Узы шаблона
9. Умный ли он?
Если в самом начале мать с тревогой задает этот вопрос, вскоре она начнет требовать.
Ешь, пусть ты и сыт, ешь, хотя бы и с омерзением; ложись спать, пусть даже со слезами, пусть еще час будешь ворочаться без сна. Потому что ты должен, потому что я требую, чтобы ты был здоров.
Не играй с песком, носи тесные штанишки, не трогай волосы, потому что я хочу, чтобы ты был красив.
"Он еще не говорит… Он старше, чем… а все-таки еще не… Он плохо учится…"
Вместо того чтобы наблюдать, чтобы познать и увидеть, берется первый встречный пример "удачного ребенка" и перед собственным ребенком ставится задача: вот тебе образец для подражания.
Нельзя ребенку состоятельных родителей стать ремесленником. Лучше пускай будет несчастным и деморализованным человеком. Не любовь к ребенку, а эгоизм родителей, не благополучие личности, а амбиции толпы, не поиски своего пути, а узы шаблона.
Ум бывает деятельный и пассивный, живой и апатичный, стойкий и капризный, покорный и непослушный, творческий и подражательный, блистательный и глубокий, конкретный и абстрактный, практичный и склонный к фантазии; память может быть выдающейся и посредственной; ловкость в использовании полученной информации и совестливость сомнений; врожденный деспотизм и склонность к размышлениям, критичность. Встречается преждевременное и замедленное развитие, односторонние или разносторонние интересы.
Но кому какое до этого дело?
"Пусть хоть четыре класса закончит", – говорит родительское разочарование.
Предвидя замечательное возрождение физического труда, в кандидаты для него люди прочат все классы и слои общества. А пока что – борьба родителей и школы с каждым проявлением исключительного, нетипичного, слабого или неразвитого ума.
Не – "умен ли", скорее уж – "как умен"?
Наивно призывать семью добровольно принести тяжкую жертву. Исследования интеллекта и психотехнические тесты будут успешно осаживать самолюбивые амбиции. Понятное дело, это песнь отдаленного будущего.
Не путать понятия "хороший" и "удобный"
10. Хороший ребенок.
Берегитесь, чтобы не путать понятия "хороший" и "удобный".
Плачет мало, не будит нас ночью, доверчивый, послушный и веселый – хороший.
Капризный, крикливый, плаксивый, без видимого повода доставляет матери больше неприятностей, чем радостей, – плохой.
Независимо от самочувствия, младенцы бывают от рождения более или менее терпеливыми. Одному довольно единицы неприятных ощущений, чтобы отреагировать десятью единицами крика, другой на десять единиц недомогания реагирует единицей плача.
Один сонный, движения ленивые, сосет медленно, крик лишен живого напряжения, явных эмоций.
Второй легко возбудимый, подвижен, спит чутко, сосет взахлеб, кричит до посинения.
Заходится ревом ("закатывается"), у него перехватывает дыхание, приходится его откачивать, иногда он с трудом возвращается к жизни. Я знаю: это болезнь, мы лечим ее рыбьим жиром, фосфором, безмолочной диетой. Но именно эта болезнь позволяет младенцу вырасти зрелым человеком, с мощной волей, стихийным напором и гениальным умом. Наполеон в младенчестве "закатывался".
Все современное воспитание требует, чтобы ребенок был удобен. Оно последовательно стремится усыпить, подавить, уничтожить все, что есть воля и свобода ребенка, закалка его духа, сила его требований и стремлений. Послушный, воспитанный, добрый, удобный, но даже мысли нет о том, что он вырастет безвольным в душе и калекой в жизни.
Дети плачут
11. Болезненная неожиданность, с которой сталкивается молодая мать, – крик ребенка.
Она знала, конечно, что дети плачут, но, думая о своем ребенке, она это упустила и ждала от него одних только очаровательных улыбок.
Она будет удовлетворять его потребности, она будет воспитывать его разумно, современно, под руководством опытного врача. Ее ребенок не должен плакать.
Но приходит ночь – и мать ошеломленная, с живым эхом пережитых ею страшных часов, которые тянулись веками. Только-только вкусила она сладость бестревожной усталости, заслуженный отдых после исполненной работы, после отчаянного усилия, первого в ее утонченной жизни. Только-только поддалась она иллюзии, что все закончилось, потому что Он – другое ее "я" – уже сам дышит. Погруженная в тихие воспоминания, она способна лишь задавать природе полные таинственного шепота вопросы, даже не требуя ответа на них.
Как вдруг…
Деспотичный вопль ребенка, который чего-то требует, на что-то жалуется, домогается помощи, – а она не понимает.
Бди!
