Историк повествует, как суеверные псковитяне, желая смягчить небо, сожгли двенадцать женщин, объявленных ведьмами. Зная, что древнейшая церковь в их городе была посвящена святому Власию (покровителю скота), отстроили ее заново на старом месте. Во второй половине XIV века сложилась самобытная школа псковского зодчества; она нашла отражение в оборонительных и церковных сооружениях, отличавшихся суровостью композиции и простотой наружной отделки. Некоторые из них сохранились до наших дней лишь частично, например церковь Рождества в "Довмонтовом городе", построенная в 1388 году по обету, данному жителями Пскова во время мора. Другие, относящиеся к той же эпохе, отреставрированы, например церковь Василия на Горке, впервые упоминавшаяся в 1377 году.
Однако строительство божьих храмов не спасало от чумных эпидемий. В 1466 году "…язва, называемая в летописях железою, еще искала жертв в Новгородских и Псковских владениях, где, если верить исчислениям одного летописца, в два года умерло 250 652 человека". Эта смертоносная язва "снова открылась во Пскове, где с октября 1552-го до осени 1553 года было погребено 25 тысяч тел в скудельницах, кроме множества схороненных тайно в лесу и в оврагах. Узнав о сем, новгородцы немедленно выгнали псковских купцов, объявив, что если кто-нибудь из них приедет к ним, то будет сожжен со своим имением. Осторожность и строгость не спасли Новгород: язва в октябре же месяце начала свирепствовать и там и во всех окрестностях".
А через тринадцать лет вспыхнула новая эпидемия чумы. "В июле 1566 года началось моровое поветрие в Новгородской Шелонской пятине, а через месяц и в Новгороде, Полоцке, Озерище, Невке, Великих Луках, Торопце, Смоленске. Люди умирали скоропостижно, знамением, как сказано в летописи: вероятно, пятном или нарывом. Многие деревни опустели, многие дома затворились в городах; церкви стояли без пения, лишенные иереев, которые не берегли себя в усердном исполнении своих обязанностей".
В Екатерининском парке города Пушкина (бывшее Царское Село) из розового мрамора воздвигнуты Орловские ворота, на которых высечена история победы над "моровой язвой", разразившейся в царствование Екатерины II. Официальный отчет о ликвидации этой эпидемии, представленный более чем на 600 страницах, озаглавлен весьма пространно: "Описание моровой язвы, бывшей в столичном городе Москве с 1770 по 1772 год, с приложением всех для прекращения оной тогда установленных учреждений" (СПб., 1787 г.). Однако народным волнениям, вспыхнувшим во время чумы, в нем не отведено и двадцати строк. Зато подвиги графа Григория Орлова, получившего от царицы неограниченные полномочия в этот смутный период, расписаны достаточно подробно.
Мемуарные записи свидетельствуют, что москвичи не столько боялись чумы, сколько карантинов и больниц, и поэтому скрывали больных. Они не хотели отрешиться от христианского обычая обмывать покойников, давать им "последнее целование", провожать до могилы, хотя все это лишь способствовало дальнейшему распространению эпидемии. К мнению врачей и наиболее просвещенных представителей духовенства, пытавшихся ввести ограничения в исполнение этих обрядов, прислушивались весьма неохотно. Жертвой толпы стал, например, архиепископ московский Амвросий (Зертис-Каменский). Он отменил старинный обычай собираться утром безместным священникам у Спасских ворот, где их нанимали служить обедню, петь молебны, отправлять панихиду; приказал священникам исповедовать и причащать больных, не прикасаясь к ним, а через двери и окна; не отпевать умерших, не завозить их в церковь, а отправлять прямо на кладбище; запретил крестные ходы и ежедневные молебны о прекращении эпидемии.
Однако эти распоряжения смутили религиозный народ и восстановили его против архиепископа. Непосредственной причиной трагической гибели Амвросия и бунта народа послужило следующее. На Варварских воротах, которые вели в примыкавший к Кремлю Китай-город, издавна висел старинный образ Боголюбской божьей матери. Какой-то человек рассказал толпе, что ему явилась во сне богородица и объявила, что так как никто в течение тридцати лет не совершал молебна и не ставил свечи ее образу, то господь решил послать каменный дождь на Москву. Она еле умолила его не делать этого, и тот якобы ограничил наказание москвичей трехмесячным мором. Эта весть облетела город, и население повалило к Варварским воротам, где молебствия шли с раннего утра до поздней ночи. Здесь был поставлен сундук для сбора приношений, который быстро наполнялся деньгами. Так как икона висела высоко над воротами, для того чтобы ставить свечи, принесли лестницу, и тем самым загородили проход и проезд.
