Как бы то ни было, автор написал именно то, что хотел – мистерию символизма в "Незнакомке", мистерию революции" – в "Двенадцати". Действие обеих приурочено к улицам Петербурга, подстановка никакого другого города здесь невозможна. В драме это очевидно: краеведы давно опознали в "дремлющих голубых кораблях" и в темном мосту, осыпанном "бледным падучим снегом", где впервые является Незнакомка, пейзаж Малой Невки и Большого Крестовского моста, ведущего с Большой Зелениной улицы на Крестовский остров (заметим, что через десять лет, несколько ниже этого места, с Большого Петровского моста, было сброшено в воду тело Григория Распутина). Пейзаж "Двенадцати" значительно менее определен, но есть второстепенные признаки, позволившие литературоведам привязать его к Рыбацкой улице и ее окрестностям на Петербургской стороне. Стоит заметить, что эта улица переходит в Большую Зеленину, что связывает обе мистерии и чисто топографически. Таким образом, оба произведения примыкают к уже знакомому петербургскому читателю "тексту островов". Но их значение, разумеется, гораздо шире. Обе мистерии, так же, как целый ряд внутренне связанных с ними стихов Блока, говорят о духовном надломе всего российского общества, судьба которого решалась в революционном Петербурге-Петрограде.
Храмовое зодчество
Храмы петровского времени построены все на один манер – приземистые и продолговатые, на манер базилики, одноглавые, с позолоченным тонким "шпицем", сияющим в нашем сумрачном небе. В таких храмах удобно устраивать гражданские, а по годовщинам побед – и военно-церковные церемонии, удобно сверять время по установленным на их башне курантам, однако молиться на старомосковский лад весьма неуютно. Хорошим примером может служить здание Петропавловского собора, заложенного в 1712 году на месте предшествовавшей ему деревянной церкви, и оконченного постройкой уже после смерти царя, в 1733 году. Собор доминирует над петербургским правобережьем, осеняя его покровительством святых первоверховных апостолов Петра и Павла, в честь одного из которых город и получил свое имя. С течением времени став усыпальницей императорской семьи, собор по сей день играет роль первенствующего храма-"палладиума" Петербурга. В структуре левобережья доминирует Исаакиевский собор: напомним, что рождение Петра I приходилось на 30 мая – день памяти преп. Исаакия Далматского. В силу этого обстоятельства, как имя, так и день рождения основателя невской столицы сразу нашли себе почетные места на сакральной карте Петербурга. Первоначальная, тоже еще деревянная Исаакиевская церковь была выстроена в 1710 году у западного фланга Адмиралтейства. По внешнему виду она была очень сходна с Петропавловским собором, равно как и прочими нашими храмами, выведенными "в голландском вкусе". Что же касается исполинского собора, сохранившего это название, то он строился в течение 40 лет следующего, второго столетия Петербурга, на другом месте, отступя вглубь от Невы. Что же до св. Троицы, в праздник которой был заложен наш город, то ей была посвящена знаменитая Троицкая церковь, заложенная 1 октября 1703 года в самом центре раннего Петербурга. С началом строительства в крепости каменного храма, к Троицкой церкви временно перешел статус кафедрального собора. В ней праздновался Ништадтский мир, в ней Петр I принял поднесенный ему по этому случаю титул императора. После ряда пожаров и перестроек, Троицкий собор был снесен в 1929 году.
