- Держитесь прежней высоты. Увеличьте скорость. Сейчас мы спустимся к вам. Прикройте!
- Понятно! - раздался голос Лазарева.
Враг, набрав достаточно высоты, не стал больше выжидать. Одна его пара повернула свои широкие лбы на нас с Хохловым, вторая на Лазарева с Коваленко. Только бы в такой момент не потерять сознание!
Близкая опасность прогнала вялость и апатию. В глазах просветлело, воля напряглась. Очевидно, в трудные минуты человек может быть сильнее себя. Я даже бросил предупреждение Хохлову:
- После атаки сразу уходи вниз!
Защищаясь, мы направили навстречу врагу носы своих "яков". А что, есля "фоккеры" не доведут лобовую атаку до конца? Они могут свернуть раньше и навязать нам бой на виражах. На такой высоте это для них - самый выигрышный козырь. Ой и туго тогда нам придется.
Лобовая атака! Уверенно с Хохловым идем в лобовую. Прямо в глаза засверкал огонь из четырех пушек и двух пулеметов. Удовольствие не из приятных. Не попадут. Не должны. Мы отвечаем, но только одной пушкой и двумя пулеметами. Такое вооружение на "яках".
Враг не сумел воспользоваться высотными качествами своих машин. Имея мощное вооружение, он до конца провел лобовую атаку, так выгодную нам сейчас. Разошлись мы с ним по всем правилам движения - левыми бортами. Не теряя напрасно ни секунды, Хохлов и я провалились вниз, а Лазарев с Коваленко, имея запас скорости, удачно прикрыли нас.
Все "яки" снова заняли прежний боевой порядок. Мы с Хохловым снова выше наших истребителей. Штурмовики, взяв курс на Скоморохи, прижались к земле. На фашистском аэродроме развеваются огромные багряно-красные факелы с черной окантовкой. Среди них то и дело взлетают вверх клубы огня. Это взрываются бензиновые баки. Фашисты наверняка недосчитаются двух-трех десятков самолетов.
- Хорошей цветочки! - раздался чей-то бодрый голос в наушниках шлемофона.
И действительно, костры горящих самолетов на фоне снега сейчас чем-то напоминали бутоны алых цветов. Целое поле цветов.
Кто-то запел:
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой…
Четверка "фоккеров", имея большую, чем мы, высоту, почему-то не стала нас преследовать, а демонстративно пошла на солнце. Это меня насторожило, и мы с Хохловым полетели за ней. Через какую-то минуту одна пара "фоккеров" снова взмыла ввысь и устремилась к нам, вторая, сверкнув белизной крыльев, отвесно нырнула вниз и, как бы растворившись в снежном мареве, пропала.
Такой маневр противника явно неспроста. Что он затеял? Оставшаяся пара, точно получив от своего начальства взбучку за пассивность, настойчиво стала клевать нас сверху. Может, откуда-то подходят свежие силы вражеских истребителей, а эта пара своими атаками отвлекает от них наше внимание?
В небе ничего подозрительного. Под нами по-прежнему искрится земля, создавая сплошной экран яркой белизны, мешающий смотреть на землю. И я только сейчас понял, почему "фоккеры" белые. Они специально выкрашены под цвет снега, чтобы, маскируясь им, подкрадываться к штурмовикам. Прикрыться фоном земли и нападать на штурмовиков - излюбленная тактика немецких истребителей. Сколько раз приходилось встречаться с такими приемами! А сейчас забыл. Очевидно, подвело кислородное голодание. Ушедшая вниз пара, может быть, слившись со снегом, уже подбирается к "илам". Заметят ли это там, внизу, наши истребители?
- Миша… - только-только успел произнести по радио имя Сачкова, чтобы предупредить об опасности своих истребителей, непосредственно охранявших штурмовиков, как мой взгляд наскочил на злосчастную пару "фоккеров". Она, растворившись в блеске снега, уже сидит на хвосте замыкающих "илов", которые думают, что находятся в полной безопасности: ведь их охраняет столько "яков"!
