№ 5 (815), 10 июня 2008
2. Гранты и гаранты
На 2008 год я получил грант от РГНФ в 150 000 рублей на написание книги. Подождите поздравлять. Я понимал так, что если мне присудили грант в 150 000, то мне эта сумма гарантируется. Совсем нет. Треть моего гранта у меня еще до получения денег отняли как налоги и вернули государству. То есть в сущности деньги вынули из государственного кармана, помахали перед моим носом и выдали мне две трети, а треть переложили в другой государственный карман. Зачем такая сложная операция? Не проще ли сразу выдать мне ту сумму, которую государство может ассигновать? Впечатление, что государство хочет иметь возможность хвастать своей щедростью – вот какие мы суммы даем нашим ученым на год, чтобы они книги писали, – целых 12,5 тысячи в месяц! Когда на самом деле дает только девять (и далеко не всем, а избранным).
Как бы РГНФ посмотрел, если бы я от запланированной книги (я ее уже заканчиваю) отрезал треть и перенес ее в другую мою книгу, которую я делаю на другие средства, а в предисловии к первой книге указал, что Фонд реально финансировал две трети моей книги?
Вы скажете: ну, что делать, налоги все должны платить. Подождите, разберемся и с налогами.
Почему-то РГНФ и другие фонды не могут выслать мне те деньги, которые они решили мне дать. Нужно обязательно, чтобы деньги получило какое-то учреждение, а уж оно выплатило их мне. С какой стати? Что, у нас не действует почта? Нет банков? Порядок такой: выбрав какое-то учреждение, я должен заключить с ним договор-подряд на написание книги, а затем выслать книгу не ему, а все равно Фонду – в данном случае РГНФ.
То есть договор-то фиктивный! Я его заключаю с самим собой. На деле мне Институт, с которым я оформил договор, ничего не поручает, ничего не проверяет, ничего от меня не принимает, и с ним мы распрощаемся сразу же после выплаты денег. Он посредник, совершенно лишний. (Как у нас любят посредников! Это же способ откусить от денежных потоков.)
Но – ВНИМАНИЕ! – по этому фиктивному договору в сущности ИМЕННО Я выступаю в качестве работодателя (Институт же подставное лицо) и, выходит, как работодатель я должен уплатить государству из своих средств единый социальный налог (минимум 23,1 %). А затем Я ЖЕ выступаю как работник и как таковой должен уплатить подоходный налог (еще 13 %). К тому же бухгалтерия Института обычно не столь дотошно знает законы и не вычитает из базы налогообложения положенные по статье 221 НК РФ, пункт 3, профессиональные вычеты творческих работников (20 %), а берет налоги со всей суммы гранта, тогда как положено – с 80 % гранта (УЧТИТЕ, ГРАНТОПОЛУЧАТЕЛИ!).
Обессмысливается сама идея гранта, присуждаемого самым перспективным ученым на развитие науки. Законодатели это вроде бы понимают. Поэтому в Налоговом кодексе есть статья 217 – о доходах, не подлежащих налогообложению. В шестом пункте этой статьи указано, что не подлежат налогообложению (освобождаются от налогообложения) "суммы, получаемые налогоплательщиками в виде грантов (безвозмездной помощи), предоставленных для поддержки науки и образования, культуры и искусства в Российской Федерации международными, иностранными и (или) российскими организациями…". Понятно? Освобождаются, и это разумно, правильно. Но есть продолжение: "…по перечням таких организаций, утверждаемым Правительством Российской Федерации". Приложен "Перечень международных и иностранных организаций", гранты которых освобождаются от налогообложения. Их 79. А перечня таких российских организаций нет. Нет перечня, в котором бы имелись РГНФ, РФФИ и прочие. Что, рылом не вышли? Дискриминация. Куда смотрит гарант конституции?
Я понимаю, легче отменить освобождение международных и иностранных фондов, чем освободить свои. Но для блага отечественной науки нужно сделать как раз последнее.
Есть претензии и к моему благодетелю – РГНФ, и их надо высказать, потому что речь идет о многих ученых и о взаимоотношениях между учеными и чиновниками. Могут сказать: ах, он, неблагодарный! Ему пожаловали от щедрот своих, а он еще кочевряжится! Но мне пожаловали не за мои красивые глаза, и вообще не ради меня, а ради науки. И пожаловали не "за так", а ожидая от меня отдачи, которую я и обеспечу. Так уж будьте любезны сделать все, как у людей. Грант – не подачка. Его не жалуют, за него борются.
Фонд, присудивший мне грант, почему-то (знаем, почему) не сумел (не мог) его выплатить самостоятельно, без посредника (Института) и без составления фиктивного договора-подряда. Коль скоро уж Фонд не сумел добиться своего внесения в список организаций, освобождаемых от налога, он должен был перечислить ЕСН (26 %) в бюджет за свой счет, а не за счет получателя гранта. То есть не уменьшать грант. И честно доложить составителям бюджета: того, что вы даете, хватает только на маленькие гранты или на малое количество грантов.