За прошедшее время у нас были построены и другие храмы, посвященные святой Троице: среди них первенствует главный собор Александро-Невской лавры, оконченный строительством к началу 1790-х годов. По этому случаю, в собор были перенесены мощи святого благоверного князя Александра Невского, бившегося в наших местах со шведами в 1240 году. Само же решение поставить тут монастырь, несколько отступя от Невы, почти напротив упраздненного Ниеншанца, было принято Петром I еще в 1710 году. Это решение было нетривиальным, поскольку если уж закладывать монастырь, то сделать это было естественнее на самом поле Невской битвы, на берегу реки Ижоры. Оно было расположено отнюдь не так далеко от новооснованного города, и сохранилось в народной памяти не в последнюю очередь благодаря небольшой церкви св. Александра Невского, поставленной тут на месте деревянной часовни, известной еще с XIV столетия. По всей видимости, царю нужен был новый духовный центр, расположенный в границах города, который мог бы составить противовес древним Москве и Киеву, изобиловавшим собственными святынями. Вот почему новый монастырь, освященный во имя св. Троицы и св. Александра Невского, получил по петровскому указу права и почести, сравнимые разве что с Киево-Печерской и Троице-Сергиевой лаврами. Каждая из них в свое время открыла целую эпоху русской духовной жизни: это показывало лучше всяких слов, чего царь в глубине души ожидал от Александро-Невского монастыря. В 1723 году, мощи князя были торжественно перевезены из Владимира в Петербург и при большом стечении народа помещены в главном храме монастыря. Тем самым Петр, как писали в то время, "вверил город чудесному заступлению, охранению против врагов, охранению северных пределов России". Александр Невский стал патрональным святым северной столицы, наследовавшей в этом качестве по одной линии Новгороду, а по другой – Владимиру.
Другой Троицкий собор, о котором нельзя не упомянуть, был построен графом Растрелли посреди Сергиевой пустыни, основанной в 1734 году, к югу от Петербурга, на девятнадцатой версте петергофской дороги. Почитание св. Троицы было утверждено на Руси св. Сергием Радонежским, заложившим поблизости от Москвы монастырь, славившийся своей святостью. На закладку петербургского монастыря прибыл тогдашний настоятель исконной, подмосковной Сергиевой лавры. В нашем Троицком храме с тех времен хранилась икона самого Сергия, по преданию написанная на его гробовой доске, а также частица мощей святого. Сказанное укрепляет нас в убеждении, что петербургские царицы и цари стремились осенить ее старомосковской святостью, восходившей к традиции св. Сергия Радонежского. Дух обоих городов слишком разнился, однако в итоге такое схождение произошло: как мы помним, в течение более чем двух десятков лет, настоятелем Троице-Сергиевой пустыни был признанный обновитель русского исихазма, автор знаменитых "Аскетических опытов" святитель Игнатий (Брянчанинов). Приняв во внимание, что основание Киево-Печерской и Троице-Сергиевой лавры отметило исторические периоды наиболее тесного и плодотворного взаимодействия "русского мира" с византийской духовностью (опосредованного, как у нас повелось, южнославянским участием), мы приходим к выводу, что закладка главнейших монастырей Петербурга маркировала возвращение на новом уровне к доминантам той же религиозной программы.
Мечтая о возвращении креста на берега Босфора, Екатерина II решила построить неподалеку от Царского Села подобие константинопольского храма святой Софии. Он был заложен за дальней окраиной парка 30 июля 1782 года. Дата весьма показательна – достаточно вспомнить, что Медный всадник был открыт через неделю после того, так что оба события сблизились в сознании современников. К 1788 году собор св. Софии был окончен, и вскоре на время стал капитульным храмом вновь учрежденного ордена св. равноапостольного князя Владимира. И облик собора, и особенности его назначения ясно говорили о славе старого Константинополя и чаемом блеске будущего, греко-российского. Ко времени сооружения собора, в Царском Селе уже был поставлен ряд памятников, посвященных победам в турецкой войне. Мы говорим о Чесменской колонне посреди Большого пруда, Кагульском обелиске в Собственном садике, фельтеновой Башне-руине на южной окраине парка. Возводя "турецкие" монументы, Екатерина II следовала общему вкусу века, вкладывая в него собственное содержание. Своя Чесменская колонна была поставлена и в парке Гатчинского дворца, принадлежавшего до 1783 сначала графу Гр. Орлову, а потом его наследникам. Не будет ошибкой вспомнить тут же и о Чесменском дворце, построенном в 1770-х годах на выезде из Петербурга, на седьмой версте царскосельской дороги, также в память о славной победе над турками. Теперешние путеводители определяют стиль дворца как ложную готику и указывают на английские прототипы; в старину предпочитали говорить об "азиатском стиле", и полагали, что Чесменский дворец напоминал о замках, расположенных по берегам Босфора. Влияние английского вкуса неоспоримо – но всякий, кому доводилось подходить на корабле к Стамбулу со стороны Черного моря, вспомнит о мощных псевдоготических стенах и башнях крепости Румелихисары, поставленной турками в конце XV столетия на правом берегу Босфора. В облике нашего Чесменского дворца действительно прослеживаются черты, напоминающие о них.
