Именно с тех пор городской фольклор Ленинграда периодически пополнялся фразеологией, неизменно демонстрирующей внутреннее неприятие студентами своей почетной патронессы. Ее фамилия стала источником бесконечного количества каламбуров. Наряду с такими характерными топонимами, как "Муха", "Мухинка", "Мухенвальд", появилась энергичная поговорка "Штиглиц – наш отец, Мухина – наша мачеха". Студенты и выпускники училища, будущие дизайнеры, носили беспощадные прозвища: "мухеноиды" и "шизайнеры из Мухенвальда". Однажды, если, конечно, можно верить тем, кто называет себя очевидцами, на старательно обернутом медицинскими бинтами бюсте Мухиной, что находился в вестибюле училища, появился дерзкий лозунг: "Свободу узникам Мухенвальда!" Напомним, что дело происходило в 1970-х годах. Тогда это выглядело довольно опасным и смелым вызовом, требованием творческой свободы и художественной независимости.
В советские времена Училище технического рисования было переименовано. Оно стало называться Ленинградское Высшее Художественно-Промышленное Училище или сокращенно ЛВХПУ. Следуя давней студенческой традиции, этой труднопроизносимой аббревиатуре мухинские остроумцы придумали простую и запоминающуюся расшифровку: "Лодырь, Выпить Хочешь, Потрудись Усердно". Оставалось выяснить, какими таинственными нитями это может быть связано с двумя любопытными обстоятельствами: с фамилией Веры Ивановны Мухиной и с давней русской идиомой "под мухой", означающей "быть в легком подпитии". Тем более что пивную на соседней с училищем Гагаринской улице среди студентов также называют "Под мухой".
И что же вы думаете? Оказывается, в 1930-1940-х годах Вера Ивановна Мухина работала на заводе художественного стекла в Ленинграде. Сохранилась легенда, что в это время именно по ее эскизам началось массовое изготовление знаменитых в советские времена граненых стаканов и граненых пивных пол-литровых кружек. Придумала она их сама или использовала чью-то идею, неизвестно. Граненые стаканы к тому времени вроде бы уже существовали. Во всяком случае, такой стакан изображен на картине Петрова-Водкина "Утренний натюрморт", написанной еще в 1918 году. Но для нашего случая это значения не имеет. Легенда есть легенда. Из всех жанров искусства она, пожалуй, одна имеет право на смешение во времени и пространстве фактов истории и вымыслов фольклора. В этом и состоит неповторимая прелесть городской мифологии.
В 1918 году для подготовки актеров драматических театров в Петрограде была открыта Школа актерского мастерства. Ей предоставили здание на Моховой улице, 34, в бывшем особняке Н.В. Безобразовой, построенном архитекторами Ю.Ю. Бенуа и А.И. Владовским в 1902–1904 годах. За свою многолетнюю историю Школа несколько раз меняла свое название. Сначала она была переименована в Институт сценического искусства. Затем, в 1922 году, Институт стал Техникумом театрального искусства. Через несколько лет, в 1936 году, статус техникума был повышен до Центрального театрального училища. В 1939 году училище стало вузом, то есть высшим учебным заведением. С 1948 года его полное официальное название звучало: Ленинградский театральный институт им. А.Н. Островского.
Наконец, в 1962 году после его объединения с Ленинградским научно-исследовательским институтом театра, музыки и кино он стал Институтом театра, музыки и кинематографии им. Н.К. Черкасова. Постепенно к названию привыкли. Нашли просторечные эквиваленты. По топонимическому признаку институт называли "Моховик", а по имени небесного покровителя – "Черкасовка".
С наступлением новой общественно-политической эры – перестройки, в обществе вновь обострилась давняя болезненная страсть к переименованиям. Если верить фольклору, кому-то очень захотелось превратить институт в университет. Слава богу, спохватились. Санкт-Петербургский театральный университет при переводе в аббревиатуру неожиданно превращался в С ПТУ, что при расшифровке прочитывалось как "специальное производственно-техническое училище". Это были модные в советские времена средние технические учебные заведения для подготовки рабочих кадров для заводов и фабрик. Литеры СПТУ еще совсем недавно красовались на фасадах специально построенных зданий во всех районах города. От идеи спешно отказались. Возможно, не хватило той самоиронии, что позволила студентам "Политеха" закрепить в вузовской мифологии аббревиатуру ПТУ, о чем мы уже говорили выше. Но если не школа, не училище, не институт и не университет, то что же тогда? И бывшая Школа актерского мастерства на Моховой улице взошла на высшую статусную ступеньку. Она стала называться Академией театрального искусства. Как это отразится в городском или студенческом фольклоре, покажет время.
