Ресторан "Вена" находился на Малой Морской улице. Недалеко от него, на Невском проспекте, в первом этаже дома № 46 в начале XX века распахнул двери посетителям другой популярный ресторан "Квисисана". Название представляет собой русскую транскрипцию латинской фразы: "Qui si sana", то есть "там, где оздоровляют". Sana является латинским корнем, знакомым нам по таким словам, как санаторий, санация, санитар и т. д. Так что питерские гастрономы не лукавили, когда отмечали, что такое название вполне соответствовало безупречной ресторанной кухне, вполне отвечавшей высоким требованиям петербургских любителей изощренной кулинарии. Завораживала и звучная ритмика заморского названия, которая вызывала такие сложные ассоциации, что в петербургском салонном фольклоре появилась поговорка, которую щеголи той поры любили произносить по латыни: "Mens sana In Quisisana" – "Здоровый дух в "Квисисане"". Именно так говорили древние римляне, формулируя свое отношение к гармоническому развитию духовных и физических сил гражданина и воина: "Mens sana In corpore sano" – "В здоровом теле здоровый дух".
3
В мировой истории словообразования личное имя занимает одно из самых почетных мест. Слова, образованные от собственного имени или фамилии, называются именными. Мы с ними хорошо знакомы с детства, порой даже не догадываясь об этом. Многие названия календарных месяцев происходят от имен римских императоров, "мавзолей" – от имени карийского царя Мавзола, "дизель" – от имени немецкого инженера Рудольфа Дизеля, "асфальт" – от имени баварского землевладельца Леопольда Асфальта, "одеколон" – от имени города Кёльна и так далее, и так далее. Есть такие слова и в петербургском лексиконе. В создании многих из них сыграл свою созидательную роль городской фольклор.
Среди именных слов, сохранившихся с конца XVIII века, в речевом обиходе бытуют фольклорные названия первых бумажных денежных знаков, введенных в обращение Екатериной II. Сторублевые купюры с изображением портрета императрицы в народе получили названия "катя", "катюха", "катеринка", "катенька". Купюры достоинством в 500 рублей, украшенные портретом Петра I, назывались "петенька". Традиция присваивать деньгам нарицательные имена, образованные от имен собственных, сохранилась и в дальнейшем. Бумажные денежные знаки, выпущенные Временным правительством Керенского, в фольклоре назывались "керенками". Во время Гражданской войны свои собственные деньги имели и области, контролируемые генералом Деникиным. Они имели подпись министра финансов деникинского правительства Н.В. Чайковского. Среди коллекционеров такие купюры до сих пор называются "чайковками". Первые советские бумажные деньги с изображением Ленина в народе получили название "ленинки". В скобках заметим, что уже давно в словари городского жаргона попало и нарицательное название всех без исключения денег: "бабки", по изображению Екатерины II – "бабушки" русских бумажных денег.
Мы уже знаем об арестантских комнатах при полицейских управлениях, широко известных в народе как "кутузки". Есть и другие примеры образования подобных именных слов. В старом Петербурге одно время вошли в моду высокие тугие галстуки, которые в обиходной речи называли "горголии" по имени известного щеголя, действительного статского советника, сенатора и обер-полицмейстера Петербурга в 1811–1821 годах Ивана Савича
Горголи. Придуманную неистощимой фантазией неисправимого романтика Александра Грина воображаемую страну, описанную им в повестях и романах, современники называли "Гринландией". После революции завхозом в Доме ученых работал известный владелец знаменитого в свое время ресторана "Вилла Родэ" – Адольф Родэ. По воспоминаниям современников, в голодное послереволюционное время он много сделал, чтобы облегчить жизнь петроградских ученых. Неслучайно Дом ученых называли "РОДЭвспомогательный дом". "Проскурятником" и "Запесочницей", по именам своих ректоров Н.М. Проскурякова и A.C. Запесоцкого, называют студенты Горного института и Гуманитарного университета профсоюзов свои Alma mater. "Доминиканцами" в дореволюционном Петербурге окрестили постоянных посетителей первого петербургского кафе "Доминик", владельцем которого был швейцарец Доминик Риц-а-Порта. В 1930-х годах на Невском проспекте начал работать первый кукольный театр марионеток под управлением Евгения Деммени. Впоследствии театру было присвоено его имя. По аналогии с "доминиканцами" посетителей театра ленинградцы называли "демминиканцами".
Многие персонажи петербургской истории, исключительно благодаря стилистическим, фонетическим или иным особенностям своих имен, вошли в такие популярные смеховые жанры городского фольклора, как анекдоты и каламбуры. В 1960-х годах, после разоблачения культа личности Сталина и ужасов сталинского террора, в народе началась интенсивная эксплуатация "говорящей" фамилии архитектора Растрелли. Вот один из них:
...