"Да я не могу, не хочу, не знаю…"
Этот первый крик при свете ночника – объявление борьбы двух жизней: одна – зрелая, вынужденная уступать, отрекаться от себя и жертвовать – защищается; другая – новая, молодая – отвоевывает свои – собственные – для себя права.
Сегодня ты еще не винишь его: он не понимает, он страдает. Но на циферблате времени есть в будущем час, когда ты скажешь: и мне плохо, и я страдаю.
Мечта о враче-друге
12. Бывают дети, которые плачут мало, – тем лучше.
Но есть и такие, у которых от крика набухают вены на лбу, вздувается темечко, багрянец заливает лицо и голову, синеют губы, дрожит беззубая челюсть, живот вздымается, кулачки судорожно сжимаются, ножки молотят воздух.
Вдруг он, обессиленный, умолкает с выражением полного смирения, "с упреком" смотрит на мать, щурит глазки, умоляя сон прийти.
Несколько неглубоких вздохов – и снова такой же или даже еще худший приступ плача.
Могут ли выдержать такое крохотные легкие, маленькое сердечко, юный мозг?
Спасите, врача сюда!
Через тыщу лет врач приплелся, со снисходительной улыбкой слушает про ее страхи, такой чужой, неприступный, профессионал, для которого ее ребенок – один из тысячи. Он пришел, чтобы через минуту уйти к другим страданиям, выслушивать другие жалобы, пришел теперь, когда на дворе день и все кажется веселее: потому что солнце, потому что по улицам ходят люди; пришел, когда ребенок как раз уснул, вымотанный бессонными часами, когда не заметны слабые следы чудовищной ночи.
Мать слушает врача, иногда слушает невнимательно. Ее мечта о враче-друге, наставнике, проводнике на тернистом пути бесповоротно рухнула.
Она вручает ему гонорар и вновь остается один на один с горьким опытом, что врач – это равнодушный, посторонний человек, который не поймет ее. Да он и сам к тому же ни в чем не уверен, ничего определенного не сказал.
Не отрекайся от этих ночей
13. Если бы молодая мать знала, что решают эти первые дни и недели не столько для здоровья ребенка сегодня, сколько для будущности обоих!
А как легко их упустить и испортить!
Вместо того чтобы убедиться и примириться с тем, что точно так же, как для врача ее ребенок интересен лишь как источник дохода или средство удовлетворения тщеславия, так же и для мира он ничто, что дорог и ценен он только для нее одной…
Вместо того чтобы примириться с современным состоянием науки, которая догадывается, пытается узнать, изучает и продвигается вперед, что-то знает, в чем-то помогает, но не дает гарантий…
Вместо того чтобы мужественно признать: воспитание ребенка – не приятная игра, а работа, в которую нужно вложить усилия бессонных ночей, капитал тяжелых переживаний и множество размышлений…
Вместо того чтобы переплавить все это в тигле чувства в трезвое понимание, без иллюзий, без детской обиды и самолюбивой горечи, – она способна перевести ребенка вместе с кормилицей в самую дальнюю комнату, потому как она "не в силах смотреть" на страдания малыша, "не в силах слушать" его болезненный зов. Она будет вновь и вновь вызывать врача и врачей, не получая никакого опыта, – замученная, ошеломленная, отупевшая.
Как наивна радость матери, когда она понимает первую невнятную речь ребенка, угадывает его перепутанные и недоговоренные слова.
Только теперь?.. Только это?.. Не больше?..
А язык плача и смеха, язык взглядов и гримас, речь движений и сосания?
Не отрекайся от этих ночей. Они дают то, чего не даст никакая книга, ничей совет. Потому что ценность их не только в знаниях, но и в глубоком духовном перевороте, который не дает вернуться к бесплодным размышлениям "что могло бы быть, что должно быть, что было бы хорошо, если бы…"; они учат действовать в тех условиях, которые есть.
Во время этих ночей может родиться чудесный союзник, ангел-хранитель ребенка – интуиция материнского сердца, ясновидение, которое складывается из испытующей воли, исследовательской мысли, незамутненного чувства.
Мать заметила…
14. Иногда случалось: вызывает меня мать.
– Ребеночек-то вообще-то здоров, с ним ничего такого. Только вот я хочу, чтобы вы его осмотрели.
Осматриваю, даю несколько советов, отвечаю на вопросы. Ребеночек-то здоровый, милый, веселый.
– До свиданья.
И в тот же вечер или наутро:
– Пан доктор, у него жар.
Мать заметила то, чего я, врач, не сумел заметить при поверхностном осмотре во время короткого визита.
Часами склоненная над малышом, не зная методов наблюдения, она сама не ведает, что именно она заметила; не доверяя себе, она не смеет признаться в своих тонких наблюдениях.
