Христос и Бог! Я жажду чуда
Теперь, сейчас, в начале дня!
О, дай мне умереть, покуда
Вся жизнь как книга для меня.
Стоящие рядом "книга" и "жизнь" – это очень по-русски. Может, конечно, фраза "ставка больше, чем жизнь" – из другой оперы. Но то, что в России "книга больше, чем жизнь" – это уж не извольте сомневаться.
Великая русская литература не подарила миру своего Александра Дюма или Майн Рида – авантюрная литература у нас не в чести. Нет у нас и отечественных Агаты Кристи или Конан Дойля. Главный детектив нашей литературы – это, пожалуй, "Преступление и наказание" Достоевского: тот еще детектив, если честно. С юмором, как мы уже говорили в этой книге, тоже – напряг: мы любим если и не смех сквозь слезы, то уж точно – слезы сквозь смех. Одна из самых веселых в мировой литературе повестей "О том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем" Н.В. Гоголя заканчивается трагическим вздохом: "Скучно на этом свете, господа…"
В русской литературе вообще не вдруг отыщешь книгу с героем-победителем. Персонажи наших классиков все как-то больше не обстоятельства побеждают, а сами с собой борются: с комплексами собственными, пессимизмом.
Герои произведений западных писателей борются с окружающим миром, герои наших писателей никак не могут договориться сами с собой. Большинство русских классиков относятся к героем своих произведений скорей с жалостью, чем с гордостью; скорее, даже с некоторым пренебрежением, чем с восторгом.
Вот мы и привыкли: герои книг должны возбуждать мысли и чувства, воспитывать, понимаешь, должны. А вот развлекать – это нет. Если книга несет духовность, то о каких же развлечениях, простите, может идти речь?
Однако как войдешь сегодня в книжный магазин, где литература буквально чуть ли не вытесняет людей, так и подумаешь: вот это вот все, что тут находится, – оно что ли больше, чем жизнь? Оно, что ли, воспитатель? Полистаешь большинство изданий и скажешь сам себе: "Если эти книги – носители духовности, то лучше уж я буду бездуховным…"
"В последнее время размножение книг приняло чрезвычайные размеры… увеличиваясь количественно, книги понижаются качественно". Это вчера сказано? Нет, отнюдь. Это сказано аж в 18 79 году знаменитым философом, основоположником русского космизма Николаем Федоровичем Федоровым.
И вот тут-то и возникает вопрос о предмете нашего разговора. Мы, читатели дорогие, о чем, собственно говоря, ведем речь? Какой смысл мы вкладываем в это до боли знакомое слово – "литература"? Литература – это, собственно говоря, что?
Любые сброшюрованные листочки с буковками? А "Справочник для поступающих в вузы"? Нет? А "Поваренная книга"? Тоже – нет? А вот Игорь Губерман вместе с соавторами написали "Книгу о вкусной и здоровой жизни". С одной стороны, в ней полно рецептов, с другой – она написана лучше иного детектива, который – формально говоря – имеет, вроде бы, все признаки литературы.
Не, ну должен же быть какой-нибудь критерий, отличающий литературу от не литературы?
Вот, например, в 1924 году один малоизвестный а ту пору политик попал в тюрьму. Там он написал книгу, которая вскоре была выпущена в свет и стала очень популярной: уже к 1939 году ее общий тираж на 11 языках составил более пяти миллионов экземпляров. Правда, к тому времени политик стал очень знаменит. Звали его Адольф Гитлер, а книга называется "Майн кампф". "Майн кампф" – это литература? Надо с изрядной долей печали признать, что книга Гитлера повлияла на миллионы людей, но как-то ужасно обидно причислять ее к литературе.
А то что ж это выходит? И Библия, и Толстой, и Гитлер, и любовные романы, и "Слово о полку Игореве" – это все литература? И Шолохов, и Бродский, и Донцова, и авторы бесконечных пародий на Гарри Поттера – литература?
Бросаюсь к своим любимым Брокгаузу и Ефрону. Они говорят: успокойтесь. В общем смысле литература – это то же самое, что письменность, то есть "совокупность всех письменами начертанных на камнях, папирусе, коже, бумаге и прочих произведений человеческого творчества, в которых отразились быт, идеи, чувства, стремления и борьба людей, вообще вся историческая жизнь человечества".
Успокоили, называется. Получается, что не только книга Гитлера, но даже наскальные надписи – литература? Вот, например, как мы уже говорили в главе "Журналистика", – от изобретателей алфавита финикийцев книг не осталось, но зато сохранились надписи на могилах. Эти надписи – тоже литература? Та самая, что "больше, чем жизнь"?
"Успокойтесь!" – как бы снова повторяют Брокгауз и Ефрон и разъясняют: "В более тесном смысле под литературой разумеются лишь произведения изящной словесности". Ага, значит, так. Но все равно ведь непонятно: а как, собственно говоря, определить: изящна словесность или не очень? И кто это должен определять?