Берия на экскурсии по Ленинграду. Экскурсовод обращается к высокому гостю: "Лаврентий Павлович, кто из петербургских архитекторов вам ближе всего по душе? Монферран? Кваренги?.." – "Растрелли".
...
В другом анекдоте экскурсовод увлеченно перечисляет:
"Перед вами дворец, построенный Растрелли… Это особняк, возведенный Растрелли… Это площадь, названная именем Растрелли …" Один из экскурсантов не выдерживает: "Да мы уже поняли, что строителей расстреляли, но, может быть, теперь можно назвать их фамилии?"
Сергей Довлатов отметил в записной книжке: "Мемориальная доска: "Архитектор Расстреллян"".
Надо сказать, что каламбур, умело и к месту использованный, в известном смысле может сыграть и серьезную образовательную роль. В 1920-х годах об архитекторе Карле Росси знал разве что узкий круг специалистов. Краеведение было, мягко выражаясь, не в чести. Да и общий образовательный уровень населения не отличался высоким качеством. Широкой известностью один из крупнейших петербургских зодчих не пользовался. И когда в 1923 году Театральную улицу, созданную им, переименовали в улицу Зодчего Росси, возникли немалые сложности с произношением этого непривычного русскому слуху топонима. По воспоминаниям современников, даже кондукторы автобусов объявляли остановку на свой манер: "Улица Заячья Роща". Но имя архитектора Карла Росси становилось с тех пор все более и более известным широким кругам ленинградцев.
Похожая история с труднопроизносимыми топонимами повторилась через несколько лет. После войны четыре параллельные улицы на северо-западе Ленинграда были названы именами героев Советского Союза, воевавших на Ленинградском фронте, – улицы Пограничника Гарькавого, Генерала Симоняка, Тамбасова и Солдата Корзуна. О том, во что это вылилось в городском фольклоре, мы расскажем в очерке "Смертный грех переименований".
Салонный, уличный или профессиональный каламбур в Петербурге стал одним из любимых жанров язвительных пересмешников. "Петербургским литератором КраеЖским" называли известного журналиста и издателя A.A. Краевского, который в развернувшемся в середине XIX века споре, как правильно говорить: "петербургский" или "петербурЖский", – особенно рьяно настаивал на "петербурЖском" варианте. Не очень повезло и Достоевскому. Его стилистические длинноты, бесконечные отступления, морализаторские монологи и прочие текстовые особенности в фольклоре породили такие понятия, как "достоевщинка", в смысле "разговор по душам до потери пульса", "достоёвщина" – навязывание собственных рефлексий (доставать + Достоевский).
Героями каламбуров стали и другие персонажи петербургской истории. Полководца М.Б. Барклая-де-Толли за его кажущуюся медлительность в военных действиях против Наполеона и отступательную тактику прозвали Болтай-да-Только. Крупнейшего русского полководца A.B. Суворова поминали неологизмом "пересуворить", в смысле "перехитрить". "Суворова никто не пересуворит", – говаривали о нем петербуржцы. Деятельность петербургского военного губернатора П.Н. Игнатьева сопровождал ядовитый каламбур: "Гнать, и гнать, И ГНАТЬ ЕГО". Поставщик соли двора его императорского величества, купец 1-й гильдии А.И. Перетц остался в истории в том числе благодаря насмешливому каламбуру: "Где соль, там и Перетц". О композиторе Исааке Осиповиче Дунаевском злоязычные завистники говорили: "Исаак Иссякович или Иссяк Осипович". О Ленине, когда вопрос о выносе его тела из мавзолея зашел в тупик, стали говорить: "Невыносимый Ленин".
Приходится только удивляться неисчерпаемым возможностям каламбура – этого удивительного по красоте и ажурной легкости художественного жанра, способного игрой всего лишь одного-двух слов достичь глубины смысла, сравнимой с глубиной многостраничного специального исследования. Хорошо известно негативное отношение петербуржцев ко всяким изменениям в сложившейся архитектурной среде. Об этом говорит и мгновенная реакция фольклора на любое вмешательство в архитектурный облик города. В конце XIX века архитектор Альберт Бенуа предпринял попытку реконструкции Гостиного Двора. К немалому удивлению петербуржцев, на фасаде со стороны Невского проспекта появились вычурные украшения, аллегорические фигуры, барочные вазы и пышный купол над центральным входом. В 50-х годах XX века исторический облик здания был восстановлен, но в истории петербургского градостроения остался убийственный каламбур: "Бенуёвские переделки". То же самое произошло с автором реконструкции Благовещенского моста инженером Т.Н. Передерием, который в 1930-х годах практически не столько переделал, сколько заменил старый мост на новый. В Ленинграде такое бесцеремонное вмешательство в первоначальный замысел заклеймили безжалостным каламбуром: "Передерий передерил".
