Продавец автомашины обычно приезжал на рынок в сопровождении жены или друга, ожидавших в салоне машины окончания сделки, и в тот момент, когда продавец и покупатель договаривались о цене, обоих устраивавшей, били по рукам, а жена или друг уже получали условленную сумму "для страховки", и оставалось только оформить "счет-справку" в магазине, подтверждающую приобретение машины для ГАИ и переход в личную собственность, - вот в этот момент напарник "покупателя", получивший "маяк" (условный сигнал), выхватывал сумочку с деньгами и исчезал ("бежать" было не обязательно, так как милиция была куплена и прикрывала сделку, а пострадавший никогда бы не заявил об участии в спекуляции).
Цель "покупателя" заключалась в подгонке условий для спокойного отъема денег. В этих операциях отличились многие дельцы, впоследствии ставшие известными лидерами Чеченской ОПГ, такие, как Хан с Русланом Атлангериевым, Хоза ("Воробей") Сулейманов, Леча ("Лысый") Актулаев, Абу-Муслим ("Малыш"), Руслан Кантаев, Кюри Гунашев, Мустафа "Шалажинский", - а также представители правительства ЧИАССР, кое-кто из которых впоследствии, при Дудаеве, занял высокие посты. К ним относятся:
Хусейн Мараев, возглавлявший Комитет Организации Управления Народным Хозяйством (первый Совмин при Дудаеве, - организация, проведшая самые крупные хищения нефти в республике);
"Ричард" - Рамзан Наврузов, спекулянт автомашинами еще с советских времен, занимавший при Дудаеве пост в Госдепартаменте Безопасности, а затем подлезший и к Путину; также друг Хана, - Алаудин Мусаев, сотрудник милиции, занимавший в МВД ЧИАССР пост по борьбе с наркоманией и не слезавший с экранов телевизора, раскручивавшего его имидж, и при Дудаеве занявший пост замминистра МВД, а затем ставший замуправляющего Нацбанка Чеченской республики. Он также "отвернул" за границу приличные суммы денег, открыл на подставных лиц банки в Москве и т. д., а летом 1994 года, перед войной, "соскочил" в Москву и купил квартиру на Кутузовском проспекте почти что за миллион долларов США.
Спокойно просидев всю Первую чеченскую войну в Москве, Мусаев вернулся осенью 1996 года и, при формировании первого правительства Масхадова, попытался выхватить очередной "портфель". На вопросы комиссии, возглавляемой Шамилем Басаевым и другими полевыми командирами, Мусаев отвечал, будто выехал в Москву по заданию Дудаева для разведдеятельности против России и "был бойцом невидимого фронта", что звучало для них полной чушью. Басаев, знавший, что Мусаева для охраны встречали в аэропорту родственники с автоматами, так как к нему были вопросы по поводу пропавших из Нацбанка денег и прочих махинаций, сказал Мусаеву, что место его - за решеткой, и, мол, чтобы быстрей убирался, пока на него не возбудили уголовное дело.
Мусаев был также замешан в наркотраффике, поскольку сам занимал пост по борьбе с наркоманией и "пресекал" эту деятельность;
Мамед Муталибов, бывший начальник Отдела по борьбе с оборотом наркотиков в Ленинском РОВД города Грозного, первый взяточник и весьма интересная личность. На него работала половина грозненских наркоманов и наркодиллеров, продававших также и его наркотики. Когда в Грозный приезжала известная наркобарыга Илона, в советское время снабжавшая все Черноморское побережье Кавказа наркотиками, скупавшая краденые бриллианты, золото, антикварные ценные вещи, - то ее в аэропорту встречал Мамед и возил к другим крупным барыгам ЧИАССР, таким, как Батыр Дахкильгов, Амирхан Ш., Шабазгирей, а также к барыгам Назрани.
Там Илона выбирала для закупки морфин-сырец и другие наркотики, пряча их в целлофановом пакете в тогда модную высокую прическу, куда женщины для крепости и лучшей сохранности сложного строения часто вставляли поллитровые и даже литровые стеклянные банки, - и под охраной Мамеда возвращалась к себе в Сухуми, Поти, Батуми. А Мамед имел свою долю.