В 1918 году в Петрограде на базе одного из первых основанных при советской власти высших учебных заведений – Института внешкольного образования – возник Институт культуры. За годы своего существования он несколько раз преобразовывался, последовательно меняя свои названия: Педагогический институт политпросветработы, Библиотечный институт, Институт культуры, Академия культуры и, наконец, Университет культуры и искусств. На протяжении многих лет институт носил имя верной подруги Ленина Надежды Константиновны Крупской.
У этого учебного заведения ничуть не меньше и фольклорных названий. Все они так или иначе отражают специфическую особенность студенческого состава и характер работы будущих выпускников. Академию не зря во все времена называли "Ярмаркой провинциальных невест". Большинство выпускников составляли девушки, культурно-просветительская работа которых, как известно, среди широкой общественности всерьез никогда не воспринималась. Были, правда, и мальчики. Но в местном фольклоре они все равно слыли "бибдевочками".
На известную тональность фольклорной студенческой микротопонимики влиял и хрестоматийный образ невзрачной и незаметной патронессы, над которой, кажется, только ленивый не насмешничал и не иронизировал. Институт называли "Кулек", "Крупа", "Каша", "Институт культуры имени дуры", "Бордель пани Крупской", "Институт вечной (или светлой) памяти культуры", "Институт культуры и отдыха", "Два притопа, три прихлопа", "Большой кулек", в отличие от "Малого кулька" – Ленинградского училища культуры, "Прачечная". Помните, известный анекдот:
...
"Алло, это прачечная?" – "Срачечная! Институт культуры".
Столь же однозначным был клич, адресованный выпускникам средних общеобразовательных школ: "Поступайте, дуры, в институт культуры!", в первую очередь на один из его факультетов – культурно-просветительской работы, на котором, согласно фольклору, "Ученье свет, а неученье – Культпросвет". Понятно, что речь в призыве шла вовсе не о том, что там ничему не учат, а о том, что можно, не прикладывая особенных усилий, получить полновесный советский диплом о высшем образовании. Пословичным формам студенческого фольклора ничуть не уступали рифмованные жанры:
Не хочу я быть матросом,
Не нужны мне якоря.
А пойду учиться я
На библиотекаря.
Очень рядышком с Невой
Хорошо учиться.
Если сильно надоест -
Можно утопиться.
Идея всеобщего образования, захлестнувшая в 1920-е годы все слои общества, подвигла профсоюзное рабочее движение на создание собственного вуза. Профсоюзам хотелось иметь свои образованные кадры. В 1926 году в Ленинграде появилась так называемая Школа Ленгубсовпрофа. Затем она была преобразована в Высшую профсоюзную школу культуры (ВПШК). Наследником ВПШК стал современный Гуманитарный университет профсоюзов. Студентами ВПШК в основном становились не в результате традиционного экзаменационного отбора, а по направлению профсоюзных комитетов для дальнейшего продвижения по служебной лестнице. Для профсоюзных посланцев аббревиатура ВПШК чаще всего становилась окончательным и бесповоротным приговором сослуживцев: "Ваш Последний Шанс, Коллега".
С начала 1980-х годов Университет расположен в Купчине, в специально построенном комплексе краснокирпичных зданий на углу улиц Фучика и Бухарестской. Внешний вид студенческого городка среди его обитателей вызвал понятный всплеск мифотворчества. Университет называют "Пентагоном" или "Бастилией", а расположенный тут же так называемый Дом студентов, за сходство его въездных арок с арками на знаменитой телевизионной заставке известного сериала – "Санта-Барбара". С переездом в новые помещения повысился и статус Школы. Она стал Университетом, который, по фамилии его бессменного ректора A.C. Запесоцкого, в студенческой среде зовется "Запесочницей". Александр Сергеевич, и в самом деле, печется о студентах Гуманитарного Университета Профсоюзов, или сокращенно ГУП, как о собственных детях, и они с благодарностью утверждают, что жизнь их с поступлением в Университет приобрела качественно новый смысл: "Были гопники, стали гупники".
Улица Фучика, или "Фучик-стрит" на студенческом сленге, проходит вдоль границы одного из старейших петербургских кладбищ – Волковского. На том же студенческом жаргоне "посетить лекции" называется "сходить на кладбище".
Студенты Университета, или, как они сами себя называют, "фучики", не очень обольщаются по поводу формально высокого статуса своего учебного заведения. Университет они называют "Университетом миллионов", то ли по известному высказыванию Ленина, то ли из-за высокой платы за обучение, установленной здесь. Официальную аббревиатуру одной из кафедр: СКД (кафедра Социально-Культурной Деятельности) расшифровывают: "Симуляция Кипучей Деятельности". А родителей будущих абитуриентов своего ГУПа иронично предупреждают: "Если твой ребенок глуп – отдай его в СПбГУП".