Мне стало ясно, страшно ясно, что "яки", сосредоточив все внимание на паре "фоккеров", назойливо клюющих нас сверху, не видят подкравшуюся к "илам" опасность. Передать мне о "фоккерах" - все равно поздно: "яки" уже не успеют отбить атаку противника. В такой обстановке невозможно быстро найти "фоккеров", ловко замаскировавшихся под снег. Только нам с Хохловым удастся своеременно защитить "илы".
Момент! И я, оборвав передачу о противнике, с шести тысяч метров ринулся вниз, к земле. Нельзя позволить "фоккерам" омрачить трауром такой удачный полет! Нас, истребителей, целый полк, а "фоккеров" всего четверка, стыдно!
Только бы выдержал "як", не рассыпался бы от скорости… Жму на все рычаги и педали. "Як" выдержал. "Фоккер" передо мной, но от него уже потянулись белые шнуры трасс к заднему "илу". От "ила" полетели щепки. Задел-таки. Не дать добить! Успею ли?
К счастью, мвй расчет получился удачным. Стреляющий фашист почти перед моим прицелом. Правда, второй оказался где-то сзади. Он, может, уже берет меня на мушку, но эта опасность только скользнула где-то в глубине сознания.
От предельно большой скорости враг угрожающе растет. Быстрей! А то не успею вывести машину из атаки и врежусь в немца. Последние миллиметровые движения рулями. Наконец, белый фашист в прицеле. Короткое нажатие на кнопки пушки и пулеметов. Сверкнули кинжальные струи огня. Рывок!.. И "як" послушно пошел ввысь. В глазах - чистое небо, солнце. Только от резкой потери высоты - сильная боль в ушах. Но это пройдет.
Над штурмовиками неуклюже с большим креном повис "фоккер". Он, стараясь не потерять равновесие, крыльями, точно руками, отчаянно цепляется за воздух, но все же медленно переворачивается вверх животом и, окончательно обессилев, шлепается на землю. Ни взрыва, ни огня. Снежный бурун да куски металла, подобно брызгам, разлетелись по сторонам. Вот и все, что осталось от "фоккера". А где же второй?
- Улизнул, - как бы в ответ на мой безмолвный вопрос со злостью говорит Хохлов, возвращаясь с погони.
Верхняя пара немецких истребителей тоже поторопилась оставить нас. Я пристроился к пострадавшему штурмовику. У него заметно зияли дыры в крыле. Летчик Саша Кучеренко и его стрелок показывают мне по большому пальцу. Экипаж доволен, что отделался только повреждением самолета. Но я-то знаю - могло бы и этого не случиться.
3
Аппетит, как говорится, приходит во время еды. После посадки не успели еще заправить наши самолеты, как был получен приказ командира немедленно повторить удар, пока противник не опомнился. Такая активность пришлась по душе летчикам. На нашей стороне сила, так почему ее не использовать? К сожалению, погода не позволила. Она не позволила и на другой день. А 11 февраля выдалось расчудесное утро. И снова - на Винницу!
После первого удачного действия по аэродрому прошло двое суток. Противник за это время с Винницы мог перебазировать авиацию в другое место. Требовалась доразведка.
Меня вызвали на КП полка.
В небольшой комнате от раскаленной докрасна железной печки жарко и душно. И накурено - хоть топор вешай. Сквозь густую табачную пелену, словно через туман, еще с порога я увидел командира дивизии полковника Герасимова и майора Василяку. Они сидели за столом и водили карандашом по карте. Значит, предстоит важный полет, подумал я и, едва затворив за собой дверь, поперхнулся жарким, спертым воздухом.
- Что с тобой? - Герасимов встал из-за стола.
- С мороза тут и задохнуться можно, - ответил я и хотел было доложить о прибытии, но он перебил:
- Есть желание слетать со мной на разведку?
Такой форме - обращения я не удивился. Николай Семенович при полете на боевое задание никогда ведомого себе не назначал. Он просил летчика слетать с ним. И это имело смысл. Ведомых, как и друзей, по приказу себе не выбирают.
- Близко к аэродрому подходить не будем, - ставя задачу, говорит Герасимов. - Посмотрим на него со стороны. И посмотрим так, чтобы немцы и следа нашего не заметили, и звука не услышали! А то еще догадаются в чем дело, - тогда уж луч:ше не летать.