Таким образом, на южном выезде из Петербурга и в его южных пригородах в екатерининское время стал складываться своеобразный мемориал, связанный с турецкими войнами. С течением времени, в его состав были включены Московские триумфальные ворота, поставленные ближе к началу того же Царскосельского проспекта. Они были посвящены победам в войнах с Турцией и Персией (1828–1829). Далее проспект переходил в Загородный, а от него – в Литейный, близ которого был поставлен вновь отстроенный к 1829 году Спасо-Преображенский собор "Всей гвардии". Его решено было обнести оградой из трофейных турецких пушек, главные ворота которой украсили бронзовые медали с надписями "За турецкую войну 1828–1829 годов". В ходе новой турецкой войны (1877–1878), российские войска освободили Болгарию и едва не взяли Стамбул, вступив в его пригород Сан-Стефано. Никогда "греческий проект" не был так близок к воплощению в жизнь. В память о событиях той войны, весь проспект получил название Забалканского. На параллельном ему, Измайловском проспекте были поставлены три столпа, сложенные из трофейных турецких пушек. Самый большой из них, тело которого составляли 140 стволов, был увенчан фигурой Славы с венком в руке. Он стоял перед Троицким собором, построенным за полстолетия до того, и составлявшим в плане "греческий" равноконечный крест. В заключение нашего разговора о теме побед в русско-турецких войнах и ее выражении в монументальном тексте Петербурга и его пригородов, нельзя обойти вниманием памятник Екатерине Великой, поставленный в 1860-70-х годах в сквере, примыкающем к Невскому проспекту с южной стороны. Среди фигур, помещенных у ног императрицы, мы видим полководцев, снискавших славу в этих войнах – А.Г.Орлова-Чесменского, Г.А.Потемкина-Таврического, А.В.Суворова-Рымникского, П.А.Румянцева-Задунайского. Вторая фамилия каждого из названных деятелей напоминает о конкретной победе над турками – точнее, историки говорят о "почетных наименованиях в виде добавочных фамилий".
Память о Мальтийском ордене сохранилась до наших дней в целом ряде архитектурных памятников. На севере города, это – церковь Рождества Иоанна Предтечи на Каменном острове. Она играла значительную роль в мальтийских ритуалах. Сюда на ночь глядя любил приходить помолиться сам император Павел. При церкви было устроено особое кладбище, на котором велено было погребать кавалеров ордена, без различия вероисповедания (хотя могилы православных и католиков все же размещались раздельно). Своеобразная атмосфера этого места, в ту пору довольно пустынного, живо напоминала о таинственном ореоле расположенного невдалеке Елагина острова. В центре города с мальтийцами связан Воронцовский дворец на Садовой, пожалованный ордену самим государем. Для рыцарей ордена там была сооружена Мальтийская католическая капелла – одно из великолепных созданий Дж. Кваренги (православные рыцари собирались в дворцовой церкви Рождества Иоанна Предтечи). На южном выезде из города, за Московской заставой при Чесменском дворце, была возведена еще одна церковь Рождества Иоанна Предтечи. Ее романтический силуэт, украшенный стрельчатыми арочками и кружевным парапетом, до сих пор напоминает театральную декорацию к истории Раймонды или Иоланты. И, наконец, в самой Гатчине до наших дней стоит Приоратский дворец, возведенный для приора мальтийского ордена. Подпорная стена небольшого замка, почти отвесно встающая из холодных вод Черного озера, его аскетические фасады и башня с остроконечным завершением в готическом вкусе также указывают на рыцарское средневековье. Как видим, мальтийская топография Петербурга, сложившаяся в павловскую эпоху, также сохранилась в основных чертах до наших дней.