Писатель Александр Кабаков в эфире моей программы "Ночной полёт" сказал, что произведение литературы отличается от "нелитературы" тем, что в нем есть свой мир. Вот если создает писатель свой мир, значит, это литература, не создает – фигня.
Поэтому – продолжая наш пример – "Поваренная книга", если она написана Губерманом, вполне может быть литературой. А детектив, в котором нет никакого своего мира, литературой вовсе даже может и не оказаться.
Мне точка зрения Кабакова близка. Однако с одной оговоркой: существует ли собственный мир в книге или нет его – каждый читатель определяет для себя сам.
Ведь создание мира литературного произведения – это не индивидуальный акт писателя, а совместный процесс того, кто написал, и того, кто читает.
Рукописи, конечно, не горят. Но жить своей подлинной жизнью они начинают только тогда, когда у них появляется читатель. Мы часто и привычно говорим о волшебстве писателя. На самом деле главный волшебник – читатель: это только благодаря ему в сброшюрованных листках бумаги может родиться живой мир и вспыхнуть живая жизнь.
И тогда получается, что даже классическая литература – не для любого является литературой. Отнюдь не в каждом классическом произведении современный читатель может "зажечь" тот самый живой мир и ту самую живую жизнь. Грустно, конечно, но факт: то, что мы называем "великими книгами", имеет свойство умирать, то есть превращаться в памятники. Согласитесь, что вряд ли сегодня кого-нибудь могут заставить плакать строки поэм Гомера или смеяться – пьесы Аристофана. Да и много ли – прошу прощения – найдется среди ваших знакомых тех, кто, отринув сегодняшнюю суетливую жизнь, может эдак сесть, да и прочитать четыре тома "Войны и мира"?
Восприятие литературы – процесс глубоко субъективный. На вопрос: "Что есть литература?" – каждый отвечает для себя сам. Один читатель с восторгом погружается в мир Достоевского, а другой – в мир детектива. Один черпает для себя что-то важное из Пушкина, а другой, простите, – из любовного романа. Увы, нельзя не признать, что одних наших сограждан развлекает и воспитывает то, что для других наших сограждан кажется синонимом пошлости и бессмысленности. А то, в чем вторые видят живой мир, первым представляется скукой и, простите, отстоем.
И это – нормальное положение вещей. Нет и не может быть такого произведения литературы, которое было бы живым и необходимым для всех. Сейчас невозможно себе представить, что не принимали даже великого Шекспира! Его постоянно ругали за нарушение заповедей Аристотеля о единствах времени, действия и места. Вы можете себе представить, что некоторые его пьесы – например "Король Лир" и "Антоний и Клеопатра" – даже переписывали, чтобы не были они так трагичны.
Конечно, книги влияют на людей. Иначе бы их не запрещали, не сжигали на площадях. Скажем, лишь в 1966 году Ватиканский собор отменил "Index Librorum Prohibitorum" – список запрещенных книг, просуществовавший чуть более – внимание! – четырех веков. Первый список вышел в 1559 году, после чего регулярно пополнялся. Ватикан запрещал таких писателей, как Спиноза, Вольтер, Бальзак, Декарт, Золя, Лафонтен…
Во Франции книги маркиза де Сада были под запретом в течение 150 лет! Сейчас молодым людям трудно поверить, что в СССР долгое время не издавались не только книги писателей-эмигрантов, но и, скажем, стихи Есенина и романы Ильфа и Петрова. А как мы, россияне, обошлись с теми русскими писателями, кто получил Нобелевскую премию? Во всем мире гордятся сочинителями, получившими эту высшую литературную премию.
А у нас – что? Бунин и Бродский были просто запрещены, вычеркнуты из советской жизни. Пастернак унижен, а его роман "Доктор Живаго" долгое время находился под запретом. "Архипелаг ГУЛАГ" Солженицына мое поколение читало под подушкой в зарубежном издании. Из всех нобелевских лауреатов по литературе мы гордились лишь Шолоховым, впрочем, не переставая спорить: а он ли, собственно, написал тот роман, за который получил Нобелевскую премию?
Коль скоро во все времена запрещают книги – значит, они на людей влияют. Правильно?
Правильно. Но все равно остается вопрос: не преувеличиваем ли мы значение литературы?
По опросу ВЦИОМ, 40 % наших сограждан не могут обойтись без телевидения и лишь 21–22 % – без книг. Столько же, к слову, не мыслят своей жизни без курения и вкусной еды. Что же читают наши сограждане? 23 % предпочитают детективы и фантастику, 11 % – научно-популярную и мемуарную литературу, 10 % – русскую классику и лишь 2–3 % – книги на религиозные и философские темы.