В МВД он был на хорошем счету потому, что, по существовавшей в то время системе процентности раскрытия преступлений, являлся одним из первых, и потому, что его сестра была замужем за заместителем министра внутренних дел Даудовым. Сажая случайных наркоманов, едва ли не впервые решившихся покурить анашу, Муталибов, с помощью подставлявших их агентов, повышал отчетность. Если же кто-то из наркоманов был из состоятельной семьи или сам имел деньги, то за таким Мамед мог следить целыми сутками: захватывал, и получал свою взятку. В этом он также превзошел всех коллег. А отобранные наркотики он пускал в продажу, реализовывая через барыг, работавших на него.
Так осуществлялся "круговорот наркотиков в природе": изымая у одних барыг и беря взятки, Мамед отдавал наркоту для продажи другим барыгам, около которых ставил свои засады и захватывал приобретших дозу простых потребителей, реквизируя наркотики вновь - и опять беря взятки. Сам он не пил, не курил; единственной его любовью и целью были деньги - и машины. Купив сначала одни-другие "Жигули", он приобрел ГАЗ-24, затем ГАЗ-24-10: как только выходила новая отечественная модель, он ее брал, а в то время это пристально отслеживал ОБХСС. Обычно машины покупались по доверенности на других лиц, но Мамед увязывал это со своими коллегами.
Когда Брежнев еще был у власти, но КГБ с Андроповым во главе занимал все более главенствующие позиции, оттесняя Щелокова с его МВД, и фактически началась война за власть между КГБ и МВД и перекинулась на регионы, - тогда сотрудниками КГБ ЧИАССР была проведена следующая операция. Один ювелир, Алиев, состоявший в близких дружеских отношениях с начальствующим составом Ленинского РОВД и другими сотрудниками милиции ЧИАССР, построил с ними такую схему. Договариваясь к кем-то (например, стоматологами) о покупке золота, он, как ювелир, подставлял их, "сдавая" ментам, которые конфисковывали золото и брали крупные взятки. Так случилось и со стоматологом из 4-й больницы Заводского района Грозного, хорошим человеком по имени Константин, получившим срок и отправленным в лагерь Алды.
КГБ узнал об этих операциях - и провел свою встречную акцию, захватив человек шесть сотрудников МВД, в том числе подполковника Аристова, "пустив" его как главаря. А когда на них собирали характеристики и другие следственные материалы, то Муталибов выступил, оказав солидарность и не дав показаний против своих сослуживцев. А так как он числился чуть ли не первым взяточником, и КГБ имел об этом всю информацию, то отказ от дачи свидетельств послужил поводом для его увольнения из органов МВД.
Мамед унывал не долго. Он нашел свою стезю в криминальных "кидняках" машин в Южном Порту в Москве, - куда и перебрался. Там он также преуспевал, сколотив со своим школьным другом Абдулом Эрзанукаевым, который стал лидером группировки, бригаду по кидняку автомашин. Абдул, прежде осужденный по малолетству за удар ножом с целью грабежа в парке Кирова города Грозного, затем участвовал вместе со ставшим ментом Мамедом в оперативных рейдах по поимке наркоманов. Они часто ездили на Абдуловской машине, с ними в команде был хоть и не мент, но школьный друг - наркоман, специализировавшийся на рулетке по распространению билетов ДОСААФ с целью мошенничества, - Коля Балбошин по кличке "Ж… а". Он также крутил руки наркоманам, которых Мамед арестовывал. А полученные деньги делили между собой.
К тому же Абдул с выгодой женился на следовательше Ленинского РОВД, значительно старше его. Сложилась домашняя "мафия". Одни давали наколки, другие выслеживали и ловили, а третьи сами вели уголовные дела - и их закрывали за взятки.
