Некоторые возражения.
I.
Разберём теперь главные возражения против коммунизма. Большинство из них зависит от простого недоразумения, но некоторые затрагивают очень важные вопросы и заслуживают поэтому нашего полного внимания.
Мы не будем возражать на аргументы, направленные против государственного коммунизма: мы сами признаём их справедливость. Цивилизованным нациям пришлось слишком много выстрадать в борьбе за освобождение личности, чтобы они могли отречься от своего прошлого и примирились бы с правительством, вмешивающимся в малейшие подробности жизни граждан - даже если бы это правительство не руководилось никакой другой целью, кроме общего блага. Если бы общество, основанное на государственном коммунизме, когда-нибудь возникло, оно не могло бы продержаться, и должно было бы, под влиянием всеобщего недовольства, или распасться, или перестроиться на началах свободы.
Мы займёмся здесь анархическим коммунистическим обществом, т.-е. обществом, которое признаёт полную свободу личности, не создаёт никакой власти и не прибегает ни к какому принуждению для того, чтобы заставить человека работать. Посмотрим же, ограничиваясь экономической стороной вопроса, может ли развиться и продержаться такое общество - состоящее из людей таких, какими мы видим их теперь: не лучших и не худших, не более и не менее трудолюбивых?
Мы знаем, что на это возражают: "Если существование каждого будет обеспечено, и необходимость зарабатывать себе хлеб не будет вынуждать человека работать, то работать никто не станет. Всякий постарается взвалить работу на другого, если она не будет для него обязательна". Заметим, во-первых, как необдуманно это возражение: в нём совершенно упускается из виду, что весь вопрос сводится здесь на сравнение. А именно - действительно ли наёмный труд даёт такие плодотворные результаты, и не бывает ли уже и теперь добровольный труд более производетелен, чем труд из-за задельной платы? Это - вопрос, который требует внимательного изучения; но в то время как в точных науках даже гораздо менее важные и сложные вопросы решаются лишь после серьёзного исследования фактов и их взаимных отношений, - здесь, для того, чтобы высказать безапелляционное решение, люди довольствуются одним каким-нибудь фактом, например, неудачей какого-нибудь коммунистического общежития в Америке, не изучая даже действительных причин неудачи. Они поступают как адвокат, который видит в защитнике противной стороны - не представителя других интересов или взглядов, а просто соперника в ораторском состязании. Если удаётся найти удачный ответ на возражение, то ему решительно всё равно, прав ли он по существу дела, или нет. Вот почему изучение того, что составляет самую основу политической экономии, т.-е. условий наиболее благоприятных тому, чтобы общество получало наибольшее количество полезных продуктов с наименьшей затратой сил, так медленно подвигается вперёд. Люди ограничиваются повторением общих мест или же просто отделываются молчанием на этот основной вопрос.
Такое легкомыслие тем поразительнее, что даже в капиталистической политической экономии уже можно встречать людей, высказывающих, под влиянием силы фактов, некоторое сомнение в той установленной основателями их науки аксиоме, что боязнь голода составляет лучшее средство, чтобы понудить людей к производительному труду. Они начинают замечать, что в производстве играет роль коллективный элемент - работа сообща - которою слишком пренебрегали до сих пор и которая играет, может быть, гораздо большую роль, чем перспектива задельной платы. Низкое качество наёмного труда, огромная трата человеческих сил во всём современном земледелии и во всей промышленности, всё растущее число тунеядцев, старающихся в настоящее время взвалить свою работу на плечи других, всё яснее и яснее обнаруживающееся отсутствие жизни в производстве - всё это наводит раздумье даже на экономистов "классической" школы. Некоторые из них начинают подумывать о том, не ошиблись ли они, построив всё своё рассуждение на воображаемом существе, преувеличенно дурном, которое руководится исключительно жаждой наживы или заработка? Эта ересь проникает даже в университеты и изредка пробивается даже на страницах сочинений правоверных политико-экономов. Но всё это не мешает очень многим социалистическим реформаторам оставаться сторонниками личного вознаграждения за труд, - задельной платы - и они продолжают защищать старую крепость наёмного труда, хотя даже сами её защитники уже сдают свою крепость камень за камнем.