Архиепископ приказал снять икону и отобрать пожертвованные деньги. Возбужденная этими мерами толпа 15 сентября с криком: "Богородицу грабят!", бросилась избивать солдат и подьячего и устремилась к Чудову монастырю, где жил Амвросий. Предупрежденный архиепископ выехал в Донской монастырь.
Чудов монастырь был опустошен, разграблены погреба, сдававшиеся под винные склады. Библиотека, картины, утварь уничтожены или разворованы. На другой день, узнав, что Амвросий скрывается в Донском монастыре, народ повалил туда. Обнаружив спрятавшегося в алтаре архиепископа, его вывели через задние монастырские ворота; кто-то ударил его колом по голове, и в свалке он был растерзан.
Эпидемия 1770 года дала толчок расцвету и ожесточению русского религиозного разномыслия. Руководитель одного из раскольничьих "согласий" - федосеевцев, купец Илья Ковылин подал московской администрации следующее заявление: "Мы, нижеподписавшиеся, в означенном от нас против Преображенского в земляном валу месте для содержания больных больницу построили, с тем, что как для караула и смотрения за больными, так равно и вывозу в оную заболевших из домов, людей надежных довольное число определим, и тех больных и упомянутых определенных снабжать платьем, обувью и довольною пищею содержать будем сами, а если сего исполнять не будем, то подвергнем себя, чему по закону достойны, в чем и подписуемся".
Молва о прокормлении на "ковылинских заставах" быстро облетела Москву; голодные и изнуренные страхом люди исполняли правила о семи поклонах перед трапезою и после нее, без чего никто к столу не допускался. Весь этот люд участвовал также при служении Ильи Ковылина в специальных шалашах перед древними иконами. Службы сопровождались поучениями, что моровая язва и голод произошли от никоновой веры: "Вот как бог ополчился против врагов своих, преступников против православия, щепотников и как их карает. Может ли сходить на них дух святой, когда их маковицы заросли волосами, бриты бороды, обесчещен образ божий, тогда как царь Давид за бритие послов его воздвиг войну".
Подобная проповедь находила большое сочувствие в народе, тем более что во время эпидемии имели место различные злоупотребления администрации. Полиция нередко входила в соглашение с военными лекарями, чтобы обирать богатых купцов: намеченную жертву объявляли заболевшей чумой; для осмотра являлся врач и натирал купцу руку ляписом. При появлении черных пятен мнимого чумного больного отправляли в карантин и тем временем грабили лавку.
Панический страх перед чумой вполне понятен. Слишком опустошительными были ее набеги. Чувства, возникающие при приближении чумной эпидемии, прекрасно выражены в знаменитых пушкинских строчках:
Царица грозная, Чума
Теперь идет на нас сама
И льстится жатвою богатой;
И к нам в окошко день и ночь
Стучит могильною лопатой.
Что делать нам? и чем помочь?
Народ нередко вымещал свой гнев на мнимых отравителях. Духовенство усматривало в эпидемических вспышках наказание господне, а некоторые врачи по-прежнему видели одну из причин болезни в миазмах, возникающих из гниющих органических веществ. С этим представлением была связана массовая вырубка деревьев вокруг городов, чтобы предупредить вредные "происхождения" от опавших листьев. В одной из своих работ М. Я. Мудров (1776–1831) - один из основателей русской клинической школы, старший врач Центральной комиссии по борьбе с эпидемиями - рекомендовал "палатки ставить просторные, отворять их не против тлетворного ветра; улицы в лагере делать шире, день и ночь содержать в нем огни, жечь смолистые деревья, чаще палить из пушек…" Естественно, что такие меры не спасали от распространения инфекции.
Правда, практические наблюдения привели медиков и к более реальным выводам. Прежде всего это были карантины. Слово "карантин" происходит от итальянского "quaranta" - сорок. Считалось, что именно сорок дней требуется для очищения от заразы. В Венеции в 1343 году были построены специальные дома для приезжих, где им предписывалось находиться сорок дней и ни под каким видом не выходить на улицу. По правилам марсельского карантина суда, прибывшие из опасных мест, сорок дней стояли на рейде, и команде не разрешалось сходить на берег и разгружать товары. На Руси во время эпидемий чумы издавна устраивали "заставы крепкие", где проезжающих окуривали дымом можжевельника. Металлические вещи обмывали уксусом, а бумаги "списывали через огонь", после чего сжигали подлинники.
