Позднесоветская "Программа воспитания в детском саду" требовала любви и уважения к Ленину от двухлетних детей. В такое безумие трудно поверить. Но это именно так. Для первой младшей группы (от 2 до 3 лет) раздел "Расширение ориентирования в окружающем и развитие речи" начинается с Ленина: "Воспитатель учит детей узнавать В.И.Ленина на портретах и иллюстрациях, вызывает чувства любви и уважения к нему" (Программа воспитания в детском саду. 8-е изд., испр. – М.: Просвещение, 1978. с. 51. То же: 9-е изд., испр. – 1982, с. 51). И только после Ленина, вторым пунктом, от детей требуется знать мамино имя и свое собственное.
Достигать предельного и запредельного безумия – имманентный закон государственной идеологии.
Оттепельная "Программа воспитания в детском саду" (М.: Учпедгиз, 1962) еще не требовала обрабатывать Лениным первую младшую группу. Вождь появляется в разделе занятий со средней группой – с четырехлетними: "Воспитатель показывает детям портреты В. И. Ленина, рассказывает, что все дети и взрослые любят Ленина, что он любил детей и заботился о них" (с. 88). Тоже радости мало, но все-таки четыре года – не два.
Столетний юбилей Ленина принес усиление идеологического натиска. В 3-м издании "Программы воспитания в детском саду" (М.: Просвещение, 1969) сакральный образ появился на занятиях с двухлетними, хотя и не первым пунктом. В следующие годы такое положение сохранялось, но к 8-му изданию кто-то заметил крамольный недосмотр: как это вождь не впереди? Поскорей исправили. Ленин переместился на первое место: получилось так, что прежде всего дети должны знать имя вождя, а мамино – уже потом. А ведь двухлетние малыши зачастую не знают имен: "Маму зовут мамочка, меня зовут заинька". Из детского сада заиньки приносили дедушку Ленина, а мамочкам приходилось что-то делать с непрошеным дедушкой. Что именно?
Никогда, нигде, ни разу обсуждение этой проблемы мне не встречалось. Проблема относилась к необсуждаемым и неупоминаемым. Мое экспертное заключение состоит в том, что в 60-70-е годы массовым практическим решением был избирательный запрет: ребенку внушалось, что думать и говорить о "сакральных" образах по своей воле нельзя. Родители с разной степенью суровости пресекали любое несанкционированное упоминание о них. Это относилось не только к Ленину, хотя к нему прежде всего, но и к Брежневу, коммунизму, партии, партбилету. О них было можно и нужно (и строго обязательно) говорить в специально отведенное время в специально отведенном месте – например, когда воспитательница читает стишок про Ленина и велит повторить. Для школьников специальными хронотопами были пионерская линейка, ленинский зачет, политинформация. Причем говорить о сакральном следовало именно и только теми словами, которые прежде были произнесены воспитательницей или учительницей. Строжайше. Ни шагу в сторону. Этого требовали и родители, и педагоги. Кое-что мы и сами помним, а из методической брошюры Тамары Олифиренко можем узнать подробности – "Дошкольники знакомятся с В.И.Лениным" (Фрунзе: Мектеп, 1971).
Воспитательница показывала малышам репродукцию картины Василия Перова "Тройка" и объясняла, что раньше детям было очень плохо: в дырявой одежонке на лютом морозе они возили бочки с водой. "Воспитательница наводящими вопросами помогла ребятам сравнить жизнь детей раньше и теперь. Ребята сделали вывод, что теперь детям живется счастливо, что о них заботятся. И мысль свою выразили стихами: "За детство счастливое наше спасибо, родная страна!" (с. 23). Воспитательница объяснила: это Ленин сделал так, чтоб детям хорошо жилось. Малыши все поняли – и "выразили словами Сергея Михалкова: "Далась победа нелегко, но Ленин вел народ. И Ленин видел далеко, на много лет вперед" (с. 23, 24).
"Тройку" Перова помнят все советские дети. Уж не знаю, переворачивался ли художник в гробу. Девочка-сирота, избитая бабушкой за неосторожный вопрос о физиологии вождей, жила вместе с ней и младшей сестрой в землянке, впроголодь. Она не возила воду на саночках при лютых морозах в Кзыл-Орде, потому что саночек не было: руками ведро таскала. Она тоже благодарила родную страну и любимого Сталина за счастливое детство. "Я все принимала на веру: если славят нашу страну, значит, так оно и есть, я была горда, что живу в самой лучшей стране мира… Я никогда не связывала свое положение с политикой государства и все свои беды видела в том, что у меня не было родителей. А почему они исчезли из моей жизни и из своей – узналось позднее" (Инесса Ким. Кривые небеса, – М.: DuchDesign, 2004. с. 122).