Итак, эти господа боятся, что народ не будет работать, если только он не будет к этому вынужден голодом. Но разве мы не слышали тех же опасений уже два раза в продолжение жизни нашего поколения: от американских рабовладельцев перед освобождением негров, и от русских помещиков перед освобождением крестьян? "Если над негром не стоять с кнутом, он не будет работать", говорили рабовладельцы. "Если за крестьянином не смотреть, он оставит поля необработанными", говорили русские крепостники. Эту старую песню французских дворян 1789 года, песню средневековых помещиков - песню старую как мир (её пели уже при Фараонах) мы слышим всякий раз, когда дело идёт об уничтожении какой-нибудь несправедливости в человечестве. И всякий раз, действительность блистательно опровергает её. Освобождённый крестьянин 1792 года работал с такой энергией, какой не знали его предки; освобождённые негры работают больше, чем их отцы, едва только они могут заполучить кусок земли: а русский крестьянин, ознаменовавши медовый месяц своего освобождения празднованием Святой Пятницы наравне с воскресеньем, принялся следующим же летом за работу, с тем большим усердием, чем полнее было его освобождение. Там, где у него нет недостатка в земле он работает буквально с остервенением. Эта рабовладельческая песня может иметь значение только для самих рабовладельцев; что же касается рабов, то они отлично знают ей цену и ради чего она поётся.
Кроме того, кто же как не сами экономисты учили нас, что если наёмный рабочий исполняет с грехом пополам свою работу, то действительно напряжённого и производительного труда можно ждать только от человека, который видит, что его собственное благосостояние возрастает по мере его усилий? Ведь все хвалебные гимны в честь частной собственности сводятся именно к этой аксиоме. В самом деле: когда экономисты, стремясь доказать благодетельность собственности, показывают нам, как невозделанная земля - какое-нибудь болото или какая-нибудь каменистая почва - покрывается, орошаемая по́том крестьянина-собственника, богатыми жатвами, они доказывают как раз противное своему вышеприведённому взгляду. Когда они утверждают - что совершенно верно, - что единственный способ для экономной траты труда, это - если производитель владеет орудиями труда, то не доказывают ли они этим самым, что труд бывает действительно производителен только тогда, когда человек работает совершенно свободно; когда он может до известной степени сам выбирать себе занятие: когда за ним нет стеснительного надзора; и наконец, когда он знает, что его трудом воспользуются он сам и другие, подобно ему трудящиеся люди, а не какой-нибудь тунеядец. Это - единственный вывод, который можно сделать из их слов, - и с этим выводом согласны и мы.
Что же касается до формы владения орудиями труда, то в их рассуждениях собственность представляется только как наилучший путь для обеспечения за земледельцем продуктов его труда и результатов вводимых им улучшений. Чтобы доказать однако, преимущество личной частной собственности перед всякой другой формой владения, экономисты должны были бы показать нам, что при общинном землевладении и труде земля никогда не даёт таких обильных урожаев, как при частном. В действительности же это не так; опыт показывает противное.
Возьмите, например, какую-нибудь общину Ваадскаго кантона в Швейцарии, зимой, когда все жители деревни отправляются рубить лес, принадлежащей им всем в силу общинного владения. Именно в эти-то "праздники труда" и проявляется наибольшее рвение к работе, наибольшее напряжение человеческих сил. Никакой наёмный труд, точно так же как и никакие личные усилия собственника, не могут сравниться с ним.
Или возьмите русскую деревню, когда все выходят косить луг, принадлежащий общине, или же взятый миром в аренду - и вы увидите, что может сделать человек, когда он работает сообща для общего дела. Косцы стараются друг перед другом захватить своей косой как можно больший круг; женщины поспевают за ними, спеша перетряхивать накошенную траву. Это - настоящий праздник труда, во время которого сто человек успевают в несколько часов больше, чем они сделали бы в несколько дней, если бы каждый работал отдельно. И какое печальное зрелище представляет рядом с этим труд одинокого собственника!
Можно было бы указать, наконец, на тысячи других примеров из жизни американских пионеров, швейцарских, немецких и русских деревень, русских артелей каменщиков, плотников, перевозчиков, рыболовов, которые прямо делят между собою получаемые продукты или вознаграждение, не прибегая к посредничеству подрядчиков. Можно было бы указать ещё и на общую охоту кочевых племён и на бесчисленное множество других, вполне успешных общинных предприятий; повсюду мы увидали бы одно и то же: бесспорное превосходство общинного труда над трудом наёмным, или над трудом единичного собственника.