В конце XVIII века большинство медиков уже достаточно отчетливо понимали, что чума является "прилипчивой" болезнью. Данило Самойлович, один из основоположников эпидемиологии (1743 или 1744–1805), особенно активно отстаивал "контагиозный" характер заражения и предлагал разумные меры пресечения чумы. "Из усердия и ревности к отечеству он принял на себя пользование язвенных и всю при том сопряженную опасность". Насколько велика была эта опасность, видно из того, что из пятнадцати его помощников по борьбе с чумой в период эпидемии, вспыхнувшей в Москве в конце 1770 года, осталось в живых лишь три человека. Самойлович вызвался проверить действие "курительного порошка", который "сочинил" московский врач К. О. Ягельский. В числе других ингредиентов в состав порошка входили сера, селитра, ладан, можжевеловые ягоды и иглы. Белье, снятое с больных и умерших от чумы людей, Самойлович несколько раз надевал на себя. Опыт прошел успешно и доказал практическую пользу "курительной дезинфекции". Он предложил также делать прививки против чумы медицинскому персоналу, накладывая на несколько дней на предплечье марлю, пропитанную гноем из зрелого бубона.
За свою жизнь Данило Самойлович работал на девяти эпидемиях чумы, трижды переболел ею в легкой форме и пытался с помощью микроскопа обнаружить то "особое и совсем отменное существо", которое, по его мнению, и служило причиной заболеваний. И хотя ему не удалось решить эту задачу, его работы явились большим шагом вперед в понимании существа страшной болезни. Особенно важно то, что Самойлович четко указал на земные причины эпидемий и реальную возможность борьбы с ними. В предисловии к "Рассуждению о чуме" он писал: "Объявляя причиной чумы звезды и небо, не изображаем ли мы ее как неизбежный бич… и не порождаем ли этим в сердцах населения страх, который еще больше усиливает опасность болезни? И не лучше ли возбудить в нем бодрость, показав простыми и доступными наблюдениями, до какой степени можно противостоять этой страшной болезни и какими средствами можно предотвратить ее распространение".
В XIX веке чума не раз посещала южные районы России - Молдавию, Кавказ, Астраханскую губернию, но из местных очагов в центральные районы она не распространялась. Трижды эпидемии болезни возникали в Одессе: в 1812, 1829 и в 1837 годах. В 1838–1843 годах несколько вспышек чумы отмечалось на Кавказе. После этого в течение трех с половиной десятилетий чума не беспокоила Россию. Это эпидемиологическое спокойствие было приписано хорошей организации карантинной службы. Казалось, что мрачные годы эпидемий больше не повторятся. Профессор Медико-хирургической академии И. И. Равич громогласно заявил в 1874 году с кафедры, что "в наше время русскому человеку надо быть рогатой скотиной или свиньей, чтобы заболеть чумой. Homo sapiens благодаря современной культуре совсем потерял способность заражаться чумой".
На фоне этого благодушия неожиданно грянула беда. В 1878 году эпидемия чумы вспыхнула в казачьей станице Ветлянке. Первые случаи заболевания протекали в легкой форме и поэтому не были своевременно распознаны. Соответственно не были приняты и надлежащие меры безопасности. Даже когда появились случаи легочной чумы, врачи приняли их за крупозную пневмонию. Почти весь медицинский персонал погиб вследствие заражения. Среди населения началась паника. Кто-то вспомнил, что Александр Мартемьянов, слывший в народе колдуном, умер самым первым еще летом и якобы, умирая, пророчил, что вскоре все пойдут вслед за ним. Чтобы снять действие его проклятия, старики решили вырыть гроб и вбить в труп колдуна осиновый кол. Естественно, что эта акция лишь способствовала распространению инфекции. Для спасения от чумы решили применить и другую "действенную" меру - обнести кругом станицы и по ее улицам живой огонь. Долго пытались добыть его, и наконец одному из казаков это удалось, однако в тот же день он стал жертвой болезни.
Вспышка чумы в Ветлянке наделала немалый переполох, хотя вначале и не отличалась особой злокачественностью. Однако она еще раз привлекла внимание врачей к загадкам этой страшной болезни.
Сопоставление характера эпидемий "черной смерти", разыгравшихся друг за другом на протяжении веков, показывает, что по мере повторения они претерпевали существенные изменения. Менялось не только число заболевших и процент смертельных исходов, но и клиническая картина болезни. Человеческий организм становился более устойчивым к действию еще неведомого медицине инфекционного агента, хотя этот процесс естественного противоборства длился тысячелетиями. Кроме того, во все времена пытливый ум человека пытался отыскать методы защиты от "чёрной смерти".