А с "открытием" Южного Порта бригада перенесла свою деятельность в Москву, где преуспела, и с началом кооперации стала загонять новоиспеченных бизнесменов под свою "крышу", обкладывая их данью. Как результат, Мамед строит огромный дом, а у Абдула появится едва ли не самый большой дом в городе Грозном по улице Жуковского, в поселке Калинина. В этом доме впоследствии будет располагаться штаб Басаева, с которым они были в близких отношениях, и там остановится после Первой войны приехавший выступить и ведший переговоры о нефти с Шамилем Басаевым Иосиф Кобзон. От Басаева он получит в подарок именной пистолет иностранного производства. Певец пошутит и примет подарок с такими словами: "Вот Куликов (тогда министр внутренних дел России, - В.М..) говорит, что Басаев вооружает террористов, я приеду в Москву, зарегистрирую официально пистолет и ему покажу со словами, - я тоже стал теперь террористом?".
Скопив капитал, Мамед заключил фиктивный брак с немкой и выехал за границу. Перебравшись в Испанию, купил огромный особняк, куда и перевез свою настоящую чеченскую семью, и организовал бизнес, открыв выгодную страусиную ферму, продавая (чужими руками) мясо и яйца, а из кожи делая обувь и сумки. Оставшиеся в России перегоняли на его счета заработанную валюту, которую он там прокручивал.
Жена Мамеда - Ася Сулейманова, - которую, по его словам, он безумно и преданно любил, - к несчастью, разбилась и погибла в автокатастрофе. Но Мамед не долго горевал, и забыть утрату ему помогла родная племянница собственной жены - сестра ее старшего брата, что среди чеченцев считается позором и чуть ли не кровосмешением.
Родители новой жены были в панике, обнаружив пропажу дочери, ее отец метал громы и молнии, клянясь отомстить похитителю, но потом замял дело - прежде всего потому, что семья существует за счет Муталибова и зависит от его капитала. А Мамед, в оправдание кощунственного поступка, сказал: "Понимаете, я так любил Асю, и она так обставила наше гнездышко на свой вкус, вложив всю свою душу, что если б другая женщина пришла в дом - это было б предательством по отношению к Асе. И поэтому я выбрал племянницу, которая отнеслась бы ко всему созданному тетей с любовью и бережливо!".
Так как Мамед - дагестанец, он попытался объяснить действия и с той стороны, что у дагестанцев не возбраняется брать в жены довольно близких родственниц, даже двоюродных сестер.
После окончания Первой чеченской войны и выборов Президента, Мамед попытался подлезть к Басаеву, заказав за границей рекламные проспекты с изображением Шамиля Басаева, видео-ролики и т. д. Но выборы в президенты Масхадова не дали осуществиться планам М. Муталибова.
(Дополнение 2008: Ныне Мамед, сделав хороший "подъездной" подарок Рамзану Кадырову, научившись совершать намаз и даже выучив арабский алфавит, что позволило ему "читать" Коран, получил от Рамзана "добро" на пост муфтия Чеченской Республики. - Таковы наши "праведники". Полысевшие и убеленные сединами, они чинно, как подобает умудренным опытом и набожным старцам, достойно прожившим жизнь, наставляют молодежь и в одночасье "превращаются" в символ той моральной чистоты, о которой сами никогда не имели понятия).
…Дела таких "офицеров" и "солдат" Хана и Таса, как "Макс", Юра, Адлан, Виктор, Гасан, позже "Маратка" и других, наводили ужас на все иные ОПГ по Москве, да и стреляли они спокойно, даже в центре Москвы имея в карманах удостоверения сотрудников спецслужб. Так "Макс" Максим Лазовский - майор ФСБ, Марат - старший лейтенант, Адлан - капитан…
Известный тогда вор в законе В., считавшийся смотрящим за Москвой и впоследствии похороненный на Ваганьковском кладбище, проводил с Ханом некоторые работы криминального плана. Он неоднократно предлагал Хану стать ему "братом", то есть вором в законе, и говорил, что знает его с "правильной воровской стороны". На что Хан неизменно отвечал, что всегда готов оказывать поддержку и уважение, но он - чеченец, национальные законы и обычаи для него - превыше всего, а у чеченцев самыми важными являются кровно-родственные отношения, что не сходится с воровскими понятиями.
