к нам. Пара Вахлаева ловко спускает ее вниз. Все мы заняты. Кому-то нужно, обязательно нужно, напасть на передний отряд. Как бы сейчас пригодился Априданидзе!
В этот самый напряженный и решающий момент боя слышу голос Кустова:
- Иду на переднюю!
Как вовремя!
Настигнутые красноносыми истребителями бомбардировщики заметались и, в беспорядке сбрасывая бомбы на свои войска, рассыпались, потеряв строй. За какие-нибудь две-три минуты все было кончено.
Пока мы разгоняли "юнкерсов", истребители противника пришли в себя и стали подтягиваться.
Но это не страшно. Неприятно, что горючее у нас на исходе. Передаю, чтобы все заканчивали бой и пристраивались ко мне. Собралось шесть самолетов. Нет Кустова! Вызываю по радио. Не отвечает. Настроение сразу упало.
Делать нечего. Отправились домой. Десять вражеских истребителей на некотором расстоянии сопровождают нас, как почетный эскорт, но атаковать не решаются. Очевидно, внезапный удар и необычная окраска наших машин внушили к нам уважение.
5
Шестеркой, без Игоря Кустова, возвратились домой. Победа омрачена. В напряженном ожидании смотрим в сторону Киева. У летчиков есть чутье, выработанное в совместных полетах. Никто не видел, куда девался Игорь. Но все убеждены, что человека, который уничтожил двадцать один вражеский самолет, участвовал в сотне воздушных боев, хорошо изучил все повадки фашистских летчиков, водоворот войны не мог так незаметно унести из жизни.
- Зря вы ему разрешили в одиночку атаковать "юнкерсов", - говорит мне Лазарев.
Я понимаю Сергея. Он переживает сильнее всех: не вернулся его непосредственный командир и самый близкий товарищ.
Снова тишина и напряженное, тягостное ожидание. Отчетливо слышатся шаги командира полка, подходящего к нам. Узнав, что нет Кустова, он упрекает:
- Такого человека, единственного в полку Героя Советского Союза, и не уберечь! И даже не знать, что с ним… - Василяка, словно захлебнувшись от негодования, смолк и тоже, как все, впился глазами в небо.
Люди собираются, а тишина стоит гнетущая, тяжелая.
Многие глядят на часы. У Априданидзе первого иссякло терпение.
- Без горючего в авиации не летают.
Ни слова в ответ. Все подаются вперед. В дымном небе вырисовывается "як". Шума мотора не слышно.
Красноносый истребитель бесшумно, точно тень, проносится над летным полем. Потом разворачивается и так же беззвучно идет на посадку. Зато аэродром, словно пробудившись, гудит: "Кустов! Кустов!"
Лазарев радостно хлопает Априданидзе по плечу:
- А ты говоришь, без горючего не летают! Бежим к остановившемуся самолету. Летчик легко вылезает из кабины. Улыбается. Он совершенно здоров, и на машине - ни царапины. А мы-то переживали!
- В чем дело? Почему не отвечал на вызов?
- Радио отказало. А что задержался - за "рамой" охотился. Не мог же я возвратиться, не выполнив приказа. Пока возился с ней, бензин кончился. Вот и пришлось добираться на честном слове.
И только сейчас мы вспомнили наши переговоры о немецком разведчике ФВ-189, которого решено было уничтожить на обратном пути.
Все дома. Волнения улеглись. Пережитый риск стал воспоминанием. Едва ли без риска была так радостна победа. Для меня этот бой был особенно важен. Я сбил тридцатый фашистский самолет. Десять из них в боях за Киев. Тридцать самолетов за четыре месяца! А сколько еще предстоит?
Довольные исходом боя, идем к командному пункту, перебирая подробности вылета. Никто не говорит о недостатках, о промахах. Да были ли они? И все же по привычке, по инерции напрягаю память, пытаясь в наших действиях отыскать какую-нибудь оплошность или недоделку.
Саша Сирадзе, молодой летчик, вместе с опытными товарищами воевал, как бывалый боец, сбил два фашистских самолета.
- Я обязан был драться за двоих - и за себя и за Априданидзе, - сказал Сирадзе. - Он вышел из строя, а я земляк его, друг, вот и постарался заменить. Бой был такой, что противник как-то сам лез в прицел. Только стреляй!
Охотничьих чудес и приключений в небе не бывает. Бой - искусство. Искусство, требующее большого труда и знаний. Вера в себя, расчет и выдержка - вот что обеспечило успех в бою.
Остановившись у КП, рядом с полковым Знаменем, проводим разбор боя. Обсуждаем, почему у нас все так хорошо получилось. Каждый бой приносит что-то новое, и это ощущение вечной новизны заставляет нас и удачи анализировать. Этого требуют будущие бои.
