* * *
Дорогой Лёва!
Забыла тебе сказать – я теперь волонтёр в детском доме. Прихожу два раза в неделю помогать.
Сегодня одна девочка залила меня, себя и всё окружающее пространство киселём.
Один мальчик верхом на горшке ускакал в угол и свернул с горшка другого мальчика.
Одной девочке не удалось почистить зубы, так как она встала на голову.
Ещё одна девочка, пока я пыталась вложить ей в руку ложку, другой рукой аккуратно размазывала кашу по столу…
Меня гложет нетерпение и желание показать им всё и сразу. Поэтому мне уже сказали:
– Маша! Ну нельзя же так быстро! Наши дети слабые…
Кроме того, моя голова отказывается вмещать информацию о том, где хранятся памперсы, на кого какой свитер, кого кормить сначала, а кого потом и т. д, и т. д, и т. д.
Я знаю, что у меня ко всему этому мало врождённых способностей. Я очень резко двигаюсь. Нетерпелива. Не умею делать "по-матерински". Путаю и роняю. И тому подобное.
Чему меня пять лет учили? Онеге спасибо, а то бы пропала совсем. Сострадания во мне мало. Я вообще его не знаю. Мною движет какой-то духовный голод, желание приблизить к себе мир людей, войти в него и найти там своё место.
Меня учит Заския, педагог из Германии.
Когда я смотрю на неё, то не верю, а просто вижу, как можно лечить любовью. Я тоже хочу так уметь. Когда она заходит в группу, всё озаряется светом – стены, ряды кроваток, лица детей, даже полка с памперсами.
– Извини, Веэрочка, – говорит Заския с мягким немецким акцентом, – но сейчас мы будем тебя немножко двигать. – О-о… Какой ужас! Мешают спокойно лежать!
Верочка, до того безутешно рыдавшая, закрывает рот и удивлённо смотрит на нас.
Я вижу Настю, которая глухо кашляет, к носу протянута трубка для кормления. Если присесть к ней на кровать, она обрадуется и закашляется ещё сильнее.
Слева лежит Аня с несгибающимися ногами, к ней иногда приходит мама. Под подушкой – "домашние" штаны.
Справа Галя, синдром Дауна, сидит в деревянном стульчике (именно "в"), требует общения: даёшь игрушку, она смеётся и выбрасывает.
Аршад с громадными глазами и ресницами, всё время на спине, пьёт из бутылочки, Олег со светлой и слабой улыбкой, слепой Владик, раскачивающийся под постоянное "Русское радио", рыдающий, в узел завязанный Алёша.
Даунята в манеже. Некоторые не умеют стоять. Разговаривают криком.
Сильный, свободолюбивый и сообразительный Мурат, меланхоличная Маша, крошечная слабая Эвелина, Паша, похожий на поросёнка, – так же хрюкает, шмыгая носом, ровный и быстрый Дима.
А я? Я ещё ничего для них не сделала, не умею, не хватает любви, терпения и знаний, я не Заския.
Я вижу Надю, тело которой так напряжено, что голова откинута назад, а руки вытянуты вперёд.
И ты идёшь, идёшь вдоль решетчатых кроваток, наклоняешься, и тебе улыбаются, улыбаются, улыбаются.
P.S. Лёва,
я не могу сказать, чем отличается любовь от нелюбви, потому что я не верю в нелюбовь. Но мы очень много и успешно занимаемся тем, что пытаемся любовь всеми средствами заглушить.
* * *
Дорогой Лёва, вот как меня вывели из себя:
– …первое занятие – по теме "семья". Это очень важно… Семейные праздники… Семья и школа… включить родителей… словарь: мама, папа, бабушка, дедушка…
– У меня в классе могут оказаться и интернатские дети, что мне тогда делать?
– А?
– Ну, дети из детского дома, если у меня в классе будут, как я им это всё…
– (раздражённо) Это вопрос не по теме! При чём тут мы? Они там в детдоме… пусть детдом ими и занимается.
* * *
Дорогой Лёва!
Я написала про моего ученика Егора. Причём довольно давно. Сегодня я с ним занималась, было трудно. Ровно – не бывает. Мы то "пребываем на верху блаженства, то погружаемся в бездну скорби". Сегодня как раз была бездна скорби. Потому что нельзя успокаиваться и думать, что всё понятно и просто, но об этом я тебе ещё напишу.
1. Егор из всех моих особых учеников самый особый. Особенный, можно сказать. Один из любимых.
2. Ему восемь лет.
3. Вес – 17 килограммов.
4. Не видит, не ходит, почти не слышит.
5. Мы с ним знакомы чуть больше года.
6. Его мама сказала мне:
– Понимаешь, я особенно не жду никаких результатов. Но ребёнок должен заниматься. Работать.
