Дело в том, что образ успеха нам диктует мир. Но мы ведь все разные, у нас у каждого – своя душа и свое собственное представление о счастье. Почему же мы убеждены, что, достигнув того, что мир считает успехом, например, богатства и славы, мы станем счастливы?
Мы ведь понимаем: счастье – у каждого свое. Почему же нам кажется, что успех – это такое всеобщее счастье, критерии которого для всех одинаковы?
Мне кажется, успех – это понимание человеком того, что он идет по жизни именно той дорогой, на которую его поставил Господь.
Так все-таки успех – это хорошо или плохо? Конечно, хорошо. А что значит – хорошо? Значит, он приносит счастье и внутреннюю гармонию.
То, что многодетную мать мы считаем менее успешной, чем олигарха, – это наши проблемы, проблемы нашего мира. В этой паре многодетная мать, может быть, гораздо более счастлива, а значит – успешна.
Успех – абсолютно субъективен. Он связан с реализацией тех мечтаний, которые есть у любого человека, но которые у всех – разные.
Кто-то мечтает о богатстве, кто-то – о путешествиях, кто-то – о том, чтобы иметь много детей. Стремление к реализации именно этих мечтаний и есть подлинное стремление к успеху.
Многие люди портят себе жизнь, реализуя не собственные мечты, а воплощая тот образ успеха, который им диктует мир.
– Не согласен, – возразит кто-то. – Разве, когда человек, положим, стал знаменитым певцом, заработал миллионы, мы не можем назвать его успешным?
Мы – можем. А он сам – может ли?
И здесь придется признать, что есть два взгляда. Взгляд других людей на успех и взгляд самого человека. Эти два взгляда важно не перепутать. Общество хуже, чем мы, понимает наше представление о счастье. Поэтому на несчастье обрекает себя тот, кто стремится к объективному, а не к субъективному пониманию успеха. Можно очень устать, убеждая общество в том, что ты прожил счастливую жизнь, и в результате ощущать самого себя совершенно бессмысленным и опустошенным человеком.
Кстати, об усталости.
УСТАЛОСТЬ
Наши рассуждения об усталости начнем с замечательной восточной притчи, почти анекдота.
В некоем восточном государстве правил шах. Сам он жил в одном конце дворца, а гарем его находился – в другом. Дворец, разумеется, был огромный, ведь маленьких восточных дворцов не бывает. И вот однажды вызывает шах евнуха и говорит те слова, ради которых, собственно, и имеет смысл вызывать евнуха: "Веди наложницу!"
Евнух побежал, привел. Только отдышался. Шах опять: "Веди следующую".
Побежал, привел, отдышался... Шах: "Веди новую наложницу!"
Пошел, привел, отдышался... Шах опять... Поплелся, привел, отдышался... Шах снова... Пополз, привел, отдышался... Шах не унимается... И снова, и снова, и опять. Наконец, евнух не выдержал и спросил:
– Скажи, пожалуйста, о, всемогущий, откуда у тебя столь огромные силы? Я, бегая по дворцу, обессилил, а ты все так же свеж и просишь наложницу? В чем тайна?
Шах хитро улыбнулся и ответил:
– Запомни, евнух, утомляет не любимая работа, а бессмысленная беготня.
Некоторый оттенок пошлости в истории есть, соглашусь. Но, по сути, вывод совершенно верный. Более всего мы устаем от той деятельности, смысла которой не видим.
Потому что усталость не в мышцах, а в голове. Если мы не понимаем смысла дела, усталость приходит мгновенно. Если понимаем, она приходит только тогда, когда мы разрешаем ей прийти.
Известно, например, что после Сталинградской битвы адъютанты не могли разбудить маршала Жукова, когда тому звонил сам Сталин. Жуков не спал несколько суток, воевал, не чувствуя усталости. Когда дело было сделано, он позволил себе устать.
Любой театральный режиссер знает: перед премьерой можно репетировать хоть по двенадцать часов, никто не пожалуется на усталость, будьте уверены.
Или такой еще пример.
В одном из театров, где я ставил спектакль, есть служебный гардероб: обычная комната, куда актеры вешают свою одежду. Около двери в комнату сидит женщина-охранник и целый день разгадывает кроссворды. Делать ей больше нечего, потому что в театре – все свои, даже особо следить не за кем.
А рядом на сцене весь день репетируют артисты.
Я видел, как они вышли из театра одновременно: невероятно уставшая, грустная, опустошенная служительница гардероба и совершенно счастливые артисты.