- Почему немецкие истребители после первой нашей атаки ушли вниз, к земле, словно кто их туда швырнул? - удивляется Лазарев. - Ведь под огонь нашей семерки попало не более одной трети немецких самолетов.
- Струхнули, - уверенно заявил Кустов. - Страх выбил из них мозги, и они инстинктивно бросились к земле, позабыв все на свете.
В этом бою 6 ноября, по докладам летчиков, было уничтожено девять самолетов противника и три подбито. Вскоре результаты уточнили наземные войска. Из 3-й гвардейской танковой армии пришло официальное подтверждение, что мы сбили одиннадцать вражеских машин.
Но самое интересное мы узнали позднее. Оказывается, немецко-фашистское авиационное командование издало специальный приказ, в котором говорилось о появлении новых советских истребителей и предписывалось во что бы то ни стало сбивать их.
Для поддержания духа своих летчиков фашистское радио передало, что в этом бою участвовало тридцать советских красноносых истребителей, а немецких всего пятнадцать. При этом мы потеряли якобы половину машин, а они только пять. Ложь гитлеровцев не вызвала у нас удивления, ведь именно ложью, обманом и питается фашизм.
6
В безоблачном небе низко висело солнце. У командного пункта собрались летчики за получением задания на последний дневной вылет.
Завтра праздник Великого Октября. Войска 1-го Украинского фронта порадовали страну освобождением столицы Украины Киева. Красные "яки" провели на редкость удачный бой. К тому же мы только что узнали: для полка готовится аэродром в самом Киеве. Лучшего дня и желать не надо.
Даже майор Василяка, редко поддававшийся восторженному настроению, на этот раз отступил от правила назначения летчиков в полет - обычно он сам подбирал состав группы, а тут обратился к нам:
- Кто хочет слетать на задание?
При удаче люди всегда смелеют. И конечно, все двадцать три летчика в один голос выразили желание лететь. Летчики из дивизии и корпуса тоже захотели слетать. Им-то отказать командир полка не мог: они представители старших штабов. Исправных самолетов в полку всего десять. Василяка задумался:
- Не знаю уж кого и посылать.
- Сейчас должны лететь те, кому сегодня не пришлось драться, - подсказал ему кто-то. - День-то исторический.
- Правильно! - раздались голоса.
Василяка одобрительно улыбнулся:
- Согласен. - И он, соблюдая воинскую субординацию, подошел к штурману дивизии. - Может, вы возглавите группу?
- Нет, - категорически отказался тот. - В основном полетят летчики полка. Пускай старшим пойдет кто-нибудь из ваших.
Группу собрали из всех трех эскадрилий, управлений полка, дивизии и корпуса. Командиром этого сводного отряда назначили штурмана полка капитана Николая Петровича Игнатьева. Опытный в боях истребитель, он толково и быстро провел изучение с летчиками задания и, как всегда, в конце спросил:
- Всем все ясно?
Вопросов не было. Каждый рвался в бой.
Десять "яков", сделав круг над летным полем, взяли курс на Киев.
Оставшимся на земле в такие минуты невозможно оторваться от неба до тех пор, пока не растворится вдали звук моторов и не скроются самолеты. На душе томящее волнение.
Каждый остро чувствует свою ответственность за успех вылета: механик и моторист за свой самолет, мастер по вооружению за работу пушек и пулеметов, специалист по оборудованию за показания приборов и работу радио, инженеры и техники в целом за все машины, штабы и командиры за организацию вылета.
Медленно и почему-то в подавленном настроении побрел я в молодой сосняк к радиостанции, откуда командир полка управлял взлетом и посадкой истребителей. Василяка нервозно ходил около командного стола.
- Уже никого из наших не слышно, - сказал он мне, показывая на динамик, - далеко ушли, за Киев. - И вздохнул: - Хорошо, если бы не было боя…
Теперь-то многие поняли, что допущена ошибка, что хотя полетели бывалые летчики, опытные командиры, но они не слетаны между собой, и это не сулит ничего хорошего. В радостном возбуждении человек добреет и легко, часто не думая, соглашается с советами других.
- Разве я мог отказать в полете дивизионным и корпусным начальникам? - успокаивал себя Василяка. - Не имел на это никакого права. Да и нашим управленцам полка хотелось слетать.
Вспоминаем, как еще на Калининском фронте в 1942 году полетели на фронт офицеры штаба дивизии во главе с командиром. Все летчики были хорошими истребителями, но в таком составе никогда не летали. В результате два "мессершмитта" разогнали всю группу, а самолет командира дивизии зажгли. Он выпрыгнул с парашютом.
- Вы это про кого говорите? - прозвучал тревожный вопрос полковника Герасимова, незаметно оказавшегося рядом с нами.
Услышав ответ, он с облегчением признался: