Защитный механизм сопротивления
58. Закон антитезы основан на внутренней силе, которая противопоставляет себя влияниям, идущим из разных источников и использующим различные средства.
Это защитный механизм сопротивления, самообороны, инстинкт самосохранения духовной структуры, настороженный, действующий автоматически.
Если морализаторство уже как следует дискредитировано, то влияние примера для подражания и среды в воспитании пользуются полным доверием.
Отчего же это влияние так часто подводит?
Я спрашиваю, почему ребенок, услышав ругательство, жаждет его повторить, несмотря на запрет, а подчинившись угрозам, сохраняет его в памяти?
Где источник этой внешне злой воли, когда ребенок упрямится, хотя мог бы легко уступить?
– Надень пальто.
Нет, он хочет идти без пальто.
– Надень розовое платье.
А ей вот хочется голубое.
Если не настаивать, ребенок, может, послушается, если же ты будешь настаивать, кнутом или пряником, он упрется на своем и подчинится только по принуждению.
Почему (чаще всего в период созревания) наше обычное "да" встречается с его "нет"? Может быть, это одно из проявлений внутреннего сопротивления искушениям, идущим изнутри, а могущим прийти и извне? "Печальная ирония, которая заставляет добродетель жаждать греха, а преступление – мечтать о чистоте" (Мирбо).
Преследуемая религия завоевывает самых горячих приверженцев. Желание усыпить народное самосознание тем успешнее его пробуждает. Может быть, я смешал тут факты из разных областей, однако довольно и того, что лично мне гипотеза о законе антитезы объясняет множество парадоксальных реакций на воспитательные стимулы и удерживает от слишком многочисленных, частых и сильных давлений даже в самом желаемом направлении.
Дух семьи? Согласен. Но где же дух эпохи; он остановился у границ растоптанной свободы; мы трусливо прятали от него ребенка. "Легенда Молодой Польши" Бжозовского не спасла меня от мещанской ограниченности взглядов.
Мы не знаем
59. Что такое ребенок?
Что он такое, хотя бы только физически? Растущий организм. Верно. Но привес и прирост – только одно явление в ряду многих. Наука уже кое-что знает об этом росте; он неравномерный, в нем есть периоды стремительные и вялые. Кроме этого, мы знаем, что ребенок не только растет, но и меняет пропорции.
Однако широкие массы и об этом не ведают. Сколько же раз мать вызывает врача, жалуясь, что ребенок осунулся, похудел, тельце стало дряблым, личико и головка словно стали меньше. Она не знает, что младенец, вступая в свой первый детский период, теряет жировые складочки, что с развитием грудной клетки голова мельчает на фоне развернувшихся плеч, что его члены и органы развиваются по-разному, что по-разному растут мозг, сердце, желудок, череп, глаз, кости конечностей, что, будь все по-другому, взрослый человек был бы чудищем с огромной головой на коротком жирном туловище и не смог бы передвигаться на двух жирных колбасках ног, что изменение пропорций всегда сопутствует росту.
Мы располагаем парой десятков тысяч измерений, парочкой не вполне согласующихся между собой кривых среднего роста и понятия не имеем, какое значение имеют опережения, задержки или отклонения в развитии. Потому что, зная с пятого на десятое анатомию роста, мы вовсе не знаем его физиологии, потому что мы добросовестно изучали больного ребенка и только с недавних пор начали издалека присматриваться к здоровому. Потому что больница стала нашей лабораторией сто лет назад, а воспитательное учреждение пока еще ею не стало.
Маленькие вешки развития
60. Ребенок изменился.
С ребенком что-то случилось. Мать не всегда может выразить, в чем заключается перемена, зато у нее уже готов ответ на вопрос, чему эту перемену следует приписать.
– Ребенок изменился после прорезывания зубов, после прививки оспы, после того, как его отняли от груди, после того, как он вывалился из кровати.
Уже ходил – и вдруг перестал, лепетом просился на горшок, а тут снова писается, "ничего" не ест, спит беспокойно, мало или слишком много, стал капризным, слишком подвижным (или вялым), похудел.
Другой период.
После того, как пошел в школу, после возвращения из деревни, после кори, после того, как принял курс прописанных ванн, после того, как испугался пожара. Перемены не только в сне и аппетите – меняется и характер: раньше был послушным – стал своевольным, раньше усердно занимался – теперь стал рассеянным и ленивым. Бледный, сутулится, какие-то противные капризы появились. Может, попал в плохую компанию или перезанимался… может, заболел?
Двухлетняя работа в Доме сирот, скорее наблюдения за детьми, а не их изучение, позволили мне установить, что все то, что известно под названием "неуравновешенность переходного возраста", ребенок переживает несколько раз в жизни в менее яркой форме, как маленькие вешки развития. Это такие же критические моменты развития, только не так лезущие в глаза, а потому наука их пока не заметила.