Очевидно, что нынче упал интерес к "изящной словесности". Из того же опроса следует, что наедине с книгой проводят свой досуг 27 % россиян, а чтению газет и журналов отдают свободное время – 42 %.
Наверное, можно сказать, что сегодня литературой стали кино и телевидение. Это плохо лишь в том смысле, что книга предполагает гораздо большее сотворчество, если угодно – соавторство, нежели, скажем, кино. Любой читатель как бы становится режиссером той книги, которую читает, с помощью писателя создает тот самый мир, о котором говорил Александр Кабаков. Кино этот мир показывает очень зримо и явно. Тут уж не до соавторства, просто – иди и смотри. Переживай, страдай, плачь и проч. и проч. От тебя требуется включение эмоций, фантазия при этом может оставаться выключенной.
Не устану повторять, что и произведения искусства, и произведения литературы дают ответы только тому человеку, в душе которого есть вопросы. Если у человека, условно говоря, есть вопросы к Достоевскому – он найдет у великого писателя ответы. Если нет – не стоит их и искать.
Конечно, литература должна воздействовать и воспитывать. Кто спорит? Но не стоит забывать и еще одну, тоже очень важную задачу литературы (как, впрочем, и искусства): облегчать людям жизнь. А то ведь как посмотришь "с холодным вниманием" на человеческую историю, так убедишься легко: людям всегда было жить тяжело. Всегда. Во все времена и во все эпохи. Литература и искусство – то, что всегда им помогало. И не всегда отвечая на важные и сущностные вопросы. Иногда и просто развлекая – что тут стыдного?
Кстати, само слово "роман" – самый главный жанр литературы, знаете, откуда взялось? История такая. В V веке германские племена вторглись в западные провинции Римской империи. Они отказались от своего родного языка в пользу латыни. Ну что значит, отказались? Говорили на латыни, но разбавляли ее словами из родной речи. Так возникла группа романских языков, главные среди которых – испанский, итальянский и французский. Важные ученые мужи продолжали писать на латыни, а для плебса сочиняли на романских языках всякие невероятные истории про драконов, рыцарей и любовные похождения. Их-то и стали называть "романы". То есть романы – это то, что изначально писалось для развлечения простых людей. Это тоже неплохо помнить, когда мы с маниакальной настойчивостью говорим о том, что литература-де непременно должна серьезно, я бы сказал, судьбаобразующе влиять на людей.
Впрочем, не исчезает ли книга (в том числе и роман) в своем классическом виде? На Франкфуртской книжной ярмарке 2008 года менее половины книг были представлены в привычном печатном варианте. Остальные – в электронном. Так, может быть, вообще эти самые сброшюрованные листочки умрут?
Не исключено.
Замечу, к слову, большую часть своей истории человечество жило без печатных книг и, надо сказать, неплохо себя чувствовало. А что до понимания добра и зла, то, пожалуй, даже самый закоренелый оптимист не скажет, что человечество после появления печатных книг подобрело. О том, что происходит, скажем, с моралью, мы поговорим в свой черед, однако есть ощущение, что, вопреки всеобщей грамотности, и в Европе, и в Америке, и у нас в стране мораль не сказать, чтобы выросла.
– Вы что, автор, против литературы?
– Да вы что, читатель, как можно, если я сам ею занимаюсь всю жизнь!
Мне лично – никому не навязываю – не нравится "сакральное" отношение к книге. Восприятие литературы – дело глубоко субъективное и индивидуальное. Тут ничто не стыдно. Не стыдно даже вовсе не читать. Нечитающий человек просто лишает себя одного из занятий, которое нам – людям читающим – представляется замечательным. Вот и все, собственно.
Мне кажется, что, когда дело касается литературы, каждый сам вправе решать: хочет ли он лечь с книжкой вечерком под теплый пледик и перелистывать странички или ему приятней читать ее на экране компьютера? Ровно так же каждый сам для себя решает: хочет ли он просто развлекаться подобно римскому плебсу или все-таки для него "книга – больше, чем жизнь".
Интересно, что происхождение таких разных, казалось бы, слов – русского "книга" и английского "book" на самом деле очень похоже. Английское происходит от "beech" в переводе – "береза". Люди раньше писали на березовой коре, потом кусочки склеивали, и получался свиток. А русское слово "книга" заимствовано из древнетюркского, где "kuinig", собственно, и означает "свиток".
Вот оно как! Книги объединяют, книги воспитывают, книги развлекают. И пока есть люди-читатели, для которых это так, книги будут жить.
Мне почему-то кажется, что такие люди будут всегда. Это, конечно, не знание, а вера – но вера довольно твердая. Почему-то…
Дэн Лейси, управляющий директор Совета американских книгоиздателей, заметил: как колесо, которое мы научились делать более прочным, но которое остается неизменным в принципе, так и книга, смеем надеяться, – уникальное и долговечное изобретение. Он сказал эти слова в 1960 году, но ужасно хочется верить, что они и не устарели и не устареют.