– Но я не умею…
– Вот и поучишься. Значит, обоим будет польза.
7. Егор – единственный сын.
8. Меня уговаривали отказаться. Его мать сказала: "Вы что, с ума сошли?!"
9. У Егора было всё: бесконечные больницы, препараты, массаж, бассейн, психологи, дефектологи.
На любой мой вопрос – "…а вы делали? а у вас было?… а у вас есть…" – мне отвечали: "конечно, делали!", "да было, было", "точно есть, надо поискать".
Перепробовали всё.
Сейчас с Егором занимаюсь только я. Два раза в неделю.
10. Нам трудно было понять друг друга. Помните: "слепая и глухонемая, она похожа на маленький запертый сейф, который никто не может открыть" .
Понимать нас учили бабушка и мама.
Егор яростно мотает головой и машет здоровой рукой.
Бабушка:
– Гляди-ка, веселится!
Наклоняет голову, весь перекашивается.
Бабушка:
– Просит, чтобы его положили. Суёт палец в рот. Бабушка:
– Смотри, злится, злится.
Шарит в воздухе в поисках бабушкиной руки. Бабушка:
– Прыгать хочет. Ему лишь бы прыгать. Это единственное, что любит Егор.
Поэтому мы чередуем занятия с прыганьем. У нас это как "пятёрки".
11. Занятий у нас много.
Мы играем на музыкальных инструментах, лепим из теста, исследуем комнату, учимся удерживать в руках разные предметы, находить источник звука, трогаем гладкое и шершавое, холодное и горячее, железное и деревянное, играем гремящими воздушными шариками, пересыпаем горох и фасоль, переливаем воду.
Сначала Егор яростно сопротивлялся. Теперь привык. Слушается. Что-то даже начинает ему нравиться. Немногое.
Но я в него верю.
12. Результаты? Мне кажется, что они есть. Но не в этом суть.
13. Некоторые (даже, наверно, многие) спрашивают: а зачем? То есть какой во всём этом смысл? Он же необучаемый?
Во-первых, я в необучаемость не верю.
Во-вторых, я считаю: если человек живёт, он должен развиваться. Что-то делать. Куда-то двигаться. Пусть со стороны и кажется, что это топтание на месте, но я-то вижу: сегодня он впервые протянул руку и поймал колокольчик. А сегодня крепко схватил деревянную ложку. Сам опустил ладонь в миску с фасолью, рассыпал её по ковру. Осмысленно – на какую-то секунду – прижал руку к моему лицу.
В-третьих, если всё это Егору и не нужно и мои знакомые правы, у меня остаётся последний, неотразимый аргумент: это нужно мне.
Лис
На тебя я всё смотрю и молчу.
Если хочешь, мне смотреть запрети.
Можно, я тебя приручу?
Только мне потом придется уйти.Я зажгу тебе звезду, как свечу,
И пущу её на небо: лети!
Можно, я тебя приручу?
Только мне потом придется уйти.Я тебя с ней говорить научу,
Различать её в туманной ночи.
Хочешь, я тебя приручу?
Хочешь – ты меня приручи…
* * *
Дорогой Лёва!
Я знала, что рано или поздно это случится. Когда имеешь дело с такими людьми, как родители Рустама, можно ждать чего угодно. Точнее, можно ждать совершенно определённых вещей. И все наши с ним усилия пойдут прахом.
Я знала, что мать водит Рустама в школу, только потому что имеет возможность оставить его там на всю учебную неделю. Другой пользы от школы она не ищет.
Ей всё равно, научится ли Рустам хоть чему-нибудь. Так вот, воспитательница, бравшая мальчика в свою группу во второй половине дня, уволилась. Больше никто не соглашается возиться с Рустамом. Группы и так большие. Ему отказали в интернате.
Мать Рустама забрала его из школы.
Это значит, что он вскоре забудет всё, чему его научили (в том числе и я). Перестанет есть ложкой, проситься в туалет. Пропадут все (и так минимальные) учебные навыки.
Я очень, очень расстроена.
Значит, всё было зря?
Как мы играли! Кормили куклу, расчёсывали ей волосы. Рустам не умел играть, он и игрушек-то не видел до того, как пришел в школу Он понемногу начал подражать моим движениям. Впервые произнёс звук "а". Собрал пирамидку.
Нам всегда было хорошо вместе. Он не хотел, чтобы я уходила.
Школа N – далеко не самое подходящее место для таких детей, как Рустам. Но это рай по сравнением с тем, что ждёт его дома. Дома требуют и хотят только одного: чтоб не мешал.
* * *
Дорогой Лёва!
Сегодня среда, ездила в детдом.
– Познакомься, это Лена, – говорит координатор Маша. – Она глухая. Недавно из дома, очень скучает. Но к ней приходит мама, и у Лены даже есть слуховые аппараты.