Лучшим побуждением к труду всегда было благосостояние, т.-е. удовлетворение физических, нравственных и художественных потребностей человека, и уверенность в возможности этого удовлетворения. И в то время, как наёмник едва производит то, что ему существенно необходимо произвести, свободный рабочий, который видит, что по мере его усилий возможность благосостояния и роскоши растёт, и для него самого и для других, - прилагает гораздо больше ума и энергии и получает прекрасные продукты в несравненно большем изобилии. Один чувствует себя на веки прикованным к нужде; другой же может рассчитывать в будущем на досуг и на все связанные с ним удовольствия.
В этом лежит весь секрет. И вот почему общество, которое поставит себе целью общее благосостояние и возможность для всех пользоваться жизнью во всех её проявлениях, получит с помощью добровольного труда несравненно лучшие и гораздо более обильные продукты, чем все те, которые получались до сих пор в производстве, основанном на рабстве, барщине и наёмном труде.
II.
В настоящее время всякий, кто только может взвалить на другого необходимый для жизни труд, спешит это сделать; потому многие господа думают, что так будет продолжаться вечно. Самый необходимый труд есть, главным образом, труд ручной. Кто бы мы ни были - художники ли, учёные ли - никто из нас не может обойтись без предметов, добытых этим трудом: хлеба, одежды, дорог, пароходов, освещения, тепла и т. д. Мало того: какой бы высокохудожественный или утончённо метафизический характер ни носили наши наслаждения, все они без исключения основаны на ручном труде. И вот от этого-то труда, лежащего в основе всей жизни, и старается всякий избавиться.
Это вполне понятно, и в наше время так и быть должно. Заниматься физическим трудом значит теперь - быть запертым в течение десяти или двенадцати часов в день в нездоровой мастерской и быть прикованным к одной и той же работе десять, тридцать лет - всю жизнь. Это значит - осудить себя на ничтожный заработок, на неуверенность в завтрашнем дне, на безработицу, очень часто на нужду, ещё чаще - на смерть в больнице; и всё это, после того, как человек в течение сорока или более лет работал для прокормления, одевания, развлечения и обучения - не себя самого или своих детей, а других. Это значит - нести на себе всю жизнь в глазах людей печать более низкого уровня, и самому сознавать, что стоишь ниже других, потому, что - что бы ни говорили об этом господа, восхваляющие "мозолистую руку" в застольных своих речах - рабочего, занимающегося ручным трудом, всегда ставят ниже учёного, писателя, художника - хоть плохеньких. И действительно, человек, проработавший десять часов в мастерской, не имеет ни времени, ни возможности доставлять себе высшие научные и художественные наслаждения; мало того, он не может и подготовиться к тому, чтобы ценить многие из них, требующие подготовки; поневоле ему приходится, таким образом, довольствоваться крохами, падающими со стола привилегированных сословий.
Мы вполне понимаем поэтому, что физический труд, при таких условиях, считается проклятием судьбы; мы вполне понимаем, что все мечтают только об одном: выйти самим, или вывести своих детей, из этого униженного состояния и создать себе "независимое" положение, т.-е. иными словами - жить самим на счёт труда других! И это будет так до тех пор, пока будет существовать класс людей, обречённых на ручной труд, а рядом с ним другой класс, именующий себя "работниками мысли" - класс чернорабочих и класс белоручек.
Какой, в самом деле, интерес может представлять этот отупляющий труд для рабочего, который заранее знает, что от колыбели до могилы проживёт он среди лишений, бедности и неуверенности в завтрашнем дне? Когда видишь, что каждое утро громадное большинство людей принимается вновь за свой печальный труд, то остаётся только удивляться их силе воли, их верности своей работе, их привычке, которая позволяет им, подобно пущенной в ход машине, вести изо дня в день эту нищенскую жизнь, жизнь - без всякой надежды на завтрашний день, даже без всякого, хотя бы смутного предвидения, что если не они, то, по крайней мере, их дети войдут когда-нибудь в состав мыслящего человечества; что хоть они насладятся сокровищами природы, всею прелестью знания и творчества, научного и художественного, доступного теперь лишь ничтожному привилегированному меньшинству.
Именно для того, чтобы положить конец этому разделению между умственным и физическим трудом, мы и хотим уничтожения наёмного труда. Ради этого мы и стремимся к социальной революции. Труд перестанет тогда быть проклятием судьбы и сделается тем, чем он должен быть, т.-е. свободным проявлением всех человеческих способностей.