Мой собеседник А.К. вспоминает свои драматические отношения с картинами на стене: "Меня так достал взгляд Незнакомки Крамского (репродукция на стене в раме), что я встал с ногами на диван и лезвием безопасной бритвы (взял у отца в мыльнице) распорол ее физию крест-накрест, бритвой по глазам и лицу. За что мне крепко влетело, но картину пришлось снять. Но осталась другая жуть: картина "Тройка" Василия Перова, где дети волокут бочку с водой мимо стен монастыря. То есть моя комната в детстве была стараниями родителей превращена в род страшилок. Вот, Толя, как жилось детям при царизме!" (А. К. Интервью 6. Личный архив автора).
В семейных практиках взаимодействия с "сакральными" образами встречались редчайшие и поразительные исключения.
Уже в наши дни Марина Голубицкая в автобиографическом романе "Вот и вся любовь" (М.: Анаграмма, 2010) рассказала, что ее воспитывали в искренней и "страстной" любви к Ленину. Это делалось умно и тонко: Ленин всегда был наградой и радостью, которую с дочкой разделял отец. "Из поздних передач разрешали смотреть КВН и кино про Ленина. Иногда вечером папа поднимал меня радостным криком: "Бегом беги – Ленина показывают!". Я мчалась босиком и радовалась вместе с папой. Ленин азартно и весело спорил с эсэрами, обманывал врачей, запрещавших ему работать. Он все делал легко и с удовольствием, ему все удавалось. Ленин кипятил молоко для Свердлова, а потом угощал им котенка" (с. 184). Отец внушил дочери живое, яркое чувство к Ленину, как если бы вождь был любимым учителем или старшим другом – самым интересным, мудрым и добрым. Ленин снился школьнице, она думала о нем – а значит, додумывалась до крамолы. Влюбленная девочка-подросток среди первых поцелуев поделилась крамолой с любимым мальчиком: "Почему великий Ленин бездетен? Хочу знать, каким был Ленин как мужчина!" (с. 8).
Зачем такой жестокий эксперимент был проделан с чувствами ребенка, осталось неизвестным. Результаты были печальные. Из-за любви к Ленину выпускница потеряла золотую медаль: "У меня забрали сочинение, а я не успела его дописать. Я так любила Ленина, что не успела рассказать об этом за шесть экзаменационных часов. Собственно, никто не просил писать про любовь. Предлагалось раскрыть образ Ленина в произведениях Горького и Маяковского" (с. 184). Но гораздо хуже было другое: повзрослевшей жертве эксперимента пришлось долго избавляться от рецидивов любви к вождю: доверчиво-восторженных чувств ко всякому крупному начальству.
"Сакральные" образы пропаганды были опасны не только для родителей, но и для учителей и воспитателей, которым полагалось внушать к ним "любовь и уважение".
В 20-е годы к революционно-политической обработке самых маленьких пытались подойти творчески, в соответствии с психологическими особенностями малышей. Богатый материал в этой области обобщен и проанализирован Юлией Саловой в монографии "Политическое воспитание детей в Советской России в 1920-е годы (Ярославль: Ярославский гос. ун-т, 2001). Педагоги заменили сказки задушевными рассказами о Ленине, о недавних революционных событиях, о героях и вождях революции. Взрослые поощряли детей размышлять о Ленине, играть "в Ленина" и тщательно записывали то, что у детей получалось.
В 1924 году вышла брошюра "Дети дошкольники о Ленине" (М.: Госиздат), созданная группой энтузиастов на основании наблюдений за детьми 3-7 лет в сорока пяти московских детских садах и детских домах. Воспитатели фиксировали разговоры малышей и донесли до читателей живые детские мысли о Ленине и вождях. "Пусть педагоги подхватят слова, сказанные семилеткой, – призывали энтузиасты, – и поставят своей задачей воспитать новое сильное поколение коммунистов-ленинцев" (с. 17). На сегодняшний взгляд, "подхватить" детские слова педагогу затруднительно: все это истерически смешно в духе черного юмора.