Подчеркивая важность боевой задачи, Герасимов частенько прибегал к образным выражениям. И все же его уверенность, что два самолета-истребителя могут незамеченными разведать фашистскую авиационную базу, непроизвольно вызвала у меня улыбку.
- Над чем смеешься? - видимо поняв в чем дело, c досадой упрекнул комдив. - Разве мы не должны к этому стремиться?
- Должны. Но мы же не святые духи, чтобы стать невидимками?
- Да ну-у? - На лице Николая Семеновича ирония. - Вот не знал. Спасибо за открытие… Ну, задача тебе ясна?
- Ясна.
- Ну, раз ясна, вот-и лети ведущим, а я с тобой пойду ведомым, - теперь уже официально приказал комдив.
Не было еще случая в дивизии, чтобы Герасимов летал за ведомого, поэтому я и хотел было спросить: "А почему не вы?" Но он не позволил:
- Ты уже над Винницким аэродромом бывал, а я еще не успел. Вот и дай мне провозного. Согласен?
С нами из КП вышел и командир полка. Хорошо на морозе после душной комнаты, Под ногами хрустит ледок, образовавшийся от вчерашней оттепели. Не успели дойти до своих самолетов, как нас догнала легковая машина. Герасимова срочно вызывали в штаб дивизии. Там кто-то из командования ждал его. Комдив не скрыл своего возмущения:
- Слетать спокойно не дадут! - И, глядя на меня, пожал плечами:
- Как видишь, рад бы в рай, да грехи не пускают. Лети со своим Иваном Андреевичем. Результаты разведки передай по радио еще до посадки. - Он показал на штурмовики, уже стоящие на старте. - А то они со взлетом задержатся.
- Понятно, - отозвался я. - Но от Винницы наш аэродром не услышит: далеко.
- Передай на обратном пути, приблизительно с линии фронта.
- А как? Открытым текстом нельзя… Герасимов кивнул на Василяку:
- Поговори с ним, - и, сев в машину, уехал.
- Наши позывные наверняка немцы уже знают, - начал командир полка. - Теперь пользоваться ими нельзя. Давай придумаем свой код. - У Василяки в лукавых глазах заискрились смешинки. Видимо, он придумал что-то оригинальное. - Если на аэродроме в Виннице будет для вас подходящий куш и ничто не помешает вашему вылету, то спой первую строчку из "Катюши" - "Расцветали яблони и груши", прошлый раз кто-то из вас над Винницей это пел. Потом спроси: "Ну как, цветочек, хорошо пою?" Я отвечу: "Хорошо, очень хорошо!"
Линию фронта мы с Хохловым пролетели на высоте 7000 метров. С такой высоты трудно разобрать, кто летит, свои или чужие. Чтобы ввести противника в заблуждение, мы взяли курс на Литин, километров сорок западнее Винницы. От Литина развернулись на малом газу, почти бесшумно пошли к аэродрому, рассчитывая обойти его с тыла и осмотреть со стороны, как хотел командир дивизии.
На - маршруте была хорошая видимость. Но в районе Винницы появилась какая-то пелена, похожая на дым, и аэродром издали невозможно было разглядеть. Нельзя также было и определить, прикрывается он или нет патрульными истребителями. Пришлось подвернуть ближе и лететь с особой внимательностью, чтобы не наскочить в этой дымке на вражеский патруль.
И вот прорезается ближний угол аэродрома, а пока - взгляд в небо. Там синева, но впереди, в дымке, темнеют какие-то бесформенные пятна. Пятна внезапно, словно их спрыснули особым проявителем, оформились в самолеты. Мы врезались в них.
- "Мессершмитты" и "фоккеры"! - крикнул Хохлов.
"Мессершмитты", с которыми мы встретились, сразу же шарахнулись вправо, в строй "фоккеров". Эти же, очевидно испугавшись столкновения со своими самолетами, метнулись в нашу сторону. Мы разом попали в окружение примерно десятка самолетов. Хорошо, что мы заранее были готовы ко всяким неожиданностям. Маневр врага явно случаен. У нас уже все было на взводе. В голове сразу созрело решение. Пока противник опомнится и будет готов к активным действиям, мы должны оторваться от него. Но как же разведка? Попутно.