А государство должно быть последовательным – освободить не только грантодателей, но и грантополучателей от налогообложения за грант. Выходя из рук грантодателя и попадая к ученому, грант не становится более коммерческим. Грант – не доход. Грант – это средство выполнения научной задачи, а ученый – орудие выполнения, и выплата содержания ученому – не зарплата, а такой же расход, как покупка оборудования. Размер его точно рассчитан. Что ж с него еще и налоги брать? Тем более что в случае российских фондов – это просто возвращение денег в бюджет. То есть это все равно что не давать их, а просто подразнить ими. Не надо дразнить ученых.
№ 9 (827), 4 августа 2008
3. Процессия к Высокому Столу
В Англии я преподавал полгода в Даремском университете – одном из трех, устроенных по системе колледжей. Студенты и профессора живут в одном здании, там же занимаются (кроме лекций) и вместе едят. На каждую трапезу четыре сотни студентов рассаживаются в столовом зале, а на подиуме – длинный стол, на котором подготовлена еда для профессоров. Это High Table – Высокий Стол. По сигналу открываются двери и показывается процессия профессоров. Они медленно шествуют в черных мантиях через анфилады комнат и вступают в зал. Студенты приветствуют их вставанием. В каждой трапезе участвуют не только работающие профессора, но и те, которые давно на пенсии, – этих иной раз ведут под руки. Но студенты должны видеть: вот она, слава английской науки, авторы учебников, лауреаты, громкие имена. Гостевые профессора тоже здесь, их торжественно представляют залу перед краткой молитвой. Затем все приступают к трапезе.
Лекции у меня были редко, а платили много. Я как-то спросил своих коллег: почему меня не используют на полную катушку? Только и делаю, что участвую в процессиях и трапезах. Кто-то из них пошутил: "Так для этого Вас и пригласили!" А второй добавил: "В этой шутке есть доля правды. Мы хотим, чтобы студенты знали, что в нашем колледже они видят светил мировой науки. Они расскажут это своим родителям, и те пришлют своих младших детей сюда же. А это деньги".
Англичане заботятся о денежных поступлениях в университеты, но делают это интеллигентно. У нас забота о деньгах стала откровенной, но интеллигентностью почему-то и не пахнет.
Начинаются вступительные экзамены в вузы. Отбор талантов. У абитуриентов памятные всем нам волнения, их родители волнуются не меньше… Так бы выглядели впечатления о поступлении лет тридцать тому назад. Сейчас надо начинать иначе. Отбор талантов и кошельков. Отбор талантов – там, где поступают на бесплатные отделения (если, конечно, не учитывать блат: бесплатные не означает безблатные), отбор кошельков – там, где поступают на платные.
Поступающие туда не волнуются, конкурса практически нет. Экзамены проводятся облегченные – почти для проформы.
Общество у нас теперь капиталистическое. Рыночные отношения стали нормой. Это коснулось и высшего образования. Но что продается? Если знания, то это справедливо: они достались их обладателям огромным трудом. Затраты должны быть возмещены – покупателями (это платное образование) или государством, то есть теми же гражданами как налогоплательщиками (это бесплатное образование).
Есть страны, где образование бесплатное. В этом случае нужны особые меры для мобилизации студентов на систематическую работу. Все должны понимать, что образование бесплатно только по отсутствию индивидуальной оплаты. Общество платит, и платят все граждане.
Есть страны, где образование платное, – там свои нормы. Приняты все меры к тому, чтобы преподаватели не зависели от количества студентов и от их денег. И чтобы проверка знаний не зависела от тех, кто их продает. Лекции читают одни, а экзаменуют непременно другие. Потому что иначе студент может не очень стараться, а преподаватель вынужден быть чрезвычайно либеральным.
У нас же ситуация комбинированная. Платные отделения есть теперь почти во всех вузах. Есть и платные вузы (например, Университет профсоюзов в Санкт-Петербурге). Нормы у нас рассчитаны на бесплатное образование, а на деле есть и то и другое.
Все это накладывается на нищенскую зарплату преподавателей в вузах и повальную коррупцию. Все имеет цену – реферат, зачет, оценка на экзаменах, диплом, диссертация.
В этих условиях платное образование превращается в узаконенную взятку. Платный вуз легально продает не знания, а дипломы. Дипломы эти фигурируют в жизни наравне с настоящими и дискредитируют их. Снабженные такими дипломами выпускники претендуют на места в науке и в управлении наукой, не имея реальных знаний. Отсюда разговоры о перепроизводстве людей с высшим образованием. У нас не перепроизводство специалистов, а перепроизводство пустых дипломов.