"Нет, он был совсем не больной, он послезавтра на лыжах катался, а завтра взял да и помер" (с. 14). "Давайте в Ленина играть! Я никогда еще не был Лениным!" (с. 19). "А они <почетный караул> его застрелят, он еще больше умрет" (с. 19). "Ты, Вася, – Калинин, а я – Троцкий, у меня повязка на рукаве. – А девчонки зачем? – Пускай. Это жена и сестра Ленина" (с. 24). "А Ленин-то не сгниет. Его так сделали. – А где он умер? – В Доме союзов. – Ты знаешь, у нас в клубе умер наш Ленин" (с. 24) "Когда Ленина не было, все голые ходили и не обедали" (с. 43). "Пианину он нам дал. – Пианину дали из Совету. – А в Совете-то кто? Самый главный он был" (с. 46). "Он был коммунист. – Он всех главнее. – Он председатель всех" (с. 47) "Без Ленина нельзя жить – земля и небо сгорят. Надо другого Ленина" (с. 47) "Он сильней всех жуликов. Если бы он ловил, всех бы жуликов переловил" (с. 48). "Жучка наша тоже жалеет Ленина. Она понимает, Ленин – отец наш" (с. 50). "Дедушка Ленин маленьких любил, а больших – не так" (с. 53) "А почему Ленин знал, как надо жить?" (с. 54) "Есть еще Троцкий, он тоже хороший, у нас дома на стенке прибит" (с. 55) "Макароны нам дает Ленин. – Ленин помер, макарон не будет" (с. 54) "Я хотел бы быть сыном Ленина. – Что надо делать, чтобы быть Лениным? Я хочу быть Лениным. – А я в Ленины запишусь" (с. 57) "Я, как большой буду, буду Ленин и Троцкий" (с. 58) "Лучше Ленина не хоронить, а положить в сундук – он выздоровеет" (с. 58) "Я комиссар. – И я. Мы не будем пропускать без пропусков" (с. 59). "Ему делают гроб 18 саженей, а когда потоп в Москве будет, он не утонет, а мы утонем" (с. 73) "Вместо Ленина будет Каменев. Троцкий тоже больной, он скоро умрет" (с. 77). "Откуда приедет другой Ленин?" (с. 78) "А другого Ленина выберут?" (с. 78)
В 30-е годы ничего подобного и вообразить невозможно. В 60-70-е годы – тоже. "Жучка понимает, что Ленин – наш отец" А чего ж вы хотели? Малыша, любящего свою собаку, "накачали" образом вождя – контаминация неизбежна, если не принять жестких мер пресечения. В позднейшие годы все это и было бы пресечено как чудовищная крамола. Сама попытка поразмышлять вызвала бы не поощрение, а ужас воспитателей.
Так испугалась наша учительница, недосмотревшая, что такое мы рисуем, получив задание изобразить праздник 7 ноября. Надо было, вероятно нарисовать флаги, воздушные шарики, красные банты, но почему-то все взялись за странный сюжет: портрет Ленина, окруженный венком и с подписью "Ленин", и под ним цепочкой октябрята. Разумеется, никакого злого умысла не было – было желание правоверно подладиться под "идейную" задачу. Учительница за столом проверяла тетрадки, мы рисовали, а потом понесли ей готовые шедевры. Увидев первую кривую рожу, несчастная женщина по-настоящему запаниковала. Может, эти рисунки она должна была куда-то сдавать? Помню, что она растерянно сказала: "Не всем настоящим художникам разрешается рисовать вождей". Помню, что хотела разорвать рисунок – и замерла. Мы, семи- или восьмилетние, своими переживаниями по этому поводу не делились. Лично я ощутила настоящее чувство "сакрального", то есть трепет пополам с омерзением и тягостной неловкостью: нечаянно влезла во что-то гнусное и опасное. Ошибка произошла потому, что ситуация соответствовала избирательному запрету: дети не по своей воле взялись за сакральный образ, а по заданию (про революцию) и в специально отведенном месте.
Это трагифарсовое приключение я изобразила в романе уже в наши дни ("Нева", 2012, №6) и получила читательский отклик: "Oksana Lebedeva, 30.07.2012 г. Как ни странно, абсолютно аналогичная история вплоть до ответа учительницы произошла со мной, когда я училась в первом классе. Запомнилось на всю жизнь" (https://goo.gl/A6Gix4).
Ровно то же самое рассказывали респонденты Алексея Юрчака, вспоминая и характерную реплику учителей, и собственные неприятнейшие чувства. "Возможно, учителя боялись, что подобные рисунки, выполненные их учениками, могли быть поняты как проявление идеологической невнимательности, а может, и неблагонадежности, самих учителей. <…> некое особенное кощунство, нарушающее общий порядок вещей" (Алексей Юрчак. Это было навсегда, пока не кончилось. – М.: НЛО, 2014, с. 186).
Реалии "сакральной" ленинианы порождали еще один бродячий школьный сюжет – осквернение. Он относился к неупоминаемым, хотя, полагаю, знаком каждому, кто учился в позднесоветское время. Его подробно описала Марина Столяр в мемуарной части исследования "Религия советской цивилизации" (Киев: Стилос, 2010). Одуряющая скука типичной школы вызывала к жизни дикую и негигиеничную забаву: подростки плевались через трубочку шариками жеваной промокательной бумаги. "Осквернение" обязательного в каждом классе портрета Ленина становилось неизбежным, хотя и не по злой воле. Мемуаристка вспоминает, что в ее классе был целый "иконостас" – Ленин, Маркс, Энгельс. На перемене дети плевались и попали в священное изображение. После звонка "раздался голос учительницы, который звучал на какой-то предельной ноте, соединяющей гнев и ужас: "Кто! Это! Сделал!". Виновных никто не выдал – они сами признались. Интуитивно я почувствовала, что такого рода "преступления" почему-то считаются хуже уголовных" (с. 29). В школу срочно были вызваны родители, и ученики увидели их лица, опрокинутые от страха.