Иногда игра слов приводила к совершенно неожиданным результатам. Так, доходный дом на углу Лиговского проспекта и Обводного канала называют "Дурдинкой" не только потому, что он некогда принадлежал известному до революции богатому домовладельцу Дурдину, но и потому, что напротив него, на противоположном берегу канала, находится больница для умственно отсталых, в просторечии дурдом. И "бесстыжевками" консервативные петербуржцы окрестили слушательниц Высших женских курсов, основанных профессором К.Н. Бестужевым-Рюминым, не за стремление получить образование, а за политическую неблагонадежность и бесстыдное, вызывающее с точки зрения общества поведение. Они ходили с коротко остриженными волосами, носили очки синего цвета, небрежно одевались да еще демонстративно курили папиросы. Понятно, что городская молва приписывала им вольные нравы.
Безоговорочная точность фольклорных формулировок поражает. Невский проспект во время НЭПа называли "Нэпским проспектом", Обводный канал, превратившийся благодаря промышленным предприятиям вдоль его берегов в зловонную сточную канаву, – "Обвонным каналом", развилку на дороге к поселку Кипень, украшенную бронзовой фигурой женщины с венком – "поворотом у Кипениной матери". А Смольный, куда вселилось первое демократическое правительство Петербурга во главе с мэром Анатолием Александровичем Собчаком, злоязычные остроумцы окрестили "МэрЗким местом".
Однако при всем своем критическом настрое по отношению к отдельным городским объектам или их именованиям сам город вызывал в фольклоре исключительно положительную, позитивную реакцию. Представителей иных городов и стран, хоть раз побывавших в Северной столице, петербуржцы называли: "оленинграженный" или "эрмитажированный" – и с удвоенной энергией заботились о будущем своего города. Например, во время строительства пресловутой дамбы опасения за сохранение собственной среды обитания вылилось в непримиримую формулу: "На заливе дамба – Ленинграду амба!" – или еще более категоричный лозунг: "Ленинграду – д’АМБА!".
4
Обнаруженная людьми еще в седой древности связь между словом звучащим и его символическим изображением привела человечество не только к изобретению письменности, но и к пониманию взаимозависимости устного языка и буквенного письма. И то и другое стало речью. Только в одном случае это была речь устная, в другом – письменная. И если звук был услышанным, то есть зафиксированным слухом воплощением мысли, то письмо стало зрительным воплощением этого звука. Оставалось только понять механизм взаимозависимости одного и другого. На самом деле он оказался простым и естественным. Как только искусство устной речи достигало очередной ступени художественной выразительности, оно влекло за собой реформирование письменности. И наоборот.
Чаще всего реформ письменного языка требовали общественно-политические процессы, происходившие в стране. Так, в допетровской Руси единственная на то время московская типография печатала религиозную литературу на церковно-славянском языке, и, когда потребовалось издавать воинские уставы, светские азбуки, календари и художественную литературу, Петр I вынужден был провести реформу письменности и печати. В результате был создан так называемый гражданский шрифт для печатания книг светского содержания. В его основу была положена одна из славянских азбук – кириллица, на которой в Московской Руси издавались церковнославянские книги. В новую шрифтовую графику добавлялись некоторые элементы латинского алфавита. Количество букв старого алфавита в новом должно было значительно сократиться. Отменялись все лишние и дублирующие буквы, например, такие как "ижица", "кси", "фита" и некоторые другие.
Требования, предъявляемые к печатному тексту, сводились к простоте, ясности и максимально возможному приближению написания к произношению. Все это должно было не только облегчить чтение, но и обеспечить контроль печатной продукции со стороны светских властей. Так оно и случилось. Из года в год, из десятилетия в десятилетие ужесточалась цензура за содержанием текстов и за правильностью набора. При советской власти эта система достигла своего полного совершенства. Присмотр за печатью был поручен боевому отряду партии – верным и беззаветно преданным чекистам. 6 июня 1922 года было принято Постановление о создании в стране Государственного управления по литературе (Гослита). В Москве, в Петрограде и в других областных центрах сразу появились местные отделения этого мощного центрального учреждения – Горлиты. Сотрудники Горлита отвечали за все. Но и в этой рутинной работе случались проколы, за которые несли неслыханные наказания как авторы текстов, так и другие участники издательского процесса: редакторы, корректоры, руководители издательств, да и сами цензоры. Это те знаменитые опечатки, которые давно уже вошли в петербургскую мифологию. В основном они связаны с ошибками, допущенными при наборе текста в типографиях. То есть речь идет об обыкновенных опечатках, без которых, как это следует из мировой истории печатного дела, обойтись практически невозможно. Но в условиях советской действительности именно они дают представление о тяжелой атмосфере всеобщей подозрительности, в которой приходилось работать литераторам. Вот только некоторые из курьезных опечаток.