Лена сидит за решёткой кровати и смотрит на нас. У неё внимательные тёмные глаза, она коротко стрижена, как все, похожа на мальчишку. На вид лет двенадцать, но с возрастом в детдоме, скорее всего, ошибёшься.
– Она очень активная, такая, знаешь, любознательная девочка. Но её никуда не берут – ни к логопеду, ни в малую школу. Я как-то брала её в игровую, было очень интересно.
– А это Саша. Он слепоглухой. Ноги уже всё, поздно что-то делать, а руки очень хорошо работают. Сам всё берёт, интересуется. Умный мальчик.
– Слушай, – говорит мне директор программы, – ты же сурдопедагог? А почему ты не можешь пройти практику у нас в Павловске? Мы тебе глухих детей найдём и бумагу в институт напишем.
Да, действительно. В Павловске людей всегда не хватает, а в спецшколах мы, практиканты, только мешаем. Сбиваем процесс. "Портим детей". Нужно, в самом деле, пойти к завкафедрой и поговорить.
– Нет, нет, Маша, – говорит завкафедрой, – однозначно нет. Там же дети… это… необучаемые.
* * *
Под ногами хрустит щебёнка,
Голоса в темноте негромки.
Ты приводишь сюда ребёнка
И сажаешь у самой кромки.Он сидит на песке прибрежном,
Голову запрокинув,
И глаза уголками вверх,
как рисуют у арлекинов.Он твоей не услышит дудки,
Он глядит далеко и мимо,
Для него не проходят сутки,
Ибо время неразделимо.
Голос неба ему неведом,
Он не молится так, как все.
За тобой он не ходит следом
По янтарной речной косе.Он спокоен и он бесстрашен,
Как уснувший в полях Иаков.
Он не строит высоких башен
И не чертит глубоких знаков,
Он пройдёт по земле счастливым,
Не оставив следа на ней,
И размоет ночным приливом
Отпечатки его ступней.Вот и не было. Вот и сразу
Тяжело, горячо и бело,
Словно видели краем глаза,
Словно ветка плечо задела,
Так лучи над водой и сушей
На закате бегут, скользя,
И звенит бубенец пастуший,
Который поймать нельзя.
* * *
Дорогой Лёва!
Музыкотерапевт Алеся сегодня, кажется, заболела, и Санька очень страдал.
Дворовый мальчик Валера называет Саньку "чудо в ботинках". И верно, одна яркая черта Санькиной внешности – тяжеленная ортопедическая обувь. Вторая – рот. Я написала бы "улыбка", но трудно назвать улыбкой это выражение восторженного изумления. Как будто ты увидел какое-то чудо и глубоко вдохнул: ХАаа…
Может, поэтому "ха" или "кха" – единственное, что Санька произносит.
Утвердительно. Вопросительно. Недоверчиво. Презрительно. Восхищённо.
Увидит магнитофон, кулаком себя в грудь: "кха!"
– Что, у вас дома тоже магнитофон?
– Кха! Ха!
Так, наверное, представляют себе русских блаженных. Понимает всё. Знает всё. Всё чувствует. Но говорить не хочет. Поздно спохватились, в девять лет. Может быть, говорил бы.
Я помню, было это летом, на горе, на Онеге, между деревней и озером. Мы с ним шли за руку, пыльные, усталые. И вдруг – не знаю, что случилось – я встала перед ним на колени и стала просить: "Скажи, ну скажи: "домой", "идём домой", скажи "домой", пожалуйста!"
Он мотал головой и отворачивался. Я так долго простояла. Всё просила. Казалось мне, ещё минута, ну, две – и скажет. Не сказал.
* * *
Дорогой Лёва!
Черный город в снежном одеяле.
Сквозняки гуляют по полам.
Я стою на чём-то. На рояле.
И сгибаю что-то пополам.Что-то гнётся с грохотом и треском
В ледоход сшибающихся льдин.
Хочется подраться. Драться не с кем:
На рояле только я один.Я стою у края, дальше – бездна,
За спиной – обжитый мной уют.
Забиваться в угол бесполезно:
Видят. Беспощадно достают.Но меня спуститься не заставишь
На качели (Господи, тоска!).
Дотянуться пробую до клавиш
Самым-самым кончиком носка.Выключили свет. По крайней мере
Так я в безопасности вдвойне.
Кто-то ходит от стены до двери,
Лампочки мигают на окне.То, что я ломал, давно изъяли -
Значит, делать нечего теперь.
Я стою на чём-то – на рояле,
И смотрю, как открывают дверь.
* * *
Дорогой Лёва!