Например, в арсенале народной медицины стран Востока, где чума свирепствовала особенно часто, задолго до открытия микробов существовали снадобья, предохраняющие от нее. Один из таких рецептов стал известен австрийскому врачу Розенфельду во время пребывания в Африке, и он решил проверить его эффективность на практике. Смесь из высушенных лимфатических желез и костного порошка, приготовленная из останков умершего от чумы человека, действительно предохранила от заболевания и самого врача и несколько десятков его пациентов. Было это в начале XIX века, когда медицинская наука еще не могла объяснить механизм действия подобных средств. Вполне понятно, что Венский медицинский факультет отклонил предложенный Розенфельдом рецепт препарата, изготовление которого было сопряжено как с осквернением трупа, так и с опасностью заражения чумой.
Спустя сто с лишним лет советский микробиолог Л. Б. Берлин, изучавший средства тибетской медицины, обнаружил, что кроме вдыхания профилактической смеси из чеснока, ладана и спирта некоторые лекари применяли и "тайное" лекарство. Состав этого лекарства был аналогичен африканской смеси Розенфельда - в него входила зола короткого (т. е. верхнего) ребра и прилегающих к нему тканей, включающих, следовательно, подмышечные лимфатические узлы, взятые от трупа погибшего от чумы больного. Однако редко кто из лекарей-лам отваживался использовать для приготовления лекарства указанные ингредиенты. Большинство предпочитали обходиться пеплом костей из старых захоронений, а то и просто использовали скелеты обглоданных зверьков. Естественно, что приготовленное таким образом средство никакой целебной силой не обладало. "Тайное" же лекарство, приготовленное по всем правилам, можно считать зачатком органо-вакцинопрофилактики.
Палочка чумы была открыта учеными французом А. Иерсеном и японцем Ш. Китазато лишь в 1894 году. Несмотря на это народ по-прежнему недоверчиво относился к действительным причинам возникновения болезни, о чем наглядно свидетельствует отрывок из письма А. П. Чехова к А. С. Суворину (1897): "Насчет чумы, придет ли она к нам, пока нельзя сказать ничего определенного. Если придет, то едва ли напугает очень, так как население и врачи давно уже привыкли к форсированной смертности, благодаря дифтериту, тифам и проч. Ведь и без чумы у нас доживает до пятилетнего возраста едва ли 400, и в деревнях и в городах на фабриках и задних улицах не найдете ни одной здоровой женщины. Чума будет тем страшна, что она явится через 2–3 месяца после переписи; народ истолкует перепись по-своему и начнет лупить врачей, отравляют-де лишних, чтобы господам больше земли было". Постоянные вспышки чумы во второй половине прошлого столетия на юго-востоке России приносили немало ущерба. Для борьбы с грозной опасностью был создан особый оперативный орган - "Комиссия о мерах предупреждения занесения в Россию чумной заразы и о борьбе с ней", которую чаще сокращенно называли "Комочум".
Ценную инициативу по изучению чумы и приготовлению противочумных препаратов проявили сотрудники Института экспериментальной медицины - академик Д. К. Заболотный, профессор А. А. Владимиров и другие. Институт был открыт в 1880 году в Петербурге на Аптекарском острове. В эпизоотологическом отделе института одной из важных научных проблем и было изучение биологии чумного микроба, восприимчивости к нему животных и разработка способов иммунизации. На базе этого отдела действовали кратковременные курсы для врачей, желающих получить теоретическую и практическую подготовку в качестве чумологов. При содействии института "Комочум" организовал две экспедиции в Индию для изучения чумы в местах ее наибольшего распространения.
Большой спрос на противочумные препараты обусловил необходимость расширения институтской лаборатории, в которой они приготовлялись. Работа с культурой чумных микробов была очень опасной и требовала соблюдения множества предосторожностей. В связи с этим решили разместить лабораторию за пределами города. Наиболее подходящим местом сочли заштатный форт "Александр I", расположенный в непосредственной близости от Кронштадта. Здесь в августе 1899 года и начала работать эта лаборатория, изолированная от внешнего мира. И все-таки, несмотря на меры предосторожности, в ней произошли два случая заражения чумой и оба со смертельным исходом.
Первой жертвой оказался заведующий лабораторией В. И. Турчинович-Выжникевич. Вначале его недомогание расценили как простуду, так как он сильно продрог во время служебной отлучки из форта. Однако в его мокроте были обнаружены чумные палочки. Спасти больного не удалось. При осмотре комнаты, в которой он работал, нашли разбитую агатовую ступку - в ней растирались микробы и из них приготовлялась эмульсия. Причина заражения стала понятной.