Мы нередко говорим о том, что русский язык – богат. Конечно, это так, глупо с этим спорить. Но иногда он нас подводит. Например, когда одним и тем же словом мы вынуждены обозначать совершенно разные понятия. Очевидно, например, что любовь к женщине, к Родине и к устрицам – чувства совсем разные. А все называется одним словом: любовь.
То же самое и с усталостью. Усталость удачно репетировавших артистов или маршала Жукова, с одной стороны, и усталость женщины, которая целый день решала кроссворды, – принципиально разная.
К первой надо стремиться. Она делает жизнь осознанной и интересной. Назовем ее условно доброй усталостью.
Вторую надо избегать. Она превращает жизнь в болото. Скажем, это усталость злая.
Бояться доброй усталости – это бояться жизни. Такая усталость приносит счастье. Она легко снимается – сном ли, каким-либо отдыхом или переключением на другую работу. Эта усталость приятна. Многие находят в ней смысл жизни, то есть – гармонию.
В учебниках по русскому языку моего детства была такая фраза (ее помнят все мои ровесники): "Усталые, но довольные путники возвращались домой".
Я говорю как раз об этом.
Любая усталость – это мерило дела. Но добрая измеряет смысл, а злая – бессмысленность.
Чем больше доброй усталости, тем лучше ощущает себя человек. Чем больше злой – тем более бессмысленным кажется человеку он сам.
Бороться с усталостью не стоит. К ней надо стремиться, потому что без нее нет движения.
Богом ли, природой (как кому ближе) уготован такой парадокс: больше всего человек устает от движения, но отсутствие движения означает смерть. Бог словно намекает нам: не бойтесь усталости от движения, такая усталость – признак жизни.
Бороться необходимо с "бессмысленной беготней", потому что такая суетливая беготня по сути – отсутствие движения, статика. Чем больше бессмысленной суеты в жизни, тем бессмысленней жизнь и, как следствие, тем больше злой усталости.
И чем больше доброй усталости, тем больше в жизни подлинного движения и смысла.
УТЕШЕНИЕ
Почему подчас нам так трудно утешать даже близких людей, когда их настигла беда или, не дай Бог, трагедия? Я думаю, это происходит потому, что, когда с человеком случилось несчастье, нам кажется, что он ушел от нас в какой-то иной, неведомый нам мир. Он превращается как бы в инопланетянина, в жителя другой планеты, и мы подсознательно боимся, что он не поймет наших чувств, нашего языка, наконец. Попросту говоря: не поймет нас.
На самом деле эта метафора не так далека от реальности, как кажется на первый взгляд.
Человек, у которого произошло несчастье, действительно прописывается на планете Беда. Именно поэтому его нельзя надолго оставлять одного, иначе он может задержаться на этой планете надолго, если не навсегда.
Разумеется, иногда надо поплакать вместе с человеком, поговорить с ним на его языке – языке печали. Но в какой-то момент совместное страдание должно закончиться: не вы должны переехать на его планету, а он – на вашу.
Какой бы страшной ни была беда, ею нельзя упиваться. Очень часто нам кажется, что утешение в том, чтобы соответствовать трагедии человека. Мне же кажется, что утешение в том, чтобы помочь человеку, попавшему в беду, соответствовать нормальной жизни.
Утешить человека – это значит убедить его в том, что он продолжает жить на нашей планете одной с вами жизнью.
Как убедить? Подумаем...
Предположим, человек нуждается в утешении потому, что попал в сложную ситуацию. Лучшее утешение – это попробовать ситуацию изменить. Вообще неплохо бы помнить, что действие утешает лучше самых добрых слов.
Если, например, от человека ушла любимая, то утешение в том, чтобы понять, как ее вернуть, а не в бесконечных "аханьях" и "оханьях" по поводу ее ухода.
А если ситуацию изменить нельзя? Если любимая умерла или ушла навсегда (что часто, увы, в сущности, одно и то же)?
Утешить верующего несравненно легче, нежели атеиста. Потому что верующий понимает: все, что делается, – от Бога. То есть, как мы уже не раз повторяли в этой книге, "что ни делается, все – к лучшему".
А если утешаете атеиста? Или если скорбь верующего столь велика, что никакие слова не действуют?
Всегда нужно помнить, что печалиться – очень просто. К тому же печаль заразительна: она как бы захватывает в свои сети – не вырвешься.
Печаль, тоска, хандра, меланхолия, апатия, наконец, боятся действия.
Утешение – это не поиск слов, а поиск действий.
Человек рождается для того, чтобы идти по дороге к счастью. Беда, трагедия застопоривают это движение. Человек останавливается и начинает страдать.
Идти и одновременно страдать – невозможно. Значит, утешение состоит в том, чтобы помочь человеку продолжать свой путь к счастью.