5
Петербург по праву может гордиться тем, что он стал родоначальником женского образования в России. Этот поистине революционный шаг в эпохе русского Просвещения связан с именем государственного и общественного деятеля екатерининской поры Ивана Ивановича Бецкого, внебрачного сына князя Ивана Юрьевича Трубецкого, чью усеченную фамилию, как это было в то время принято, он и получил при рождении. Родился Бецкой в Стокгольме, где князь Трубецкой находился тогда в качестве военнопленного. Бецкой получил прекрасное образование, много путешествовал по Европе. В Париже был представлен принцессе Иоганне-Елизавете, будущей матери Екатерины II. Это обстоятельство впоследствии породило легенду о том, что Бецкой был ее любовником, а по некоторым вариантам той же легенды, отцом ее ребенка – будущей русской императрицы.
В 1762 году, при воцарении Петра III на русском престоле, Бецкой был востребован на своей исторической родине и вызван в Петербург. Здесь он был приближен Екатериной II. В 1763 году Бецкой предложил грандиозный проект реорганизации всей системы российского народного образования и воспитания. В рамках этого проекта были основаны Воспитательный дом, Смольный институт, училище при Академии художеств и некоторые другие учебные заведения.
Смольный институт среди них стал самым знаменитым. Воспитанницами этого учебно-воспитательного учреждения становились девочки трехлетнего возраста. Неслучайно в Петербурге основателя института прозвали: "Бецкой – воспитатель детской". В моде была веселая песенка:
Иван Иванович Бецкой,
Человек немецкой,
Воспитатель детской
Через двенадцать лет
Выпустил в свет
Шестьдесят кур
Набитых дур.
В другом варианте той же самой песенки "набитые дуры" называются еще и "монастырскими курами", что более соответствовало истине. Во-первых, выпускницы Смольного института для благородных девиц были не такими уж дурами, а во-вторых, сам институт первоначально, пока для него не было построено специальное здание, располагался в монастырских кельях Смольного собора. Да и роль самого Бецкого как воспитателя, "наседки" при "монастырских курах", в этом варианте выглядит более яркой и запоминающейся.
В Петербурге память о Бецком сохраняется не только в фольклоре. В Благовещенской усыпальнице Александро-Невской лавры у его могилы установлен пристенный памятник. В саду бывшего Воспитательного дома, ныне находящегося на территории Педагогического университета им. А.И. Герцена, в 1868 году ему был установлен бюст, исполненный скульптором H.A. Лаверецким. Бронзовая скульптура Бецкого находится и в ряду самых выдающихся военных, общественных и культурных деятелей славной екатерининской эпохи в композиции памятника императрице в сквере перед Александринским театром.
В 1806–1808 годах по проекту архитектора Джакомо Кваренги для Воспитательного общества было построено специальное здание, но годы, проведенные "смолянками", как их стали называть в Петербурге, в монастырских кельях, оставили свои характерные следы в городском фольклоре. В народе их окрестили "девушки-монастырки". Воспитание "смолянок" носило закрытый характер. Им старались привить красивые манеры и строгое, богобоязненное, приличное поведение. Тщательно отгороженные от мира, они и в самом деле производили впечатление робких и застенчивых весталок. В фольклоре сохранились идиомы, достаточно ярко характеризующие эти качества: ироничное "благородные девицы", жеманное "трепетать, как смолянка" и насмешливое "Я что, барышня из Смольного?!" – в смысле: "Я что, недотрога какая?!" Многочисленные варианты бытующих в городе поговорок только подтверждают сказанное. Например, когда хотят сказать, что нечего церемониться, говорят: "Это вам не Институт благородных девиц", а если требуется кого-то поставить на место, достаточно сказать: "Не из Института благородных девиц".
У каждой группы воспитанниц Смольного были свои прозвища. Так, учениц низшей ступени называли "кофейницы", по кофейному цвету форменных платьев с белыми коленкоровыми передниками. Воспитанниц средней группы, которые по традиции славились отчаянностью и с которыми не было никакого сладу, называли "голубыми". И только старшеклассниц называли по цвету их будущих выпускных платьев "белыми". В повседневной практике они носили обыкновенные зеленые платья. Общее, собирательное, с малопонятной этимологией прозвище "смолянок" было "полосатки".
В словаре "Меткое московское слово" Е. Иванова есть любопытная пословица о петербургских "смолянках": "Ах, какие полосаточки в Петербурге были". На наш взгляд, происхождение этого странного прозвища может иметь две причины. Во-первых, "полосатик" на уголовном жаргоне обозначает заключенного в колонии особо строгого режима. Это каким-то образом могло ассоциироваться со строгим, закрытым характером содержания "смолянок". Во-вторых, один из видов китов – полосатки – названы так благодаря продольным полосам-складкам на коже в области горла. Это в свою очередь могло напоминать спортивную форму "смолянок", которая включала в себя блузу с трехполосным матросским воротничком.