Да, кстати, как вы думаете, почему Дизраэли сказал те слова, что стоят эпиграфом к главе? Что за шутки? Я так и не понял до конца. А вы?
Сегодня книгоиздательство стало бизнесом. Я знаю некоторых издателей, которые даже проводят маркетинговые исследования, дабы понять: будет та или иная книга пользоваться спросом или нет?
Мне-то всегда наивно казалось, что книги пишут по велению души, а не издателя. Но, наверное, всяко бывает. Кто сказал, что по заказу не может быть сочинено ничего гениального?
Чем размышлять об этом, не лучше ли поговорить о том, что такое этот самый маркетинг?
Вот про это и побеседуем в следующей главе и в следующей букве.
М
Маркетинг
Да, успех всегда создает новую реальность, но сначала – новые проблемы.
Питер Фердинанд ДРУКЕР, американский ученый-экономист, отец современного менеджмента
Что такое маркетинг? Все слышали, но не все понимают. Проблем нет – в поисках определения открываем разные книжки. И тут некстати выясняется, что, оказывается, известно более 2000 (двух тысяч!!!) определений маркетинга.
Узнав эту новость, хочется снять шляпу, поклониться, выговорить: "Всем всего доброго" – и скромно отвалить, поскольку разобраться во всем этом невозможно. Продолжать офигевать – это запросто, а вот разобраться…
Но ведь слово-то – важное, как же без него-то?
Чтобы окончательно не сойти с ума, кидаюсь к словарю, следуя своей привычке – узнать происхождение слова: авось поможет.
Выясняется, что ставшее уже вполне даже русским слово "маркетинг" происходит от чисто английского "market" – "рынок". Хорошо. Стало хоть чуть-чуть, но понятней.
Когда речь идет о рынке, главное его с базаром не перепутать. Разница в чем? На базаре, чтобы чувствовать себя комфортно, надо криком отстаивать свои права, а рынок, чтоб тебя на нем не загрызли, необходимо изучать.
Вот маркетинг этим и занимается. Это если вкратце. А не вкратце – будьте любезны 2000 определений.
Раньше-то оно все как было? Товара мало, народу много – дефицит был товара. А нынче чего? Нынче дефицит нас, потребителей. Некоторые исследователи прям так и рубят правду-матку: мы, пишут, живем в эпоху дефицита потребителей. До того мы, понимаешь, дожили, что товаров и услуг нам могут предоставить больше, чем мы в состоянии потребить. Вот ведь оно как жизнь-то складывается!
Можете себе представить: 80 % новых предложений на потребительском рынке терпит крах. Понятно, что при такой ситуации наши с вами – потребителей то есть – потребности надо изучать. Вот тебе, пожалуйста, – маркетинг.
Маркетинг – наука, родившаяся в ХХ веке. В 1902 году первая лекция на эту всегда животрепещущую тему была прочитана в некоторых университетах США.
Мы тут отстали от цивилизованного мира чуть меньше, чем на век. Собственно, это и понятно: ведь у нас не было никакого рынка, а был лишь социалистический базар, который прекрасно обходился без этого импортного маркетинга. Хотя, если бы, например, у Никиты Сергеевича Хрущева в ЦК КПСС трудились маркетологи, не возникла бы, скажем, вся эта бодяга с кукурузой…
Среди двух тысяч определений "маркетинга" большинство так или иначе связано со словом "философия". Это, кстати, тоже в немалой степени объясняет обилие определений: когда речь идет о философии, так вот все однозначно и не скажешь, не так ли?
А вообще видите, что получается? Маркетинг – это не просто изучение рынка, а философия, рассматривающая определенные отношения между людьми.
Весьма условно – все-таки 2000 определений! – и отчасти упрощенно принцип этой философии можно сформулировать так: узнай, что необходимо другому, утоли его желания, и твоя жизнь от этого улучшится.
Весь цивилизованный мир – это рынок, ничего лучше наука экономика не изобрела. Во всяком случае – пока. Поэтому так получается, что весь мир живет по философии маркетинга.
Помните, мы с вами выясняли, что цель бизнеса – это создание потребителя и через него – обогащение? Маркетинг как бы говорит: ты можешь любить или не любить другого человека – это твое личное дело. Но помни: он всегда может стать тем самым потребителем, с помощью которого ты разбогатеешь.
Утоли потребности другого не потому, что это нравственно, а потому, что это – выгодно, – вот что такое философия маркетинга. К ней относиться можно как угодно, но она понятна и разумна. Нравится нам это или нет, но последние сто лет мир именно по этой философии и живет.