- Уходим вниз, - передал я Хохлову.
Как хорошо, что в такие мгновения мускулы не отстают от мысли. Они как бы едины и действуют стремительно и властно. Едва ли прошла секунда с момента встречи с врагом, а наши "яки" уже нырнули к земле. На пикировании мы повернулись в сторону фашистского аэродрома. За ним - линия фронта, а там - Скоморохи. А если над аэродромом патруль? И в этом случае нас выручат быстрота и решительность.
Выйдя из пикирования, мы увидели сзади себя только одну пару "фоккеров", и то она была пока не опасна. Остальные истребители противника остались на высоте. Они не привыкли видеть "яков" в пикировании, поэтому, очевидно, и потеряли нас в дымке. Но скоро, эта пара "фоккеров" передаст, где мы, и тогда все фашистские истребители, как борзые, бросятся на нас. Нужно быть к этому готовым.
Видимость внизу снова улучшилась. Аэродром перед нами как на ладони. На нем самолетов не меньше, чем двое суток назад. Значит, гитлеровцы восполнили потери. С противоположной стороны летного поля на старте стоят истребители. Должно быть, дежурные. Штурмануть? Помешать никто не может. К тому же нам теперь нет необходимости прятаться: все равно немцы уже видели нас. Такая мысль казалась разумной.
Мое внимание привлек снежный бурун на самолетной стоянке. Кто-то взлетает? Нет. Я отчетливо вижу, что снежный шлейф вьется из-под стоящей без движения многомоторной машины. Она, наверное, только что села или же, запустив моторы, готовится к взлету. Это транспортный самолет. Может, он собирается везти боеприпасы в Корсунь-Шевченковский котел? Важная цель. Уничтожить?
Через полминуты самолет уже пылал.
А где Хохлов? Сзади себя не вижу. Ах вон что! Он снизился и поливает огнем дежурные истребители, стоящие на старте. Хорошо! Но… Он далеко отстал от меня, а сверху уже сыплется остальная свора истребителей противника. Два "фоккера" в хвосте у Хохлова, и он разворотом уклоняется от атаки…
Теперь избежать боя не удастся. Хохлову немедленно требуется моя помощь. А Скоморохи? Они ждут результатов разведки. После боя. Но он наверняка будет тяжелым, и я могу не вернуться. Оставить Хохлова, а самому мчаться домой и передать, чтобы наши вылетали на штурмовку? Нет. Так нельзя! Хохлов может погибнуть. Наверняка погибнет, потому что он в ловушке. И к тому же глубоко в тылу врага.
- Улетай, а их я задержу. Любой ценой, а задержу, - поняв мои колебания, передал Хохлов.
Голос друга. Он все решил. "Любой ценой!" Жизнью в бою не торгуют. Жизнь защищают боем. И защищают с наименьшей кровью.
Сила любого бойца в убеждении, что за ним армия, она выручит его. И люди, много людей рискуют, выручая одного, как и один рискует ради всех. В этом смысл боевой дружбы. Это закон войны. Часто приходится слышать: бьемся не на жизнь, а на смерть. Нет, нет и нет! Бьемся-то именно за жизнь.
- Старик! Будем драться вместе! А пока подержись один, - приказал я Хохлову и пошел на горку: с высоты можно дальше и чище передать. И тут только вспомнил, что, передавая, я должен петь "Катюшу". В такой момент, когда друг в опасности и враг уже нацеливается расправиться и с тобой, петь невозможно. А петь нужно! И я запел: "Расцветали яблони и груши…"
Не знаю, было это пение или стон, но слова выдавил из себя и спросил:
- Ну как, алый цветочек, хорошо пою? - и, не дождавшись ответа, бросил свой "як" на выручку товарищу, дерущемуся с парой "фоккеров".