Как известно, академик Павлов до последней минуты своей жизни записывал все, что с ним происходит, записывал то, как к нему приходит смерть. Принято считать, что он это делал потому, что был великим врачом. И это, конечно, тоже. Но мне кажется, что таким образом он еще и утешал себя. Для него работа была дорогой к счастью, и он не хотел ни сворачивать с этого пути, ни останавливаться, даже понимая, что умрет.
Мне кажется: утешение – это не просто сочувствие (о котором мы говорили), но активное действие по возвращению человека с планеты Беда на планету Жизнь.
Это очень трудно. Пить водку вместе проще.
Утешение – процесс, у которого есть результат: возвращение человека к нормальной жизни.
Когда мы утешаем человека, мы берем ответственность за то, что на нашей планете не станет одним человеком меньше. Это трудно. Но это, как мне кажется, по-человечески.
Мне кажется, что научиться тому, как утешать другого человека – очень трудно, если вообще возможно. К чему это я?
К тому, что дальше поговорим об учении.
УЧЕНИЕ
Что значит – учиться? Учить – себя. Вона как! Получается, что, когда в тебя запихивают некоторое количество знаний, это еще вовсе не означает, что ты учишься. Это тебя учат другие, а вот учишь ли ты себя?..
Итак, договоримся сразу: учение – это мыслительный процесс.
То есть сколько бы вы ни посещали лекций, сколько бы в вас ни запихивали знаний, сколько бы вы ни читали книг, если нет размышлений, значит, и учения нет.
Поняв, какова цель этого мыслительного процесса, мы сможем окончательно сформулировать, что же такое учение с нашей точки зрения.
Итак.
Учение – это мыслительный процесс, главная задача которого – усвоение чужого опыта.
Скептик ухмыльнется: "Разве, когда ребенок учит, предположим, таблицу умножения или таблицу Менделеева, он усваивает чей-то опыт?"
Вопрос хоть и скептический, но хороший. Попробуем на него ответить чуть позже, а пока сделаем еще один важный вывод: зубрежка не является учением.
– Как! – слышу я возглас того же скептика. – А та же таблица умножения? Ее надо вызубрить!
Зачем?
Пока ребенок маленький, родители, а потом школа предоставляют ему некоторый набор чужого опыта для того, чтобы он выбрал, какой опыт ему интересен и, значит, нужен для усвоения, а какой – нет.
Таблица умножения концентрирует в себе многовековой опыт работы людей с цифрами. И есть дети, которым очень интересно умножать три на три и пытаться понять, почему в результате получается столько, сколько получается. А есть и те, кого это совершенно не интересует.
Так ли уж необходимо учить таблицу умножения всем? Вывод о том, что с помощью зубрежки можно научить человека мыслить, вряд ли можно считать состоятельным. Мы уже говорили, что ученые пока не могут с научной точки зрения объяснить процесс рождения мысли, поэтому мы не знаем, что помогает мыслительному процессу, а что – нет.
Мне кажется, первоначальная задача учения понять: опыт движения человечества в каком именно направлении интересует ребенка.
То есть помочь ребенку найти свое призвание – то, ради чего он призван Богом на Землю. Повторим: фундаментальная задача учения – та, что лежит в его основе – состоит не в том, чтобы усвоить все истины, которые почему-то принято считать обязательными, а в том, чтобы отыскать призвание.
– А как он узнает свое призвание, пока не получит хоть минимум информации? – спрашивают в таком случае все те же (или другие) скептики.
Иногда направление интересов ребенка заметно в раннем возрасте. И тогда не стоит мучить его усвоением опыта, который ему никогда не пригодится. А если не заметно, необходимо помочь ребенку отыскать в массе информации, которая сваливается на него каждый день, ту, что его заинтересует.
Мы очень часто делаем наоборот: заставляем ребенка делать то, что ему неинтересно, искренне считая, что таким образом воспитываем трудолюбие. Бред! Человек не может и, главное, не должен любить труд вообще, труд, как таковой. Он должен и, главное, может любить только тот труд, в котором видит смысл. (Об этом мы подробно говорили в главе "Трудолюбие".)
Можно ли учиться всю жизнь?
Безусловно. И можно, и нужно. Главное, понимать, что учение – не есть вызубривание чужих истин, а есть усвоение чужого опыта.
Нам иногда кажется, что научить свое дитятко учиться – означает научить его бодро, без запинки произносить те истины, которые он прочел в учебниках.
На самом деле, научить учиться – это значит научить усваивать чужой опыт. А это можно сделать только втом случае, если ребенок понимает, что этот опыт может ему пригодиться.