Стремясь к единству во взгляде на ребенка, некоторые склонны рассматривать его как утомленный организм. Отсюда большая потребность в сне, слабый иммунитет к болезням, уязвимость органов, малая психическая выносливость. Справедливая точка зрения, но не для всех этапов развития ребенка. Ребенок попеременно бывает то сильным, бодрым, веселым, то слабым, усталым и мрачным. Если он заболевает в критический период, мы склонны считать, что болезнь уже развивалась в нем, я же думаю, что болезнь развилась на почве, на какое-то время ослабленной, или что она, притаившись, ждала наиболее благоприятных условий для нападения, либо, случайно пробравшись извне и не встретив сопротивления, расположилась в организме, как у себя дома.
Если в будущем мы перестанем делить циклы жизни на искусственные: "младенец, ребенок, юноша, зрелый человек, старик", то основой для деления на этапы окажутся не рост и внешнее развитие, а те еще неизвестные нам глубинные преображения организма как целого, о которых говорил Шарко в своей лекции об эволюции артрита, от колыбели до могилы, через два поколения.
Имеет право на отдых
61. Между первым и вторым годом жизни ребенка родители чаще всего меняют семейного врача.
В этот период я приобретал пациентов – детей мам, обиженных на моего предшественника, который якобы неумело вел их ребенка, и, напротив, матери бросали меня, обвиняя в том, что тот или иной нежелательный симптом – следствие моей халатности. И те, и другие правы в той степени, что врач считал ребенка совершенно здоровым, когда вдруг проявлялась во всей красе непредвиденная, неуловимая до этого хворь. Однако достаточно переждать критический период – и ребенок, незначительно отягощенный наследственностью, быстро восстанавливает нарушенное […] наступает улучшение, и вновь спокойно течет дальнейшее развитие молодой жизни.
Если и в первом, и во втором – школьном – периоде нарушенных функций принять определенные меры, то улучшение приписывают именно им. И если сегодня уже известно, что выздоровление после воспаления легких или тифа наступает по окончании цикла болезни, то до тех пор, пока мы не установим порядка этапов развития ребенка, не начертим индивидуальных профилей развития для детей разного типа, мы будем оставаться в неведении.
У кривой развития ребенка есть свои весны и осени, периоды напряженной работы и отдыха для восстановления сил, поспешного завершения выполненной работы и подготовительного собирания запасов для дальнейшего строительства. Семимесячный плод уже жизнеспособен, но ведь еще два долгих месяца (почти четвертую часть беременности) он дозревает в лоне матери.
Младенец, утраивающий свой первоначальный вес за год, имеет право на отдых. Молниеносный путь, которым мчится его психическое развитие, дает ему также право кое-что забыть из того, что он уже умел и что мы преждевременно считали постоянным приобретением.
Ребенок должен есть столько, сколько он ест
62. Ребенок не хочет есть. Небольшая арифметическая задача.
Ребенок родился весом восемь фунтов с хвостиком, через год, утроив свой вес, весит 25 фунтов. Если бы он рос в том же темпе, то к концу второго года он весил бы 25 фунтов х 3 = 75 фунтов.
К концу третьего года: 75 фунтов х 3 = 225 фунтов.
К концу четвертого года жизни: 225 фунтов х 3 = 675 фунтов.
К концу пятого года: 675 фунтов х 3 = 2025 фунтов.
Это пятилетнее чудовище, при весе в 2000 фунтов, потребляя, как новорожденные, в день 1/6-1/7 своего веса, ежедневно требовало бы 300 фунтов продуктов.
Ребенок ест мало, очень мало, много, очень много – в зависимости от механизма роста. Кривая веса показывает плавные подъемы или резкие взлеты, иногда в течение нескольких месяцев ничего не меняется. Она неумолима в своей последовательности: заболев, ребенок за несколько дней теряет в весе, в следующие дни столько же набирает, повинуясь внутреннему приказу, который гласит: "Столько, а не больше". Когда здоровый ребенок, растущий в нищете и недоедающий, вдруг переходит на нормальное питание, он за неделю набирает вес до нужного ему уровня. Если взвешивать ребенка каждую неделю, он через некоторое время начнет угадывать, поправился ли он или похудел:
"На прошлой неделе я потерял триста граммов, значит, сегодня наберу пятьсот… Сегодня я потерял вес, потому что я не ужинал. Снова набрал вес… спасибо".
Ребенок хочет угодить родителям, потому что ему неприятно огорчать маму, потому что покорность воле родителей приносит ему неисчислимые блага. Значит, если он не съест котлету, не выпьет молока, то только оттого, что не может. Если его будут заставлять есть, то повторяющиеся время от времени желудочные расстройства и диета будут регулировать нормальный прирост веса.