Сразу после Октябрьской революции Смольный институт был упразднен. Об отношении к нему новых властей можно судить по анекдоту того времени: "Собираюсь разводиться…" – "Как… Вы столько лет вместе… Ваша жена прекрасная добродетельная женщина…" – "Все это так. Но в прошлом она окончила Смольный. А нынче я даже имени этого института не переношу".
Прошли годы. Время от времени можно услышать разговоры о возрождении Смольного института. Но, как утверждает городской фольклор, "идея возвратить Смольный Институт благородных девиц реализована быть не может из-за отсутствия… таких девиц".
Если создание Смольного института явилось вообще первым российским опытом в области женского образования, то открытые в 1878 году Петербургские высшие женские курсы стали первым в России высшим женским учебным заведением. Курсы располагались на 10-й линии Васильевского острова, в домах № 31, 33 и 35, специально для этого построенных архитектором А.Ф. Красовским. Не очень внятное официальное наименование Курсов не прижилось, и их стали называть Бестужевскими, по имени официального учредителя и первого директора профессора К.Н. Бестужева-Рюмина. Соответственно, слушательниц Курсов в Петербурге называли "бестужевками".
Вскоре слово "бестужевка" стало крылатым. Чаще всего его применяли в смысле "идеалистка", "вроде юродивой". С таким значением оно вошло в известный словарь М.И. Михельсона "Опыт русской фразеологии". По воспоминаниям современников, в полицейском ведомстве Бестужевские курсы считались неблагонадежными и находились "под сильным подозрением". Сомнительной была репутация слушательниц Курсов и у петербуржцев. К тому времени свободные, раскованные, эмансипированные женщины, какими чувствовали себя "бестужевки", еще не вызывали ни восхищения, ни одобрения обывателей. Их сторонились, от общения с ними оберегали малолетних подростков, частенько их уничижительно называли "бестыжевками".
В 1918 году Бестужевские курсы были преобразованы в университет, точнее, в ТРЕтий ПЕТроградский Университет, что сразу же было переведено на любимый после революции язык сокращенных обозначений – аббревиатур: ТРЕПЕТУН. Впрочем, самостоятельная жизнь нового вуза длилась недолго, в 1919 году ТРЕПЕТУН вошел в состав Петроградского университета.
6
После революции надобность в специальных женских учебных заведениях вообще отпала. Девушки и юноши получили равные права при поступлении в вузы.
Одновременно в системе высшего образования начались заметные качественные изменения. Вроде бы ничего принципиально нового в формально сложившемся механизме обучения не появилось, однако советская власть добавила в общий котел знаний такую несъедобную идеологическую приправу, что образование приобрело отталкивающий привкус и стало трудноперевариваемым. Учебный процесс стал подчиняться не столько образовательным, сколько воспитательным целям. В первую очередь из студентов старались выковать беззаветно преданных и верных делу партии солдат армии строителей коммунизма. Знания при этом невольно оказывались на втором месте. Идеологизация образования была доведена до такого уровня, что даже при изучении, скажем, ядерной физики или условий размножения океанических пород рыб требовались обязательные ссылки на классиков марксизма-ленинизма. В каких-то вузах такой подход к обучению приобретал более уродливые формы, в каких-то – менее. Например, считалось, что в Университете по сравнению с Горным институтом образование было менее либеральным и идеологически более выверенным с марксистско-ленинским курсом партии и правительства.
Как эти изменения влияли на авторитет советской системы обучения, которая, как это следовало из патетических утверждений советской пропаганды, была "самой лучшей в мире", видно из студенческого фольклора. Напомним, что в городе, который в советские времена назывался Ленинградом, все учебные заведения в своих обязательных аббревиатурных вариантах названий содержали литеру "Л", то есть "Ленинградский". Имели такие литеры аббревиатуры и Ленинградского Государственного Университета – ЛГУ, и Ленинградского Горного Института – ЛГИ. Близкие по форме и по звучанию, они не могли не спровоцировать соответствующие ассоциации. В студенческом фольклоре родился своеобразный диалог двух вузов, до сих пор поражающий своей остротой и актуальностью: "ЛГИ!" – командует с одного конца Набережной науки Горный институт. "ЛГУ", – с готовностью отвечает с другого конца набережной Университет.
Фольклор ничему не учит и ни на чем не настаивает. Он всего лишь констатирует. Давайте прислушаемся к нему Он того стоит.