А ведь она заметила, что у ребенка пока без всякой хрипоты, но голос какой-то севший, что он агукает меньше или тише. Вот он вздрогнул во сне сильней, чем обычно. Проснувшись, рассмеялся, но не так живо, как обычно. И сосал он медленнее, с длительными перерывами, словно рассеянно. Похоже, он гримасничал, когда смеялся, – или это только показалось? Любимую игрушку сердито отшвырнул – почему?
Сотней знаков, замеченных ее глазом, ухом, соском, сотней микрожалоб ребенок ей сказал:
"Что-то мне не по себе. Плоховато я себя сегодня чувствую".
Мать не верит своим глазам, не верит в то, что видит, потому что про такие симптомы она в книжках не читала.
Шелуха от семечка
15. На бесплатный прием в больницу мать-работница приносит новорожденного нескольких недель от роду.
– Не хочет сосать. Только возьмет сосок – и сразу с криком бросает. А из ложечки пьет жадно. Иногда во сне или наяву вдруг вскрикивает.
Осматриваю рот, горло – ничего не вижу.
– Дайте ему грудь.
Ребенок трогает сосок губами, но сосать не хочет.
– Такой недоверчивый стал.
Наконец малыш берет грудь, быстро, словно отчаянно, делает несколько сосательных движений и с плачем выплевывает сосок.
– Посмотрите же, у него что-то на десенке.
Смотрю еще раз – покраснение, но какое-то странное: только на одной десне.
– Ой, тут что-то черненькое… зуб, что ли?
Вижу что-то твердое, желтое, овальное, с черной черточкой на ободке. Подцепляю это – оно сдвигается; приподнимаю – под ним маленькое красное углубление с кровавыми краешками.
Наконец это "что-то" у меня в руках: шелуха от семечка.
Над детской кроваткой висит клетка с канарейкой. Канарейка выплюнула шелуху, она упала ребенку на губу, скользнула в рот, впилась в десну.
Ход моих мыслей: stomatitis catarrhalis, soor, stom. aphtosa, gingivitis, angina и так далее.
А она: болит, что-то у него во рту…
Я два раза проводил осмотр… А она?
Смотри в оба все двадцать часов
16. Если иногда врача изумляет точность и детальность материнских наблюдений, то, с другой стороны, с таким же изумлением он обнаруживает, что зачастую мать не может не то что понять, но даже заметить простейший симптом.
Ребенок с самого рождения плачет. Больше ничего она за ним не замечала. Вот плачет и плачет!
Начинается ли плач внезапно и сразу достигает пика – или жалобное поскуливание переходит в плач постепенно? Быстро ли ребенок успокаивается? – сразу же после того, как у него был стул или он помочился, после рвоты или срыгивания? Или же бывает так, что вдруг резко вскрикивает во время мытья, одевания, когда берут на руки? Жалуется ли он: протяжно, без резких вскриков? Какие движения делает он при этом? Успокаивается ли, когда его носят на руках, распеленывают, выкладывают на животик, часто меняют положение? Засыпает ли после плача крепко и надолго – или просыпается от малейшего шороха? Он плачет до или после кормления? Когда плачет больше: с утра, вечером или ночью?
Успокаивается ли во время кормления? Надолго ли? Отказывается ли от груди? Как отказывается? Выплевывает сосок, едва взяв его в рот, при глотании, внезапно, или через некоторое время? Решительно не желает сосать – или можно его все-таки уговорить? Как сосет? Почему не сосет?
Если ребенок простужен, то как он сосет? Жадно и с силой, потому что хочет пить, а потом быстро и поверхностно, неровно, с паузами, потому что не хватает дыхания? Потом еще и боль при глотании, и что будет тогда?
Ребенок плачет не только от голода или потому, что "животик бо-бо", но и от того, что болят губы, десны, язык, горло, нос, пальцы, ухо, кости, поцарапанное клизмой заднепроходное отверстие, от болезненного мочеиспускания, от тошноты, жажды, перегрева, от зуда кожи, на которой еще нет сыпи, но будет через несколько месяцев, плачет из-за жесткой тесемки, складки на пеленке, крошечного волоконца ваты, застрявшего в горле, шелухи семечка, выпавшей из клетки с канарейкой.
Вызови врача на десять минут, но сама смотри в оба двадцать часов!
Не хотят видеть очевидного и знать того, что знают
17. Книга с ее готовыми формулами замутила взгляд, разленивила мысль.
Живя чужим опытом, исследованием, мировоззрением, люди настолько утратили веру в себя, что не хотят сами смотреть на мир. Как будто содержимое печатного обрывка – откровение, а не результат исследования, только чужого, не моего, когда-то и над кем-то, а не сегодня, не сейчас и не над моим собственным ребенком.