Принцип: ребенок должен есть столько, сколько он ест, не меньше и не больше. Даже при продуманном питании больного ребенка его меню можно составлять только при его участии и лечение проводить с учетом его желаний.
Таблица, в которой указано, сколько часов сна нужно ребенку, – это абсурд
63. Заставлять детей спать, когда им не хочется, – преступление. Таблица, в которой указано, сколько часов сна нужно ребенку, – это абсурд. Установить количество часов, необходимое конкретному ребенку для сна, легко, если есть часы: столько, сколько часов он спит, не просыпаясь, чтобы проснуться выспавшимся.
Повторю: выспавшимся, а не бодрым. Есть периоды, когда ребенку требуется больше сна, бывают и такие, когда ему хочется просто полежать в кроватке, потому что он просто устал, а не сонный.
Период усталости: вечером он неохотно ложится в постель, потому что ему не хочется спать, утром неохотно вылезает из постели, потому что ему не хочется вставать. Вечером притворяется, что не хочет спать, потому что ему не разрешают лежа вырезать картинки, играть кубиками или с куклой, погасят свет и запретят разговаривать. Утром он притворяется, что спит, потому что ему велят тут же вылезать из кровати и умываться холодной водой. Как радостно приветствует ребенок кашель или температуру, которые позволят ему оставаться в постели, но не спать. Период спокойного равновесия: ребенок засыпает быстро, но просыпается до рассвета, полный энергии, потребности двигаться и немедленно затеять какую-нибудь шалость. Ни хмурое небо, ни холод в комнате его не смущают: босой, в рубашонке, он разогреется, прыгая по столу и стульям.
Что делать? Укладывать спать позже, даже, о ужас, в одиннадцать вечера. Разрешать играть в постели. Я спрашиваю: почему разговор перед сном должен "разогнать сон", а нервное напряжение – оттого, что поневоле приходится быть непослушным, – сон не разгоняет?
Принцип (не важно, правильный или нет) "рано укладывать, рано вставать" родители для своего удобства сознательно подделали: чем больше сна, тем здоровей. К ленивой и гнусной скуке дня добавляют раздражающую скуку вечернего ожидания сна. Трудно представить более деспотичный, граничащий с пыткой, приказ, чем: "Спи!"
Люди, которые поздно ложатся спать, болеют оттого, что ночи проводят в пьянстве и разврате, а спят мало, поскольку вынуждены ходить на службу и рано вставать.
Неврастеник, вставший однажды на рассвете, чувствует себя замечательно, подчиняясь внушению.
То, что ребенок, рано ложась спать, меньше времени проводит при искусственном освещении, не такой уж и большой плюс в городе, где он не может при первом свете дня выбежать в поле, а лежит в комнате со спущенными шторами, уже ленивый, уже мрачный, уже капризный – плохое предзнаменование начинающегося дня…
Здесь, в нескольких десятках строк, как и во всех затронутых в этой книге вопросах, я не могу полностью раскрыть тему. Моя цель – привлечь внимание.
Он еще слушает нас
64. Что есть ребенок как душевная организация, отличная от нашей?
Каковы его черты, потребности, какие в нем скрываются незамеченные возможности? Что есть эта половина человечества, живущая вместе с нами и рядом с нами в трагическом раздвоении? Мы навязываем ей бремя обязанностей завтрашнего человека, не давая ни одного из прав человека сегодняшнего.
Если разделить человечество на взрослых и детей, а жизнь – на детство и взрослость, то окажется, что этого ребенка на свете и в жизни очень и очень много.
Только вот, захваченные своей борьбой и своими заботами, мы не замечаем его, как не замечали раньше женщину, мужика, порабощенные классы и народы.
Мы устроили все так, чтобы дети как можно меньше мешали нам, чтобы они как можно меньше догадывались, что мы такое на самом деле и чем на самом деле занимаемся.
В одном из парижских детских домов я видел двойные перила: высокие – для взрослых, низкие – для детей. Помимо этого изобретательский гений исчерпал себя в школьной парте. Этого мало, очень мало. Взгляните: нищенские детские площадки, щербатая кружка на заржавевшей цепи у колодца – и это в парках богатейших столиц Европы!
Где дома и сады, мастерские и опытные делянки, орудия труда и познания для детей, людей завтра? Еще одно окно, еще один коридорчик, отделяющий класс от уборной, – все, что дала архитектура; еще одна лошадь из папье-маше и жестяная сабелька – все, что дала промышленность; лубочные картинки на стенах и аппликации из бумаги – немного; сказка – но не мы ее придумали.
На наших глазах наложница превратилась в женщину-человека. Столетиями женщина подчинялась навязанной ей насильно роли, созданной самодурством и эгоизмом мужчины, который не желал допустить в ряды людей женщину-труженицу, как сегодня мы не видим ребенка-труженика.