XIX век начался сооружением на главной улице города величественного Казанского собора. Его строили русские зодчие из отечественных материалов, но в облике храма легко читается подражание римскому собору св. Петра. Главную роль здесь играет полукруглая колоннада, крылья которой образуют небольшую площадь. Колоннада обращена к Невскому проспекту – стало быть, на север. По законам архитектуры, тут и должен быть главный вход, хотя по церковному обычаю он должен быть с запада. Не нарушая обычая, А.Н.Воронихин устроил главный фасад со стороны Мещанской (Казанской) улицы – там, где теперь сквер, а колоннаду приставил к боковому фасаду. Похожим образом и Павел, а за ним – Александр I заботились о формальном совмещении своих смелых религиозных эскапад с требованиями греко-православной традиции. Главной святыней собора являлась икона Казанской Богоматери. Она издавна почиталась как хранительница дома Романовых. После основания Петербурга икона была повелением Петра I доставлена в город, и помещена в часовне, поставленной близ центральной тогда Троицкой площади. Во времена Анны Иоанновны ее перенесли в Александро-Невскую лавру. История перемещений иконы связала собор с ключевыми сакральными точками столицы. В нишах по обе стороны от северного входа были установлены памятники св. Андрею Первозванному, св. Владимиру Равноапостольному и св. Александру Невскому. Они стоят на тех же местах и по сей день: мы говорим о знаменитых "круглых скульптурах", поставленных в стенных нишах северного портика Казанского собора, обращенного к Невскому проспекту (четвертая статуя представляет св. Иоанна Крестителя). Логика объединения этих фигур не нуждалась в объяснениях, а значение этой точки для сакральной топографии Петербурга не подлежит сомнению. С приходом на Русь новой, коммунистической веры, власти предприняли попытку установить у Казанского собора еще одну "круглую скульптуру". Она представляла первого пропагандиста марксистского учения в России, Г.В.Плеханова – ее, так сказать, крестителя на новый лад. Формальным поводом послужило то, что именно у стен этого собора в 1876 году состоялась первая в стране политическая демонстрация рабочих, где выступил молодой Плеханов, бывший тогда студентом Горного института. Неуместность затеи довольно быстро стала ясна властям, а памятник, отлитый заново из бронзы, был перенесен в 1925 году к зданию Технологического института, где и поныне стоит в маленьком сквере напротив метро, почти скрытый в летнюю пору листвой раскидистого дерева.
Казанский собор был окончен постройкой в 1811 году. Через семь лет началось возведение нового Исаакиевского собора, продлившееся до конца александровского царствования и занявшее всю эпоху Николая I. Гигантскому храму суждено было стать главным кафедральным собором епархии и, как тогда выражались, "первенствующим в империи". Огромный купол Исаакия как бы царит над городом, и в этом он схож с куполом Казанского собора. Но времена изменились: по углам кровли уже поставлены четыре небольших сооружения под золотыми купольцами. Назвать их главами язык не поворачивается, в описаниях собора они уклончиво именуются звонницами. Зато старинное пятиглавие соблюдено: чем не параллель николаевскому "казенному православию"! Определить стиль собора не так просто: историки архитектуры обычно говорят о позднем классицизме с мотивами из других, более ранних стилей. Авторы старых описаний города говорили и о "византийском стиле". Так стоит, например, в путеводителе, изданном попечением Санкт-Петербургского городского общественного управления незадолго до революции, в 1903 году. В первую очередь имелась в виду, надо думать, пышность отделки храма. Но византийская ассоциация могла укрепляться и сюжетом горельефа, установленного над главным входом. Исаакий Далматский благословляет на нем византийского императора Феодосия Великого. Как мы помним, он оказал огромное влияние на становление христианства, провозгласив его государственной религией на II Вселенском соборе, созванном в Константинополе в 381 году. Горельеф на своем месте по сию пору. Подойдя к собору с запада и подняв голову, мы и теперь можем вглядеться в него – и, кстати, узнать в лице Феодосия черты царя Александра I. Лица других фигур композиции представляют придворных Александра и Николая I. Такое соответствие не случайно: не только клир, но и двор все чаще вспоминают о блеске Византии. При Александре II, в собор была передана икона Нерукотворного Образа Спасителя, принадлежавшая в свое время Петру I, и весьма им чтившаяся. Но связь с основателем города поддерживалась самой последовательностью церквей, стоявших в этом районе с 1710 года, и освященных во имя преп. Исаакия.