Но политкорректность и здравый смысл - понятия не только не совпадающие друг с другом, но коренным образом расходящиеся прежде всего по своим функциям. Политкорректность - политическое орудие. Она служит для контроля мнений в условиях свободы слова. Путем насильственной замены неполиткорректных слов на политкорректные осуществляется насильственный перевод мнений и высказываний из одной системы мысли в другую, более того, из одной картины мира - в другую. Например, если в ходе выступления оратор употребит термин "чужой" по отношению к прибывшему в страну лицу иной национальности, иной веры или иного цвета кожи, то политкорректная аудитория может прервать его восклицаниями: "Не чужой! Другой!" (такому случаю был свидетелем автор настоящей работы). Вроде бы, не бог весть какое изменение. На самом деле политкорректное "другой" переводит рассуждение из контекста, скажем, борьбы цивилизаций, геополитики, острых международных и идеологических конфликтов в контекст общедемократического Fraternite и благостных призывов типа "Оды к радости", причем при отсутствии религиозных оснований, которые все же были у Шиллера. Важно, что реакция на отклоняющиеся, неполиткорректные мнения - это не рациональное возражение, а возмущение. Гнев и возмущение, как уже отмечено выше, - демократические чувства, и они позволяют контролировать аудиторию лучше, чем рассуждение и анализ. Так что способ реагирования на неполиткорректные слова становится дополнительным орудием контроля мнений. Таким образом, возникает политкорректная ортодоксия, которая способна возбуждать и направлять демократическое общественное мнение даже против большинства, которое тем самым действительно превращается в "молчаливое большинство". Этот процесс формирования молчаливого большинства, которое подавляется малочисленной, шумной и политкорректной ортодоксией, немецкая исследовательница общественного мнения Элизабет Ноэль-Нойман назвала "спиралью молчания" . Мы еще вернемся к этому в дальнейшем.
Норберт Больц дает социологическое объяснение феномена политкорректности. Одна из важнейших задач политкорректности сегодня состоит в том, чтобы показать, что столкновение цивилизаций и борьба культур на самом деле представляют собой не что иное, как культурную и национальную дискриминацию и создание атмосферы межнациональной вражды и ненависти. При этом политкорректность еще и умудряется замаскировать собственную стратегию. Дело в том, считает Больц, что имеет место не одна борьба культур, а две. Одна из них - это борьба Запада против всего остального мира: это не просто столкновение религий и не столкновение равноправных и равноценных культур, а именно борьба всех против Запада, преследующая своей целью уничтожение этого самого Запада. Вторая - это, по мнению Больца, борьба Запада против самого Запада, ведущаяся перьями левых интеллектуалов. Имеются в виду возбуждаемые ими антибуржуазные настроения.
Есть очень простое, но убедительное объяснение того, почему подавляющее большинство европейских интеллектуалов в политике занимают левые позиции. "Они много значат, но мало зарабатывают", - пишет Больц. И им приходится постоянно сталкиваться с успешными персонами буржуазного мира, которые очень много зарабатывают, хотя в интеллектуальном смысле им очень сильно уступают. Больц формулирует эту простую мысль еще и на языке социологии: "типичный антибуржуазный ресентимент интеллектуалов возникает в силу неравновесия дохода и статуса" . Карл Маркс, В. И. Ленин, затем в двадцатые годы прошлого столетия Антонио Грамши, Вальтер Беньямин и ранние представители Франкфуртской школы - все они были не только философами и абстрактными наблюдателями мировых фигур и процессов, но и неистовыми пропагандистами антибуржуазного духа. У самых ярких фигур, таких как Маркс или Ленин, в инвективах, направляемых в адрес буржуазии как класса и буржуазного государства, звучал такой накал страсти и ненависти, что трудно было не заподозрить присутствие личных мотивов. Об этих мотивах, в частности о материальных затруднениях Карла Маркса, о личных проблемах и трудной эмигрантской жизни Ленина писали многие публицисты. Нетрудно в этом смысле предположить, что левая мысль родилась из духа ненависти к успехам буржуазии и "нанятых" ею идеологов. Возрождение этого духа случилось в 1960-е годы, и с