Я понимаю, что моя заметка вызовет раздражение у многих преподавателей, для которых платное отделение – это единственная возможность свести концы с концами, прокормить детей, довести зарплату до прожиточного минимума. Так ведь не в легализованных взятках выход, а в борьбе за повышение основной зарплаты. Чтобы наш преподаватель чувствовал себя за Высоким Столом в нашем обществе.
№ 11 (833), 2 декабря 2008
4. Мое золотое время
Читал я как-то книгу впечатлений хрущевского министра сельского хозяйства Мацкевича о поездке во главе советской научной делегации за рубеж (ездили набирать опыт по экономике). Там было описано посещение лабораторий Тиссена, где им обещали предоставить возможность исследовать очень редкие сплавы. Советские академики высвободили целый день, так как знали, что шлифы нужно долго готовить, прежде чем можно будет разглядывать их в микроскоп. Но когда они пришли в лабораторию, шлифы были уже срезаны, обработаны и подготовлены к показу – каждому оставалось только повернуть окуляры, приспосабливая их к своему глазу. Руководитель делегации поблагодарил капиталиста за экономию времени. Тот недоуменно ответил, что знал о приезде крупнейших ученых – не самим же им шлифовать металлы…
– Ну, вы богатые хозяева, – объяснился министр, – можете себе позволить держать подсобный персонал для своих ученых (цитирую по памяти).
– Да нет, – возразил капиталист, – это вы неимоверно богатые люди, если можете тратить на простые операции время высоко квалифицированных специалистов! А мне мои ученые очень дорого обходятся! Их время, оплаченное моими кровными деньгами, – это же буквально золотое время! Я могу его тратить только на самые сложные проблемы, а для простых операций у меня достаточно дешевой рабочей силы. Это же законы экономики!
Законы экономики были написаны не для нас. Урок не пошел впрок. Они и сейчас нашим государством не воспринимаются.
Все дело в том, что правят бал у нас чиновники. А чиновник знает, что если он на чем-то сэкономит, начальство его наградит, потому что эффект виден сразу. А то, что от этого пострадает дело, так ведь это будет видно только много лет спустя, когда ответственным будет уже другой чиновник. И скорее всего, никто отвечать не будет. Вот и экономят на всем, на чем экономить глупо. Глупо для нас. А для чиновника совсем не глупо.
Экономят на науке вообще, а в самой науке экономят прежде всего на подсобной рабочей силе – на ассистентах, лаборантах, секретарях, библиотекарях, подсобных рабочих. На всех тех, кто, не требуя большого образования (а то и опыта), мог бы освободить ведущих ученых от рутинного труда, высвободить им время для решения труднейших проблем, для новых открытий. Так обстоит дело в точных и естественных науках, а уж в гуманитарных и подавно. Кто из профессоров-гуманитариев имеет личного ассистента на кафедре? А кто может себе позволить нанять личного секретаря?
Помню, как профессор Петр Николаевич Третьяков тащил самолично лоток с черепками древней керамики из подвала, где располагалась камеральная мастерская, в свой отдел – своего кабинета у него не было (потом он уехал в Москву и стал референтом ЦК – вероятно, там у него уже не было недостатка в секретарях, лаборантах и кабинетах).
Часть этой проблемы решила компьютеризация. Среди ученых Петербурга я обзавелся компьютером одним из первых (привез из Германии в 1990 году). Эффективность моего труда сразу возросла втрое (я специально подсчитывал). Компьютер стал делать многое из того, что должен был бы делать мой секретарь – собирать и упорядочивать данные, вести статистические подсчеты, рассчитывать по формулам, превращать черновики в чистовики (а то ведь сколько было работы на машинке – перепечатывать раз за разом рукописи, правя и переставляя куски).
Но секретарь мне очень полезен был бы и сейчас. Много рутинной работы, где не нужны мои знания, способности и опыт. Где нужны просто образование, а лучше – хорошее профессиональное образование и желательно знание языков. Розыски в библиографии, сходить в библиотеки сделать выписки, сверить цитаты, справиться о наличии заданных фактов в литературе, отыскать и купить указанные книги, списаться с учреждениями, рассчитать по заданным формулам нужные параметры, сканировать тексты и рисунки и так далее.
Кто подсчитает потери нашей науки от глупой экономии?
Нередко мои ученики добровольно помогали мне в этой работе, брали на себя функции моих секретарей (я всегда с благодарностью отмечал их помощь, но редко был в состоянии обеспечить им достойное материальное возмещение). Меня утешает то, что сама эта работа их чему-то научила – все они ныне успешны в науке.
Владимир Познер вспоминал, что его многому научила работа личным секретарем Самуила Маршака.