Пора, наконец, подвергнуть серьёзной критике эту старую басню, будто бы труд лучшего качества получается из-под палки из-за боязни потерять свой заработок. Стоит только посмотреть на любую фабрику или завод - не на те образцовые заводы, которые можно изредка встретить кое-где - а на завод обыкновенный, такой как все, чтобы увидать ту страшную, невероятную трату человеческих сил, которой отличается вся современная промышленность. На одну, более или менее разумно организованную фабрику, приходится сто или даже больше таких, которые тратят драгоценную силу человеческого труда - из-за того только, чтобы доставить хозяину на несколько копеек больше прибыли в день - буквально на несколько копеек.
Вот, например, перед вами молодые парни, лет двадцати, двадцати пяти, сидящие целые дни на скамье, согнувшись, и лихорадочно встряхивающие головой и всем телом, чтобы связывать, с быстротой фокусников, концы остатков бумажных нитей, возвращающихся к ним со станков, на которых ткут кружева. Я просто с ужасом отшатнулся, когда увидал эту ужасную картину на одной из больших фабрик в Ноттингеме. За что губится так человеческая жизнь? За что люди, молодые, полные сил, доводятся до этого позорного состояния? - Буквально из-за грошей! Какое потомство оставят после себя эти дрожащие, отощалые, полупризрачные люди? Но… "они занимают на фабрике так мало места, а между тем каждый из них приносит мне около двадцати копеек, чистых, в день", - отвечает хозяин. "Они с детства стоят на этом".
В других местах, - например в одной из громадных лондонских спичечных фабрик, - которая и патриотизм эксплуатирует в своих объявлениях - "мы, дескать, покровители национального труда" - вы видите молодых девушек, ставших лысыми в семнадцать лет оттого, что они на голове носят из одной залы в другую подносы со спичками, - между тем как самая простая машина могла бы подвозить эти спички к их столам. Но… "труд женщин, не имеющих определённого ремесла, так дёшев! К чему тут машина! Когда эти женщины не смогут больше работать, их так легко будет заменить, - их столько толчётся на улице".
На крыльце богатого дома в Брайтоне, в Ньюкасле, вы увидите в холодную зимнюю ночь ребёнка, уснувшего с пакетом газет в руках. Снег и слякоть бьют на его рубище… В Ньюкасле он ходит босоногий. - Но… "детский труд так дёшев! Ведь если он продаст две дюжины номеров, он принесёт мне шиллинг (полтинник), и сам заработает восемь копеек" - говорят вам. - Восемь копеек, вместо того, чтобы обучить его полезному ремеслу!..
Или вот здоровый и крепкий человек ходит без дела - никому он не нужен, - а его дочь чахнет и гибнет в аппретурной, где держат температуру русской бани, чтобы покрывать бумажную реднину густою смазкой и продавать её потом за плотную материю, а сын накладывает ваксу в жестянки, тогда как самая пустячная машина сделала бы это в десять раз лучше и в сто раз быстрее…
И так оно идёт повсюду, от Сан-Франциско до Москвы и от Неаполя до Стокгольма. Бесполезная, ненужная, глупая трата человеческих сил составляет преобладающую, отличительную черту нашей промышленности, - не говоря уже о торговле, где она достигает ещё более колоссальных размеров.
Какая горькая насмешка звучит в самом названии политической экономии! Ведь это - наука о бесполезной трате сил при системе наёмного труда!
И это ещё не всё. Поговорите с директором какой-нибудь благоустроенной фабрики. Он непременно начнёт плакаться перед вами, самым наивным образом, о том, как трудно найти в настоящее время умелого, сильного и энергичного рабочего, который бы отдавался своей работе с увлечением. "Если бы среди тех двадцати или тридцати человек, которые приходят к нам каждый понедельник просить работы, нашёлся бы хоть один такой", скажет он вам, "то он был бы наверное принят, даже если бы вообще мы в это время уменьшали число рабочих. Такого рабочего всегда можно узнать с первого взгляда и его везде примут; впоследствии, всегда можно будет отделаться от лишнего рабочего - какого-нибудь старика, или человека менее умелого". И вот человек, лишившийся таким образом работы, - как и все другие, которые завтра окажутся в таком же положении, - вступает в огромную запасную армию капитала: в ряды "рабочих без работы", которых призывают к машинам и станкам только в моменты спешных заказов, или в случае, если нужно сломить сопротивление стачечников. Или же он попадает в ту громадную армию пожилых или посредственных рабочих, которая околачивается около второстепенных, плохеньких фабрик и заводов - тех, которые едва-едва покрывают свои расходы и держатся только всевозможными урезываниями рабочей платы и обманом покупателей, особенно в далёких странах.