этих пор левый интеллектуализм существует и делает успехи как постоянная оппозиция капиталистическому развитию. Шестидесятые - это время антикапиталистической студенческой революции, которая зиждилась на фрейдомарксистском базисе, творилась во имя разоблачения репрессивной идеологии и освобождения пола как альтернативы марксистскому освобождению труда. Любые кризисные явления приветствовались радостными криками, ибо это давало возможность провозгласить смерть капитализма и от имени всего человечества потребовать справедливости и равенства. Революция 1960-х сошла на нет, не оставив каких-либо ясно наблюдаемых изменений в политике и экономике, но запечатлела свои неизгладимые следы в европейской культуре. Таковыми оказались, во-первых, сексуальная революция, коренным образом изменившая отношение общества к полу, и, во-вторых, культурное движение, ставшее известным под именем постмодерна. О постмодерне речь пойдет ниже. И, в третьих, революция 1960-х не умерла, сохранившись в постоянном стремлении к освобождению чего-нибудь (объект эмансипации все время меняется) из-под ига буржуазии, безжалостно эксплуатирующей и истребляющей этот подлежащий освобождению объект.
Больц дает краткий перечень подлежащих освобождению объектов и выдвигаемых "освободителями" (а также и подлинных) мотивов борьбы за освобождение. Дальнейшее развитие, пишет он, продемонстрировало (как это, впрочем, было продемонстрировано уже тысячекратно на примерах самых разных революций), что те, кто требовал равенства, на самом деле стремились к привилегиям. Это относится к интеллектуалам едва ли не в первую очередь. Они обманывали, ссылаясь на "человечество". Это бесцветное понятие получает свое антибуржуазное звучание, только когда подавляющее большинство населения истолковывается как жертва системы, управляемой кучкой богачей. Это наполовину конспирологическое, наполовину философско-историческое представление в левой мысли всегда считалось выражающим самый дух мировой динамики. Сначала (в марксизме) угнетенное человечество представлял собой угнетаемый капиталистами класс фабричных рабочих, потом (в феминизме и вообще социал-демократии) его место заняла угнетенная женщина и угнетенные колониальные народы, потом - безжалостно используемая, загрязняемая и погубляемая природа (зеленые и социал-демократия). Капиталисты всегда должны что-нибудь угнетать и губить, иначе не может быть объяснено господствующее положение западной цивилизации и невозможно призвать ее к ответу по всемирно-историческим счетам. Поэтому теперь, когда экологический контроль стал непременным атрибутом любых индустриальных проектов и процессов, роль угнетаемой и загрязняемой природы занял безжалостно убиваемый промышленными странами земной климат. Это новый фетиш, заключает Больц, над которым рыдают все обиженные судьбой люди, страны и корпорации .
Политкорректный университет
Эти рассуждения очень убедительны. Но в полемике Больц забывает указать границы своих суждений, и тогда оказывается, что буквально против каждого из них могут быть выдвинуты весомые возражения. Так, не все левые интеллектуалы буквально ненавидели буржуазность как мировоззрение и образ жизни. Многие социал-демократические мыслители и политики, а также, например, неомарксисты "поздней" Франкфуртской школы, такие как Оскар Негт, Карл Отто Апель, знаменитый Юрген Хабермас, оказались хорошо интегрированы в идеологическую систему западного мира. Даже некоторые вожаки радикальной революции 1960-х, Режи Дебре, например, без труда сумели стать крупными чиновниками либо вполне буржуазными мыслителями. Вообще-то, Больц прав в том, что левые интеллектуалы должны быть умными, но бедными. Не подобает защищать обездоленных тому, кто не в состоянии прочувствовать их судьбу и долю. Но дело в том, что в нынешней утвердившейся во всем мире организации интеллектуального труда практически нет различий в статусе и доходах университетских преподавателей и профессоров в зависимости от их идеологической ориентации. Профессора, имеющие разные политические ориентации, успешно работают вместе, точно так же, как и профессора, имеющие разные сексуальные ориентации. Причем это становится возможным именно в силу того, что в университетах господствует дух политкорректности. Современный университет - это политкорректный университет.