Если школьник или студент учится плохо, мы почти всегда убеждены, что это происходит в силу их лени и несобранности.
Повторим еще раз: лень – это нежелание делать то, что тебе неинтересно. Если школьник или студент учатся плохо, то чаще всего это означает, что они не видят в своей учебе смысла и никто не удосужился им его объяснить.
Бывает, что родители запихивают свое чадо в престижный институт, вовсе не имея в виду, будет ли их отпрыску интересен тот человеческий опыт, который ему будут там передавать. В этом случае они не должны удивляться тому, что ребенок будет учиться с ленью и неохотой.
Человек не должен усваивать те знания, тот чужой опыт, которые – он убежден – ему не пригодятся.
Я уверен: поскольку каждый человек призван на Землю с какой-то своей, личной целью, с каким-то своим, личным опытом – то есть каждый имеет призвание, – то учиться тоже хочет каждый. Но один хочет учиться играть в футбол, другой – на гитаре, а третий – решать математические формулы. Когда влюбленного в футбол ребенка учат решать математические формулы, выясняется, что он ужасно ленив. А на самом деле он просто разумный человек, не желающий осваивать тот опыт, который ему не пригодится.
Есть ли критерий хорошего учения?
Вся наша система образования строится на том, что критерием хорошего учения является количество знаний: чем больше знает ученик, тем проще ему сдать экзамен.
Но задумаемся: если эти знания не присвоены, не осмыслены, не нужны вам, вряд ли можно говорить, что они помогли вам научить себя хоть чему-то, не так ли?
Критерий хорошего учения – это умение не просто потреблять знания, но осмысливать их. Учение, повторим еще раз, – это процесс, в котором задействована мысль.
Мы не в силах изменить государственный подход к учению. Но каждый из нас, родителей, в силах помочь своему ребенку определиться в том, что есть истинное учение, то есть мыслительный процесс, а что бессмысленная и беспощадная зубрежка.
И каждый из нас, став взрослым, в силах продолжить учить самого себя, если он четко понимает, что именно из огромного опыта человечества ему необходимо, а без чего можно обойтись.
На этом мы заканчиваем зовуще тоскливую букву "У" и переходим к пренебрежительно фыркающей – "Ф".
Ф
ФАНАТИЗМ
Это слово происходит от латинского слова "fanum", что означает "храм". Поначалу оно означало невероятное религиозное рвение.
Нынче значение этого слова расширилось и приобрело явно негативный оттенок. Религиозные или футбольные фанаты приносят множество бед, а то и трагедий.
Фанатизм – это абсолютная, бездумная убежденность в чем-то.
Все бездумное хочется немедленно изобличать. И вправду, разве может подобная убежденность быть хоть в чем-то хорошей?
Фанатизм может быть направлен на что-то чужое, изобретенное не фанатом. Но можно быть и фанатом своего собственного дела.
Попробуем разобраться.
Когда фанатизм направлен на чужое дело, на то, что открыто не самим фанатом, он всегда плох.
Не фанаты придумали религию, из-за которой они могут убивать других. Не фанаты певцов или артистов создали своих кумиров. В конце концов, не фанаты придумали футбол и названия футбольных клубов, из-за которых они устраивают кровопролитные драки.
Фанатизм ужасен как средство возвеличивания чего-то чужого: чужой ли веры, чужой ли славы. Именно бездумное возвеличивание приносит многочисленные трагедии и беды: ведь такое возвышение одних неминуемо ведет к принижению других.
Кроме того, фанатизм убивает у человека свободу: фанат сознательно ставит себя в подчиненное положениесвоему кумиру. Разве не поразительно, что тысячи, миллионы людей кричат: я хуже, чем мой кумир! Я готов стелиться у него под ногами, а он может меня вообще не замечать. И от этого я балдею!
Фанатизм – это добровольное самоуничижение.
Однако, если фанатизм направлен на собственное дело, он становится совершенно иным и наше отношение к нему меняется.
Что значит выражение: человек – фанат своего дела? Это означает, что он абсолютно и бездумно убежден: то, чем он занимается, – самое интересное и важное дело на свете. И если дело это не человеконенавистническое, то такое отношение вполне нормально и даже естественно.
Среди поэтов, режиссеров, художников, скульпторов, композиторов, ученых очень много фанатов. Почти все великие военачальники и политики были фанатами своего дела. В наше время вообще очень трудно добиться результатов, если не относишься к своей работе с изрядной долей фанатизма.
Правда, фанат ограничивает свой мир интересами своей работы.
Хорошо ли это? Наверное, плохо. Но это личный выбор каждого. И не стоит забывать: это выбор, который приносит ему счастье.