О Руслане Атлангериеве слышал с разных сторон, - в том числе немало положительного и в зоне поселка Чернокозово, где он отбывал наказание до моего этапирования туда. Лично мы с ним не знакомы. Они с Ханом были в очень близких, дружеских отношениях, и каждый заботился и помогал другому в зоне, так как до последнего ареста каждый находился в заключении, когда другой оставался на свободе. Вслед за последним арестом их пути разошлись, а для Хана работа среди преступного мира стала уже не так привлекательна, и он ринулся к власти - в политику с большими "нефтяными" деньгами.
Тогда же, выйдя на свободу в 1986 или 1987 году, Хану с Русланом удалось развернуть такую бурную деятельность в Москве, что практически все более или менее денежные места были обложены данью. Платили все - от коммерческих палаток, магазинов, авторынка в "Южном порту", ресторана "На Разгуляе", все гостиницы, кроме, пожалуй, "России", так как там в основном селились депутаты Верховного Совета СССР. Даже знаменитый парк Горького оказался "под крышей". Всего-то нужно было зайти с "дипломатом" к директору, вынуть оттуда и тут же собрать автомат АКСУ ("специально укороченный Калашникова"), - то есть сделать "предложение", от которого директор никак не мог отказаться. С этого момента парк Горького аккуратно отчислял очень крупные деньги.
Первый валютный ресторан на Пятницкой, "Лазания", был создан с целью отмыва валюты, для встреч с высокими чинами КГБ и правительства, для переговоров с лидерами других ОПГ. Хозяином был посажен Аракелов, ныне также покойный - так как многое происходило на его глазах, во многое был посвящен и знал, по всей видимости, немало опасного. У него находился "общак" с чеченскими деньгами.
Именно в "Лазанию" приезжали иногда генералы КГБ Суслов, Хохольков, Коржаков, Барсуков и другие обсудить направление деятельности, на какую компанию или коммерсанта необходимо оказать давление, а по необходимости предупреждали об опасности со стороны того или иного сотрудника МУРа о готовящемся "заказе" или даже "маленькой войне" со стороны других ОПГ, как, к примеру, со стороны
Отари Квантаришвили после смерти его брата, или о разборке с Шакро, когда он позволил себе необдуманно обронить что-то негативное и задел интересы Хана.
Глава 11. Свобода
Когда я практически отсидел уже весь срок по назначенной мне судом по статье 108-й "десятилетке", с учетом скинутого горбачевской амнистией совсем крохотного отрезка, - меня неожиданно забрали на этап, и в столыпинском вагоне, уговорив конвой, я узнал о конечном пункте этапирования - в Хасав-Юртовскую тюрьму.
Я знал, что все это время отец бился за мое освобождение, и журналисты "Советской России" провели расследование, которое и помогло опровергнуть обвинительный приговор. Вышла большая статья о моем незаконном осуждении, а на дворе уже стояли горбачевская перестройка и гласность, что способствовало опротестованию Генеральной Прокуратурой моего приговора и возврату дела на новое расследование - с дальнейшей отменой приговора.
Ну а пока меня просто этапировали в Хасав-Юртовскую тюрьму, и ничего этого еще не было. Пошел третий месяц долгих и нудных дней пребывания в неизвестности. Из-за летней жары, обычной для ХасавЮрта, духота в камере была невыносимой.
Раньше, в 1983 году, на одно спальное место приходилось по двое, а то и больше заключенных, и в духоте немыслимой, из-за нехватки кислорода спичка моментально гасла, - все дышали, как рыбы на суше. Мне тогда часто вспоминались кадры из известного фильма "Броненосец Потемкин", где показывали кочегаров в машинном отделении корабля, грязных от угольной пыли и мокрых от пота. Мы были в подобном положении, с той разницей, что кочегары после смены уходили на отдых в каюты, а наша "смена" была нескончаемой. Тогда-то и умер тот молодой парень, сердце которого не выдержало, - и его смерть послужила критической точкой для стихийного бунта…
Сейчас же в отреставрированной, свежевыкрашенной тюрьме хоть и было народу не меньше, чем при бунте, но мест из-за пристройки прибавилось. И валяться на шконке можно спокойно целыми днями, дыша испарениями свежей побелки и масляной краски.