Последнее суждение надо расширить - отнести его ко всей современной науке и ко всей системе образования. Политкорректность коренным образом меняет сами принципы научного исследования и преподавания, как их великолепно сформулировал Макс Вебер в знаменитом эссе "Наука как профессия и призвание" . Ученый, говорил Вебер, должен оставлять свои политические убеждения и интересы за порогом аудитории. Нельзя употреблять в отношении явлений, которые могут стать предметом исследования, оценочные суждения. Нельзя определять суть явления, пока оно не исследовано. Все может стать предметом исследования, в том числе и расы, и биологическая обусловленность половых ролей, и вклад разных цивилизаций в мировую культуру, и даже сама политкорректность. У науки свой язык, и количество модальностей в нем ограничено, оно гораздо меньше, чем в обыденном языке. Употребление языка науки и есть подлинная политическая корректность ученого и преподавателя. Она не выходит за пределы его научной и преподавательской деятельности как таковой и не запрещает ему быть и политиком, и пропагандистом - но только в свободное от преподавания время.
Совсем иначе начинает выглядеть ситуация интеллектуалов, когда в университет, в систему образования вообще - в самую ткань научной терминологии и якобы объективных оценок - начинают проникать извне принципы политически детерминированной политкорректности. Это проникновение совершается разными способами. Приведу несколько примеров. Вот что пишет о политкорректном обучении, конкретнее, об обучении географии в английских школах А. Колаковска. "На уроках географии главная тема - окружающая среда, устойчивое развитие и культурная терпимость; учителя говорят учащимся, что те должны думать о глобальном потеплении и эксплуатации менее развитых стран большим бизнесом; к каждой проблеме есть только один правильный подход, других толкований нет; дети получают много знаний о загрязнении окружающей среды и об эксплуатации, но не о реках и горах, государствах и столицах и не о том, что где расположено; под конец средней школы дети не умеют найти на глобусе Африку" . А вот сообщение "Fox News", также относящееся к школьному образованию, на этот раз в США: "В некоторых публичных школах учителя математики учат не только алгебре и геометрии, но и тому, как бороться с тем, что они считают расизмом. Программа "антирасистского обучения" в муниципальной школе в Ньютоне, Массачусетс… вызвала недовольство некоторых родителей, считающих, что школьное управление озабочено политической корректностью больше, чем развитием математических навыков. Согласно региональным нормативам обучения в средней школе, главной целью (top objective! - Л. И. ) обучения математике является выработка в учениках "уважения человеческих различий". Задачей учеников является "усвоение главных системных ценностей уважения человеческих различий путем демонстрации поведения, свободного от расизма и предрассудков"" .
То же самое происходит в гораздо более широких масштабах, в частности в ходе обучения антирасистской математике. В Англии антирасистская математика - часть реформы образования, состоящая в разработке преподавания математики, свободного от якобы наличествующих в традиционном преподавании культурных и расовых предрассудков. На место математики как дисциплины, созданной целиком западными учеными, должна прийти антирасистская математика и этноматематика. Это касается и содержания, и методов преподавания. Главным предметом изучения должно стать математическое знание древних неевропейских цивилизаций, а также вклад неевропейских математиков вообще. В преподавании следует избегать расовых стереотипов как в оценке знаний учеников, так и в учебных пособиях, учебниках, материалах и экзаменационных вопросах. Задачей антирасистской математики в целом является достижение более высоких результатов представителями некоторых групп меньшинств .