А школа воспитала трусость, страх признаться, что ты не знаешь.
Сколько раз мать, записав на листочке вопросы, которые она хочет задать врачу, не решается их выговорить. Как редко она протягивает ему этот листочек, потому что "я там какие-то глупости накалякала".
Сколько раз она, скрывая свое невежество, вынуждает и врача скрывать его неуверенность и сомнения, перед тем как вынести решительный приговор. Как неохотно она принимает расплывчатые и условные ответы, как не любит, когда врач вслух размышляет над детской кроваткой. Как же часто врач, понуждаемый быть пророком, превращается в шарлатана.
Иногда родители не хотят видеть очевидного и знать того, что знают.
Роды в обществе, где царит фанатичное стремление к комфорту, явление столь редкостное и злоехидно исключительное, что мать категорически требует от природы щедрого вознаграждения. Если уж она пошла на жертвы, неприятности, недомогания беременности и страдания в родах, ребенок должен быть только таким, о каком она мечтала.
Хуже того: привыкнув, что за деньги можно купить все, она не хочет мириться с мыслью, что существует нечто, что может получить нищий и чего не выклянчить магнату.
Как часто в поисках того, что на рынке носит ярлык "здоровье", родители покупают суррогаты, которые либо не помогают, либо вредят.
Кормить может каждая мать, у каждой достаточно молока
18. Младенцу – материнскую грудь, независимо от того, родился ли он от Богом благословенной супружеской четы или потому, что девушка потеряла стыд; шепчет ли мать: "Мое ты сокровище" или вздыхает: "Что мне, несчастной, делать?!" Независимо от того, поздравляют ли униженно с младенцем ясновельможную пани или бросают вслед деревенской девушке: "Тьфу, шлюха!"
Проституция, что служит мужчине, обретает свое социальное дополнение в кормилицах, которые служат женщине.
Надо полностью отдавать себе отчет в узаконенном кровавом преступлении, жертвой которого становится ребенок бедной семьи, – даже не ради блага ребенка богатых. Ведь кормилица может кормить и двоих: и своего, и чужого. Молочная железа дает столько молока, сколько от нее потребуется. Молоко у кормилицы пропадает именно тогда, когда ребенок высасывает меньше, чем вырабатывает грудь.
Простое уравнение: большая грудь, маленький ребенок – перегорание молока.
Удивительная вещь: в менее важных случаях мы готовы выслушивать советы множества врачей, а решая столь важный вопрос (может ли мать кормить грудью), мы останавливаемся на одном, порой неискреннем, совете кого-то из нашего окружения.
Кормить может каждая мать, у каждой достаточно молока. Только незнание техники кормления лишает ее природной способности кормить. Боль в грудях, трещины сосков представляют собой известное препятствие, но и это можно преодолеть сознанием того, что она, мать, уже всю беременность вынесла, не перекладывая ее тяготы на плечи купленной наемницы.
Ибо кормление – это естественное продолжение беременности, "только ребенок из материнского чрева перебрался наружу, отрезанный от пуповины, схватил грудь и теперь пьет вместо красной белую кровь".
Пьет кровь? Да, кровь матери, таков закон природы, а не кровь убиенного им молочного брата, как велит закон человеческий.
Эхо некогда живой борьбы за право ребенка на материнскую грудь. А сегодня животрепещущим стал квартирный вопрос. Что будет завтра? Сосредоточение интересов автора зависит от переживаемого момента.
Нет совета, которого нельзя довести до абсурда
19. Может, я бы и написал "сонник гигиены от египетского оракула" для матерей.
"Вес при рождении три с половиной кило – к здоровью и благополучию".
"Зеленый, слизистый стул – к беспокойству, печальному известию".
Может, и я бы составил "любовный письмовник" советов и рекомендаций.
Но я не раз убеждался, что нет совета, которого нельзя довести до абсурда отсутствием критики и крайностями.
Старая система: грудь тридцать раз в сутки, вперемежку с "касторочкой".
Младенец переходит с рук на руки, его укачивают и трясут все простуженные тетки. Его подносят к окну, к зеркалу, хлопают в ладоши, трясут погремушками, поют – цирк, да и только.
Новая система: грудь каждые три часа. Ребенок, видя приготовления к трапезе, теряет терпение, гневается, плачет. Мать смотрит на часы: еще четыре минуты. Ребенка будят, потому что пробили часы, и голодного отрывают от груди, потому что истекли положенные минуты. Ребенок лежит в кроватке – нельзя его трогать. Нельзя приучать к рукам! Выкупанный, сухой, накормленный ребенок должен спать. А он не спит. Надо ходить на цыпочках, занавесить окна. Больничная палата, мертвецкая.
Мысль работает, а рецепт приказывает.