В 1936 году в газете "Юный пролетарий" была обнаружена грубейшая опечатка: в кроссворде вместо слов "Пустота в дереве" напечатано: "Пустота в деревне".
Некая районная типография отпечатала тираж официальных повесток о вызове призывников в военкомат, и вместо слов "указанные лица", по чьей-то оплошности, в них было написано "укаканные лица".
В ленинградской газете "Спартак" в отчете о спортивных соревнованиях в предложении "Мелкий тоскливый дождь сеял над зеркальным прудом стадиона" вместо слова "дождь" было напечатано "вождь".
В учебном плане одного из семинаров по работам Ленина, по недосмотру редактора, при сокращении была допущена "грубейшая ошибка": вместо "Ленин. Материализм и эмпириокритицизм" было напечатано: "Ленин. Мат и эмп".
В другой газете фраза "Ленин охотился в Брянском лесу" была напечатана со словом "окотился".
В передовой статье журнала "Звезда" была фраза: "Удар, нанесенный немцам и под Ленинградом, является радостным событием". При наборе литера "и" близко подскочила к слову "немцам", отчего фраза приобрела обратный смысл: "Удар, нанесенный немцами", якобы стал "радостным событием".
Понятно, что все это, как утверждали неусыпные представители органов НКВД, делалось намеренно и "с определенным умыслом – грубо извратить смысл в контрреволюционном духе". Надо ли говорить, как сложилась дальнейшая судьба "виновников" подобных опечаток?
Но вернемся к реформе письменности. По преданию, эскизы рисунков гражданского шрифта делал сам Петр, а рисовальщиком, доводившим эскизы до совершенства, был чертежник Куленбах, состоявший при Штабе армии. Дело спорилось. Однако из-за яростного сопротивления церкви радикальной реформы не получилось. Избавиться от "яти", "ижицы" и "фиты" в то время не удалось.
Если верить фольклору, завершить петровскую реформу не удалось из-за чистой случайности. Склонившись над старой азбукой, Петр I беспощадно вычеркивал из нее одну за другой церковнославянские литеры, а когда дошел до буквы "ять", кто-то прервал его занятие более важным делом. Так будто бы в гражданской азбуке сохранилось несколько старинных букв.
Буквы "ять", "ижица" и "фита" были исключены из русского алфавита в результате орфографической реформы 1918–1919 годов. Более всего сожалели о "яти". Как ни странно, у нее оказалось много поклонников среди образованной интеллигенции. Говорили, что с помощью буквы "ять" можно отличить настоящее письмо от вульгарной подделки. Со временем буква приобрела даже некое статусное значение. Согласно одной легенде, император Николай I, повстречавшись как-то на улице с Гречем, спросил его: "Скажи, пожалуйста, Греч, к чему служит в русском языке буква "ять"?" – "Она служит, ваше величество, как знак отличия грамотных от неграмотных", – ответил Греч. Впоследствии это различие приобрело еще более глубокий характер. Многие начали сравнивать "ять" с родовой частицей "фон" в дворянских фамилиях немецкого происхождения и настоятельно боролись за ее сохранение. Будто бы это было единственным оставшимся в России отличительным знаком родовитости.
Вместе с исчезновением признаков древности происхождения в подвалах ЧК, а затем НКВД исчезали и сами представители старинных дворянских родов. В основном это были носители отечественной культуры и ревнители правильного русского языка. Язык начал стремительно упрощаться. Первыми признаками упрощения стали аббревиатуры, нездоровая страсть к которым преследовала большевиков все долгие десятилетия их царствования. Болезнь переросла в эпидемию. Аббревиатуры типа "колхоз" (Коллективное ХОЗяйство), "комсомол" (Коммунистический СОюз МОЛодежи), "торгсин" (ТОРГовля С Иностранцами), "универмаг" (УНИВЕРсальный МАГазин), "перпетун" (ПЕРвый ПЕТроградский Университет), "трепетун" (ТРЕтий ПЕТроградский Университет), "ликбез" (ЛИКвидация БЕЗграмотности) и другие легли в основу большевистского новояза – советского канцелярского языка и демагогической риторики, избавиться от которой не удается до сих пор.
Зачастую аббревиатуры грозили их изобретателям политическими преследованиями, избежать которые можно было только за счет еще большего посягательства на правильный русский язык. Так произошло с аббревиатурой ДЛТ (Дом Ленинградской Торговли), которая совпадала с инициалами опального к тому времени бывшего председателя Петросовета Льва Давидовича Троцкого. О том, что из этого вышло, мы расскажем в очерке о псевдонимах.