Ребенок еще не взял слова, он еще слушает нас. Ребенок – сто масок, сто ролей одаренного актера. Он один – с матерью, другой – с отцом, бабушкой, дедом, разный – со строгим и добрым учителем, на кухне среди ровесников, по-разному общается с богатыми и бедными, в затрапезной и праздничной одежде. Наивный и хитроумный, послушный и высокомерный, кроткий и мстительный, благовоспитанный и проказливый, он так умеет спрятаться до поры до времени, так затаиться в себе, что обманывает нас и использует в своих целях.
В области инстинктов ему недостает только одного, вернее, он есть, только пока еще нечеткий, как туманность эротических предчувствий.
В области чувств он превосходит нас многажды, потому что не выработал в себе тормозов.
В области интеллекта он по меньшей мере равен нам, только ему не хватает опыта.
Поэтому взрослый так часто бывает ребенком, а ребенок – зрелым человеком. Вся разница в том, что он не зарабатывает себе на хлеб, что, будучи у нас на содержании, он вынужден нам подчиняться.
Детские дома уже меньше похожи на казармы и монастыри; они почти больницы. В них есть гигиена, но нет улыбки, радости, неожиданностей, шалостей. Здесь все серьезно, если не сурово. Ребенка не заметила еще архитектура – нет "стиля ребенка". Взрослый фасад здания, взрослые пропорции, старческий холод деталей. Французы говорят, что Наполеон колокол монастырского воспитания заменил барабаном, – справедливо; добавлю к этому, что над духом современного воспитания тяготеет фабричный гудок.
Как объяснить ребенку, сколько во всем этом фальши
65. Ребенок неопытен.
Пример и попытка объяснения.
– Я скажу маме на ушко…
И, обнимая мать за шею, говорит таинственно:
– Мамочка, спроси доктора, можно ли мне есть булочки (шоколадки, компот).
При этом он часто поглядывает на врача, кокетничает с ним улыбкой, чтобы подкупить, выцыганить разрешение.
Дети постарше говорят на ухо шепотом, младшие – обычным голосом…
Пришел момент, когда окружающие признали ребенка достаточно взрослым для нравоучения: "Есть желания, которые нельзя произносить вслух. Они бывают двух видов: одни нельзя допускать вовсе, а уж если они есть, то их надо стыдиться; другие желания допустимы, но говорить о них можно только среди своих".
Некрасиво навязываться; некрасиво, съев конфету, просить еще одну. Иногда вообще некрасиво просить конфетку – надо подождать, пока дадут.
Некрасиво делать в штанишки, но некрасиво и говорить "хочу пи-пи", потому что все будут смеяться. Чтобы не смеялись, нужно сказать на ухо.
Иногда некрасиво громко задавать вопросы.
– Почему у этого дяди нет волос?
Дядя смеялся, все смеялись. Спрашивать об этом можно, но тоже на ушко.
Ребенок не сразу понимает, что на ушко говорят для того, чтобы услышал только один человек, поэтому он говорит на ушко, но громко: "Я хочу пи-пи, хочу пирожное".
Даже если он говорит тихо, то все равно не понимает: зачем скрывать то, о чем присутствующие и так узнают от мамы?
Чужих некрасиво о чем-то просить, тогда почему же можно громко просить доктора?
– Почему у этой собачки такие длинные уши? – спрашивает ребенок самым тихим шепотом.
И снова смех. Оказывается, об этом можно спросить громко, потому что собачка не обидится. А вот спрашивать громко, почему у этой девочки такое некрасивое платье, нехорошо. Но ведь ее платье тоже не обидится.
Как же объяснить ребенку, сколько во всем этом мерзостной взрослой фальши? Как потом объяснить ему, почему шептать на ухо, как правило, некрасиво?
Он должен верить
66. Ребенок неопытен.
Он смотрит с интересом, жадно слушает и верит.
"Это яблочко, тетя, цветочек, коровка" – верит.
"Это красиво, вкусно, хорошо" – верит.
"Это некрасиво, не трогай, нельзя" – верит.
"Поцелуй, поклонись, скажи спасибо" – верит.
"Детка, ушибся! Дай мама поцелует, все пройдет". Он улыбается сквозь слезы: мама поцеловала – уже не больно. Ударившись, он бежит за своим лекарством, за поцелуем. Верит.
– Любишь?
– Люблю…
– Мама спит, у мамы головка болит, не надо ее будить.
И он тихонечко, на цыпочках подходит к матери, осторожно тянет за рукав, шепотом задает вопрос. Он не будит маму. Он только вот ее спросит, а после: "Спи, мамочка, у тебя головка болит".
– Там, на небе, Боженька. Боженька сердится на непослушных детей, а послушным дает булочки, пирожные.
Где Боженька?
– Там, на небе, высоко.
А по улице идет странный человек, весь белый.