Меня этапировали из Чернокозово - зоны, которая чем-то хуже других, чем-то во многом лучше. Андропова не стало, к власти пришел Горбачев, и веяния перестройки докатились до ГУЛАГа. Родные говорили, что в газетах вышли статьи о моем незаконном осуждении, о фальсификации дела органами КГБ, и вывоз мой из лагеря осуществлен по этой причине. Но я старался мысли о свободе и все надежды гнать прочь. Заканчивались мои десять лет усиленного режима: я отсидел почти до звонка. Оставался год с копейками, и я хорошо знал, что в зоне хуже нет, чем расслабиться или настроиться, даже подумать о близкой свободе. На моих глазах те, кто тешил себя подобным образом, - мол, "Мы с судьей перетерли: год, от силы полтора "подболтают", - а, возвращаясь из суда с 8 -10 - 12-ю годами, падали духом, опускались, а у кого и "крыша" напрочь съезжала.
Нет, в тюрьме нельзя расслабляться и настраиваться на скорейшую свободу. В зоне, конечно, относительно вольней, чем в тюрьме: там хоть можешь выбирать, с кем общаться, можно сходить в другой отряд, с кем- то поговорить. Да и "валом других движений", - забот, которые зэки сами сочиняют себе в зоне, как правило, связанных с "дорогами" на волю. Это алкоголь, наркотики, продукты питания - "хавчик" и прочее. Всё, чем можно убить пустое, тягучее время. Бессмысленное и тупое, которого в неволе страшно много. В камере же оно еще нуднее.
И я лениво почитывал "Мастера и Маргариту" Булгакова, до моего ареста бывшую запрещенной в СССР, порой с неохотой отвечая "первоходчикам" на их дурацкие вопросы типа "Сколько мне дадут?" или "А киллер - в авторитете?". - Отвечая: "Насчет срока - у прокурора спроси", "Киллер - непуть. Человека за деньги или еще за что-то убивать нельзя. Убивают - защищаясь, или за честь и достоинство".
Мне все надоело, и я написал прокурору, чтобы отправили в лагерь добить остаток: "Больше все равно не дадут: и так, как знаете, сижу по политическим мотивам. Приговорен я к лишению свободы - но не последнего здоровья". Написал - хоть разозлить. А терять мне и так нечего. Написал, явно куражась, что "не перестраиваются и не идут в ногу с КПСС - вслед за Горбачевым".
Как-то, уже после обеда, вывели к следователю. Я шел по длинному коридору злой, в голове подбирая, что бы такое поязвительней высказать прокурору. Завели в следственную комнату, а там - невысокий, чернявый такой копается в бумагах моего толстущего дела. Я было что-то начал - а он руку протягивает. "Гагарин", - говорит.
Не понял я - и руку не подал. Зэку западло ведь руку менту подавать. Он же стал объяснять, что Гагарин - это его имя, и назвали, так как родился он 12 апреля 1961 года, когда Юрий Гагарин в космос полетел. Надо же, и назвали его не Юрий, а сразу Гагарин.
Вот и говорит мне Гагарин: "Я пришел Вас освободить. Извините за проволочку".
Признаюсь - все равно опешил, и потерялся как-то. Во рту пересохло сразу, а сердце не застучало сильно, - а как-то беспорядочно затрепыхало в груди, отдавая ударами в висках и ушах.
Как вышли из тюрьмы, как обнимался с ожидавшим меня на воле корреспондентом "Советской России", как он мне что-то говорил о родных и доме, как подъехали к Прокуратуре, где меня попросили подписать какие-то бумаги, как поехали от Хасав-Юрта на машине в Грозный - всё, как в тумане. Оглоушенный - что "пьяный судак" был.
Помню, очень боялся улицы переходить. Машины с шумом пролетали, и вообще вдруг стало очень много шума, разного - и трудно понимаемого, сквозь который я успокоительно различал шелест деревьев и шум ветра. Все мельтешило перед глазами, все было цветным - даже пестрым, после лагерного чернообразия. Там же все в черном или сером, а тут - такое обилие сочных красок! И самые яркие были те, что несли с собой женщины. Все такие красивые, яркие.
Вот тут-то с остротой до боли ощутил, до чего же они прекрасны и притягательны. До чего мне их не хватало все долгие годы заключения.