Но скверно, что я не мог своим импровизированным секретарям оплачивать их труд, а мне их помощи было просто мало. Они ведь не могли сделать это своей основной задачей. И я был вынужден тратить свое золотое время, огромную долю своего золотого времени на рутинную работу, для которой не были нужны ни мои знания, ни мой опыт, ни мои способности, ни мои (прошу прощения за нескромность) дарования. А это значит, что огромная часть моего времени потрачена зря. Что я не сделал многих открытий, которые мог бы сделать. Для которых я был рожден.
№ 4 (48), 2 марта 2010
5. Мой большой саббатикал
В этом году [2009] исполнилось ровно тридцать лет с выхода моей первой книги. Смешно, но мне тогда перевалило за пятьдесят. Статей у меня было много, а книги ни одной – и не предвиделось. Во-первых, к моим писаниям относились настороженно (это было не то, что требовалось), а во-вторых, у меня была огромная преподавательская нагрузка в университете. Зимою – курсы лекций, семинары, заседания, курсовые и дипломные работы, консультации, практические занятия, отчеты. А летом экспедиции…
Так бы и шло, но помог случай. Какие-то конъюнктурные изменения произошли в политике, и чья-то сверхактуальная книга тотчас вылетела из плана. Издательство дало знать по факультетам, чтобы подыскали готовую рукопись – заполнить брешь. У меня рукописи не было, но я сказал, что готов дать книгу в срок, а она должна была пойти в печать через полгода. В издательство я отнес "куклу" – толстую стопку случайно собранных листков с красиво отпечатанным названием книги на верхнем. В издательстве работали мои однокурсницы, они закрыли глаза. На кафедре мне на полгода уменьшили нагрузку, и за это время – дым из ушей – я сделал книгу. Она тоже была не совсем "то, что требовалось", но – то, что было востребовано. Шесть тысяч экземпляров разошлись враз.
После чего я снова включился в преподавательскую рутину. Но через три года я был арестован, а поскольку дело мое вело КГБ, то когда я еще через полтора года вышел на свободу, я обнаружил, что лишен степени и звания и меня никуда не берут на работу – даже учеником на завод. Безработным я был три года до выхода на пенсию в 1987 году, а еще через три года стал периодами преподавать в зарубежных университетах приглашенным профессором, еще через четыре года восстановлен в родном университете.
За это десятилетие перерыва в преподавании я написал почти все свои книги – у меня их сейчас больше двух [теперь, в 2016, уже четырех] десятков. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Я поднял и разработал совершенно новые темы, даже забрался в смежные науки и овладел ими профессионально – мои труды в них не считаются дилетантскими.
В зарубежных университетах существует институция саббатикалов. Саббатикал (иногда говорят и "саббатикум") – это оплачиваемый творческий долгосрочный отпуск. Обычно на полгода или год. Используется для посещения других научных центров, работы в библиотеках и написания научных трудов. Нечто вроде нашей докторантуры, но отличается регулярностью – через каждые шесть-семь лет, где-то (особенно для перспективных ученых) интервал покороче – через три-пять лет, но непременно регулярно.
Волею судеб я получил за все двадцать лет предшествующей работы на кафедре один большой саббатикал – десятилетний. Он оказался неимоверно плодотворным. От западных саббатикалов он отличался только тем, что был неоплачиваемым. Приходилось подрабатывать – переводами, журналистикой. Но это не идет ни в какое сравнение с изматывающей работой преподавателя.
Когда я получил возможность вернуться в университет, у меня не было ни степени, ни звания. Они были сняты с нарушением ряда законов. Ох, для восстановления их предстояла долгая изнурительная возня без гарантии успеха: прежние "силовики" оставались на своих местах. Но зато у меня (фигурально выражаясь) было сделано и опубликовано несколько докторских диссертаций в нескольких науках. Я выбрал одну из них и защитил – единогласно. И ВАК, недавно лишавшая меня степени и звания, без промедления утвердила.
Что ж, я опередил многих коллег. Вряд ли кто-нибудь из них захочет пройти моим путем, но они бы сделали гораздо больше в науке, если бы получили свой саббатикал. Конечно, без помощи КГБ. Пусть не такой большой, но нормально рассредоточенный – и нормально оплачиваемый. Если мы хотим поднять нашу университетскую науку, да и уровень преподавания, то саббатикал – это первое, что необходимо ввести. И самое дешевое. Деньги, конечно, и на это нужны, но гораздо меньше, чем на современное оборудование, на библиотеки, на повышение зарплат, на приличное жилье для ученых…
Термин происходит от сокращенных выражений sabbatical leave, sabbatical year – "субботний отпуск", "субботний год". Точнее было бы сказать "субботоподобный". Или, если угодно, "воскресеньеподобный".
Ну почему от библейского "шаббат" в западной науке произвели умный "саббатикал", а у нас – только шабаш и шабашку?