Увидев меня, оба истребителя противника оставили Хохлова и метнулись под защиту других истребителей, подоспевших на помощь. Они, выйдя из пикирования, спокойно занимали над нами удобную позицию для нападения, прекрасно понимая: мы в их руках. Нам сейчас нельзя было уходить домой: это означало бы поставить себя под расстрел. Нам молено только драться. Меня пугало спокойствие противника. Хохлов пристроился ко мне и с какой-то разудалой радостью сказал:
- А ведь вдвоем-то веселей…
- Очень весело, старик! - ответил я ему, нацеливаясь напасть на одного "фоккера", находящегося в самом центре фашистов. Удастся сразу сбить его - враг выйдет из равновесия. Он будет торопиться поскорее прикончить нас.
Мы приготовились к бою. И тут случилось непредвиденное. Вражеский аэродром, то ли по нашим самолетам, то ли ошибочно приняв свои за наши, открыл огонь такой сильный, что перед нами выросла целая стена черных и белых бутонов, переплетенных сетью из трассирующих нитей зенитных пулеметов. Огненная стена отгородила нас от фашистских истребителей, и мы немедленно повернули домой, в Скоморохи.
Оказавшись в безопасности, я на случай, если командир полка почему-то не принял мою передачу, снова пропел - теперь, наверно, лучше - первую строку "Катюши".
- Что распелся? - услышал я голос, басил яки…
- От удачи! - крикнул я в полный голос.
4
Небо - родная стихия летчика. Так иногда говорят. На самом деле небо, тем более фронтовое, никогда не может быть родным. Это стихия, правда, знакомая, но все же стихия, суровая и беспощадная. Родной летчику, как и всем людям, остается земля. Только здесь он может чувствовать себя по-домашнему и в безопасности. Из неба, хоть он в нем и частый "гость", всегда хочется снова вернуться на землю. Все это накладывает специфику на мышление летчика в полете.
Казалось бы, что нам с Хохловым не радоваться? Боевая задача выполнена, мы невредимы.
Но, ступив на землю, мы сразу почувствовали себя виноватыми. А металлический, до предела натужный рев взлетающих "илов" и "яков" заставил нас встревожиться.
С докладом на КП полка о выполнении полета шли молча. Хохлов, хотя и не отличался словоохотливостью, но сейчас не выдержал и, кусая свои пухлые губы, словно про себя, как всегда при волнении, чуть заикаясь, высказал опасения:
- Зря мы штурмовали. Попадет…
- Поздно каяться, - перебил я его. - Будем держать ответ.
Часто обстановка в небе не дает истребителю времени на обдумывание своего решения. Она властно требует немедленных действий. В таких случаях, как правило, вся сила ума сосредоточивается на зримых ощущениях и опасностях, поэтому иногда решение принимается с учетом только конкретной обстановки.
Главная особенность таких решений - мгновенность, мысль - импульсная вспышка. Летчик в такие моменты, кроме врага, ничего не видит и действует по принципу : замахнулся - так ударь, и ударь без оглядки, с полным накалом. При такой стремительности от скоростного напора машины и воли человека возрастает разящая, непреоборимая сила атаки. Она не только физически, но и морально разит противника.
В этом вылете обстановка не давала нам времени на обдумывание. Мы действовали быстро и решительно. И действовали правильно в интересах своей непосредственной задачи. Но потому, что все наши мысли и силы были направлены только на разведку, мы не успели подумать: к каким последствиям может привести наш огонь по фашистскому аэродрому. Мы фактически нанесли по нему штурмовой удар, в результате которого сожгли один самолет и несколько самолетов повредили. В воздухе штурмовка казалась нам разумной. Непростительно не бить врага, когда он попал тебе на мушку. Но теперь на земле, в спокойных условиях, возникло опасение: не заставили ли мы своими действиями взлететь дежурных истребителей противника, стоящих на старте? А их было около десятка. Да столько же находилось в воздухе. Все эти самолеты немцы могут направить на перехват нашей взлетающей группы, в которой только двенадцать "яков".. Допустим даже, гитлеровцы почему-либо не пошлют своих "фоккеров" и "мессершмиттов" на перехват, а встретят наших на подходе к Виннице. И зтот вариант ничего хорошего не сулит: численный перевес в истребителях будет на стороне противника, что наверняка затруднит удар штурмовиков по аэродрому, а то и совсем сорвет.