В "моем" случае учительница истории рыдала, простирая руки к портрету Ленина над классной доской, директор с завучем испуганно-гневно перетаптывались, весь класс стоял навытяжку. Хотя в портрет даже не попали – роковой шарик прилип к доске. Но чем это могло кончиться – и чем кончалось в реальности – взрослые знали: делом о государственном преступлении.
Вот ошеломительные примеры, приведенные в книге "Крамола: Инакомыслие в СССР при Хрущеве и Брежневе 1953-1982 гг.: Рассекреченные документы Верховного суда и Прокуратуры СССР" (М.: Материк, 2005).
Рабочий лесхоза бросил обломки карандаша в портрет Ленина и спросил у него: "Чого дивишься на мене, що менi погано живеться?" (с. 169). Рабочий из Рязанской области бросил огурец в портрет "одного из руководителей" (с. 175). Пьяная нищенка приютилась на ночлег в бане, где "повредила стенды с фотокарточками Ленина и выбросила бюст Ленина из окна на улицу" (с. 181). То есть в бане был ленинский уголок – пример запредельного безумия. Водитель трамвая "обезобразил портрет Председателя Совета министров СССР, расчеркав его карандашом" (с. 180). Плотник в общежитии "совершал похабные действия перед портретом вождя": "молча проявлял надругательства, то есть показывал свой половой член, а второй раз, испортив воздух и обращаясь к портрету, говорил, что крутит носом, не хочет нюхать" (с. 185).
Все это очень смешно, если не знать, что несчастные люди были осуждены за государственное преступление. А прокурорский надзор за делами о государственных преступлениях пришел к выводу, что все виновники получили десять лет лагерей и пять лет поражения в правах совершенно законно: "приговор считать правильным". Только плотник, испортивший портрету воздух, чудом добился пересмотра: вместо десяти лет лагерей ему милостиво дали… пять.
Вот она, реальная подоплека "любви" к вождям, партии, коммунизму, которую дети должны были испытывать.
Собственно, мы сами уже в наши дни убедились, что неосторожное обращение с "сакральным" изображением может привести к аресту и реальному сроку: "30.05.2012 г. В Чувашии активисту "Другой России", чихнувшему на портрет Путина, дали 15 суток" (https://goo.gl/vYT8jQ).
Педагог-методист Вячеслав Макаев разработал и пропагандировал программу изучения трудов и жизни Ленина на уроках абсолютно по всем предметам. "Чтобы жить по Ленину, надо знать Ленина, надо учиться у него смолоду. Этому в первую очередь призвана научить наша советская школа" (В. В. Макаев. Изучение ленинского наследия к школе. – Ставропольское книжное Издательство, 1972, с. 5). Физика с химией, география с ботаникой могли и потесниться: Ленин важнее. "Изучение произведений Ленина в курсе физики. "Социализм и религия" – в 9 классе (за счет часов, отведенных на проработку темы "Внутренняя теплота. Теплота и энергия"). "Об отношении рабочей партии к религии" – в 10 классе (за счет часов, предусмотренных на тему "Электромагнитные колебания и волны")" (Учителю о воспитательной работе. – Пятигорск: ПГПИЯ, 1967, с. 27). С начала шестидесятых до середины восьмидесятых годов статьи, брошюры и книги Макаева выходили практически ежегодно. По географии Макаев велел изучать подписанное Лениным постановление об аресте директора санатория, при попустительстве которого в парке срубили ель (Изучение ленинского наследия…, с. 57). Автор не уточнил, за счет каких уроков это следует делать. Постановление излагается очень подробно. Выпущены только две принципиальные детали: что этот "санаторий" – усадьба "Горки", персональная резиденция Ленина, и что постановление грозит карами всем работникам при повторении преступления. Ну, все понятно: двадцатый год, ни дров, ни хлеба, барин гоняет людишек за порубки. См. ПСС Ленина, т. 41, с. 151.
Среди бессчетных и абсолютно одинаковых книг о коммунистическом воспитании выделяются труды Степана Демьянчука: "Вопросы идейно-политического воспитания старших школьников во внеклассной работе" (М.: Педагогический институт им. Крупской, 1971) и "Идейно-политическое воспитание старшеклассников" (Львов: Вища школа, 1977). Погуглим и выясним, что Демьянчук дослужился впоследствии аж до академика. Его имя, представьте себе, носит Международный экономико-гуманитарный университет в Ровно.