И, наконец, пример из собственной практики. Однажды, сочиняя учебник, я написал совершенно безобидную фразу о том, что "разные народы и расы внесли разный вклад в становление культуры человечества". Один прогрессивный академик (в смысле, действительный член Российской академии наук) в своей рецензии в негодующем тоне обвинил меня в "расиализме". Поскольку очевидно, не всем известен этот термин, как он в тот момент не был известен и мне, поясню, что расиализм - в отличие от расизма, который ставит одни расы выше других, - констатирует, что существуют разные расы и, поскольку они разные, люди этих рас отличаются друг от друга. Расиализм - это продукт дифференцирующей работы прогрессивных западных академиков (в смысле, людей академических профессий). Так вот, обвинение в расиализме - это практически запрет на слово "раса" и, соответственно, на научное изучение рас. Это только эпизод, не имевший никаких практических последствий. Но политкорректность может оказать и уже иногда оказывает опустошающее воздействие на науку. Политическая корректность вообще состоит в требовании не замечать многие очевидные вещи, делая вид, что их не существует. До определенной степени эти ее требования совпадают с нормами вежливости и такта, только до тех пор, впрочем, пока из них не начинают делаться политические выводы. Такое же замалчивание распространяется и на науку. Изучение генетических детерминант и расовых особенностей поведения, врожденных половых ролей, вообще почти все социобиологические исследования трактуются как нечто не совсем приличное, как упоминание о том, о чем не принято упоминать. Речь о том, истинны или неистинны суждения об открываемых в этих областях закономерностях, вообще не идет. Истина должна пасть жертвой приличий, то бишь политической корректности. На место исследования, ориентированного на поиск истины, приходит моральное негодование, и этого в современных условиях оказывается достаточно, чтобы определенные исследовательские направления закрылись как бы сами собой, вроде бы как из-за отсутствия интереса к ним со стороны исследователей.
Ведь не каждому хочется быть Галилеем, не всякий готов выдержать, когда его представляют расистом, сексистом, фашистом и вообще человеконенавистником. Чтобы таковым не прослыть, табуированных тем лучше не касаться, а если коснуться, то лишь с выводом о том, что искомого содержания в данной теме нет.
Чтобы закончить с темой политкорректного университета, обратим внимание еще на один аспект современной академической жизни - на ее обусловленный политкорректностью коллективизм. Архетипический образ, который лег в основу всей науки модерна, - это одинокий ученый, исследователь, университетский профессор. Как показал когда-то Альфред Шюц, это одиночество носит принципиальный характер, обусловленный спецификой научной работы. Ученый, входя в свой кабинет, как бы отряхивает с ног своих прах повседневного мира, полного практических забот и интересов, и остается свободным наедине с вечностью, которую воплощает в себе наука. Шюц даже заостряет свой тезис, утверждая, что "теоретизирующий индивидуум одинок: у него нет социальной среды, он стоит вне социальных отношений" . Научное сообщество, если употребить для наших целей термин Норберта Элиаса, - это сообщество индивидов. Современный же эгалитарный (= политкорректный) университет, наоборот, изобретает разные способы сгладить, снизить, вовсе нивелировать различия талантливых и неталантливых, успешных и неуспешных ученых, например, выдвигая на первый план "команды" вместо индивидов, формулируя требования командной работы, как будто команда дает какое-то новое, небывалое качество. Ту же цель преследуют и многочисленные "сетевые" методики, а также семинары. Речь идет об исследовательских семинарах. Предполагается, что новые идеи возникают не в библиотечном (или теперь компьютерном) одиночестве ученого, а в процессе обмена мнениями со специально для этого собравшимися коллегами. Конечно, иногда бывает полезно создание команд и групп для достижения определенных ясно поставленных целей, но нужно четко понимать, что в научной области группа не в состоянии достичь уровня, превосходящего уровень самых талантливых ее членов. Она - не сообщество равных: она обладает своей структурой, где один или максимум два индивида играют роль инноваторов, поставщиков идей, а у остальных - вспомогательные функции.