Сегодня покрасили Фонд: коридор и маленькую комнату. Два цвета: светло-зелёный и светло-голубой. А поскольку Алина нарисовала на стене игровой комнаты бушующее море, мы оказались совсем под водой (раньше казалось, что под землёй). Ладно, невозможно определить, где мы находимся. В нашем подвале теперь и небо, и море, и город под потолком, и весь мир (огромная карта), и лесной водопад (фотообои). Наш маленький аутичный мир тире другое измерение.
"Ну, короче говоря, – неловко докончил доктор, – ваш ребёнок родился в… в другое измерение, – Хорн даже не кивнул. Он стоял и ждал. – Ваш ребёнок жив, здоров и отлично себя чувствует, – со всей силой убеждения сказал доктор Уолкот. – Вот он лежит на столе. Но он непохож на человека, потому что родился в другое измерение".
Я безумно горда, потому что покрасила целый коридор.
– Маша, вот мне вчера показали мастер-класс! – говорит Евгений Сергеевич. – Покраска, так сказать, тремя движениями. Вот смотри: берёшь, туда-сюда… Я сам это помещение красил. Три раза подряд. Так сказать, в одно жало.
…слышно, как И.Б. говорит по телефону.
– Макс! Понимаешь?! Если ты ещё раз сюда позвонишь, я позвоню на телефонную станцию и скажу, чтобы тебе отключили телефон! Нет, я не буду говорить про глаза. Нет, потому что не буду. Слушай, Максим, или ты нормальный человек, у которого есть девушки и работа, или ты весёлый аутист, который говорит про глаза и про лётчиков. Ты понял? Нет, я спрашиваю, ты понял?!
Стук трубки.
Через пять секунд телефон звонит снова.
– Алё. Нет, Макс, до свидания. Потому что до свидания! Потому что я ещё в отпуске, понимаешь? Я хочу отдохнуть, это ты понимаешь? Нет, мне неинтересно слушать про цветное бельё. Кому-нибудь другому расскажешь про Сергея. А я не хочу. Всё, пока. Звонок.
– Алё. Сказала – больше не буду с тобой разговаривать. До свидания.
Звонок. Телефон звонит минут пять. Наконец успокаивается.
Я с наслаждением вожу валиком по стене.
– Маша, – говорит Евгений Сергеевич, – ты поменьше экс прессии. Покраска стен – это ювелирная работа. А ты как-то уж очень импульсивно. Это дело не терпит суеты.
Хлопает дверь. За дверью оказываются Лена с сыном Пашей. Они растерянно смотрят на нас.
– О! А чего это вы решили покрасить?
– Чтобы ты спросила! – кричит Володя из комнаты.
– А мы на занятия приехали, – говорит Лена.
– Лена! А занятия начинаются с октября!
Лена грустно разглядывает голубые стены. Паша уносится во двор.
Я задумываюсь и закрашиваю зеркало синей краской. Очнувшись, лихорадочно вытираю его грязной тряпкой.
Хлопает дверь.
– А мы на занятия, – говорит Миша, появляясь в проёме. Его дочь Настя застывает в изумлении при виде новых стен.
– А ты второй! – радостно кричит Володя из комнаты. – А занятия с октября.
– Ну потому что дураки же, – сокрушается Миша.
– Зато ты не один, – утешаю я.
– Водостойкие акриловые краски. Рекомендуется использовать при окраске помещений, – подытоживает Миша. – А чего это вы? А я вот шесть лет красил. И сейчас Настю оставляют в школе, потому что я вырезаю лазером дубовые листочки…
Настя легонько гладит меня по голове. Потом говорит:
– Нику дать! (книгу дать) – И идёт к полке.
Там она переворачивает всё вверх дном, раскидывает по полу раскраски, выбирает пять или шесть хороших книжек.
Коридор закончен. Мы любуемся. У меня зелёные волосы, синие руки и пятнистые штаны.
– Знаете, И.Б., эти цвета оставляют такое странное ощу щение. Успешности?
И.Б. смеётся.
P.S.
– Здравствуй, – говорю.
Бросается к маме с криком: "Не хочу вежливый! Хочу невежливый!"
* * *
Дорогой Лёва!
У Егора приступ. Мне трудно понять, что происходит в его голове. Я представляю себе серую армию, берущую на приступ крепость. Дрожат стены и трещат крепостные ворота. Я вижу грозовое море и ударяющие в воду молнии. Мне даже кажется, что я слышу треск электрических разрядов.
С утра Егор веселится и просится прыгать. Вдруг его лицо мрачнеет. Точно как перед грозой. Егор – человек, у которого внутри своя гроза. Обычно она спит. Я не знаю, что будит её. Нужно быть очень осторожным.
Когда приступ, нужно накрыть лицо Егора чёрной тряпкой. Тогда ему лучше. И ещё важна прохлада.
Через несколько часов гроза засыпает опять. Бабушка записывает время приступа: 15.32.